— Вы что-то сказали? — отозвался сверху Максим.

— Да ничего, езжай, — он по-хозяйски сгреб раструшенное сено, пододвинул его ко второму стожку и прислонился к нему руками.

Далеким густым духом зрелого лета пахло потревоженное сено и семена, а берег реки откликался голосами его Ивана и не его Оксаны.

— Значит, не судьба, — старик положил грабли на плечо и повернул вслед за телегой, на которой курлыкал какую-то веселую песенку хулиганского характера Максим. Ему, крученому, намного легче живется на свете, чем серьезному человеку.

Еще фура не подъехала к ручью, а кони услышали свое спасение — и конюшня затряслась от ударов копыт, гудения цимбал и дружного ржания.

— Слышите? — победно отозвался с фуры Максим.

— Да слышу.

Из конюшни обеспокоенно выбежал Петр Гайшук.

— Взбесились кони. Скорее рубите, а то оборвут поводья. Все благополучно обошлось?

— Лучше, чем у Прометея! — клубком скатился с телеги Максим.

— Жаль, что он без тебя орудовал, — подколол Максима Гайшук. — Вдвоем вы и богов обхитрили бы.

— Сложи в сумку свои остроты и передай жене на память о ее до смерти умном муже. Ох, и поесть же захотелось после такого дела. У тебя сомины часом нет?

— Есть кусочек для воришки.

— Вот спасибо, пороскошествую, как кот возле сала, — и Максим первым понес сено в конюшню.

На следующий день он побывал и на Королевщине, и на ярмарке, сердечно встретился там с дедом Александром, который выпивал с родней и знакомыми, поздравил его с радостью, сам на дармовщину выпил рюмку и хитроумно узнал, что старик ничего не знает о ночном приключении. Это совсем развеселило мужчину, и он с ярмарки чуть ли не бежал в село, чтобы вторично съездить за дедовым сеном.

— Если оскоромили губы, так надо и в рот положить, а статья, если даже до этого дойдет, и за одну, и за две фуры будет одинаковая. Даже, если подумать, большая кража более выгодна меньшей. У нас и за тысячу, и за сто тысяч одинаково судят, — Максим исподволь излагал конюхам тонкость законодательства.

— И откуда это все тебе известно? — преувеличенно удивился Гайшук. — Или ты законы изучал, или что?

— Не законы, а щели в них, это иногда пригождается, — не кроясь, ответил Максим.

Поздно вечером он снова поехал с дедом Евменом на Королевщину, снова возле парома и овина на всякий случай просил перевоза, а потом подвел коней к стожку. И только с него слетела и улеглась на телегу шапка, как от овина послышался насмешливый, язвительный голос деда Александра:

— Может, вам, работнички, надо еще одного помощника?

От неожиданности Максим пригнулся и хотел погнать коней, но у деда Евмена вырвались глупые слова:

— О, вот и мой кум пришел к нам…

Максим в отчаянии застонал и опустил голову: убегать было уже поздно. И сейчас его добивает язвительный смех старика:

— Смотри, даже ночью узнал кума! Хорошие глаза у кого-то одолжили. — И кум Александр, сияя буйной сединой, как заснеженное дерево, подходит к телеге, здоровается с кумом и спрашивает его: — Промышляешь, Евмен, моим сеном? Хоть бы меня, для видимости, в долю взял.

— Не возьму, кум, никак не возьму, — твердеет и аж прерывается от боли и решительности голос Евмена.

— Ты чего так возгордился? — преувеличенно удивляется Александр; против Дыбенко он кажется великаном. — Почему бы тебе честно не поделиться выручкой? За работу и фурманку[36] возьмите, если надо, а немного и мне возвратите на угощение добрых людей. Я теперь, кум, гуляю — за дочь пью с людьми. И с тобой хотел бы выпить, но обижаешь, без денег оставляешь ты меня.

— Я себя, кум, больше обижаю, — аж заклекотало внутри Евмена. — Моя честь дороже твоих копеек, но с горя променял ее на сено. И не смейся, не насмехайся, Александр, надо мной, потому что, ей-бо, ударю тебя.

— Вот так! За мою рожь я же буду бит? — пораженно воскликнул кум и с улыбкой посмотрел на свой большой, будто молот, кулак — Не ждал такого от тебя!

— Молчи, кум! — и Евмен поднял руку для удара.

— Тю на тебя! — рассердился Александр. — Подраться захотелось возле моего добра? Ты лучше расскажи, что тебя приневолило приехать сюда?

— Беда заставила, кум.

— Да сам вижу, что не роскошь. Говори!

Когда старый Евмен рассказал всю свою историю, кум только головой покачал:

— За эту кражу я тебе не судья. И я держусь, кум, на том, что и кони, и земля, и все-все — это наше. А безбородьки с нашего только свое похищают себе. Поэтому они забыли уже не только о скоте, но и о людях. Вот как оно одно цепляется за другое… Забирай мой стожок до стебелька. Это даже хорошо, что ты ко мне приехал. Так я, может, пожалел бы отдать сено, а теперь некуда деваться… Только моей бабе ани гу-гу, потому что она пока что щедростью не болеет.

— Какой вы, дед, красивый! — вырвалось у Максима.

— А, это ты, трепло злоязычное! — старик кулаком погрозил Максиму и заговорил к Евмену: — И откуда оно, кум, такие клоуны берутся? Сегодня же днем этот болтун и балаболка пил мою рюмку, а вечером приехал воровать мое сено, еще и красивостью поддабривается. Так не следует ли его батогом гнать от моего стожка аж до вашего села?

— Руки заболят от такой работы, — ничуть не обиделся, а даже гигикнул Максим. В это время его чуткое ухо уловило, как кто-то зашаркал в темноте. — Ну-ка, тихонько мне. Не настоящий ли ворюга подбирается к сену? Тогда я ему дам боба, — угрожающе поднял вверх вилы.

— Ну, что ты скажешь об этом правдолюбце? — кум Александр, подсмеиваясь в бороду, взглянул на Максима, а тот аж вытаращился, подавая знаки молчать.

Скоро к овину приблизилась высокая фигура, и Максим разочарованно искривил свои толстые губы:

— Да это же наш министр без портфеля. И чего он только притащился? Часом не какую-то философию разводить?

Забрызганный, но веселый, Петр Гайшук подошел к телеге и, даже не поздоровавшись, радостно сказал:

— Снимайте, работнички, сено. Хватит вот так промышлять.

— А что случилось? — с надеждой взглянул на него дед Евмен.

— Марко Бессмертный привез от добрых людей и сено, и просяную солому. Добрый вечер, дед Александр. Вы не держите на нас большого зла? Вот и хорошо. Я всегда думал, что вы такой человек, каких мало на свете…

Привезенное сено и просяная солома сначала порадовали, а потом огорчили и встревожили Безбородько. Он, еще стоя между фурами подножного корма, ощутил, как они из темени надвигаются на него, как беды. Ну да, теперь лошадям будет легко, а ему до синей грусти тяжело. Уже сейчас, практически, от землянки до землянки аж подпрыгивает молва, что не он, а Марко спас скотину. Вот и начнут глупые языки до небес поднимать Марка, а его месить в грязи. И не одному пустозвону захочется сколупнуть председателя с председательства. Эт, никогда, практически, человек не знает, откуда ему поднесут понюхать тертого хрена.

Безбородько после этих раздумий сразу горьким стало благоухание привезенного сена. Но как тебе ни тоскливо, как ни горько на душе, однако тебе нужно улыбаться, даже от самой боли отодрать похвалу Бессмертному, хотя и шипит все твое нутро, словно поджаривают его на адском огне.

И махина чужих фур, и думы, и тьма аж сутулят Безбородько, и все равно он держит фасон — на кого-то покрикивает, кого-то распекает за бесхозяйственность. Мамуре приказывает накормить фурщиков, а потом кладет руку на плечо Бессмертному.

— Выручил, братец, практически. Даже не знаю, чем отблагодарить тебя. Ну, конечно, магарыч с меня, — так присматривается к Марку, будто хочет взглядом высверлить его скрытые мысли. — Пошли сейчас же, выпьем за твое здоровье.

— Да нет, Антон, потопаю домой — устал, перемерз.

— Вот рюмкой и прогонишь усталость и холод. Не брезгуй нами, — сдерживает и сдержать не может обиды.

— Когда-нибудь в другой раз загляну в твои хоромы.

— Ну, как себе хочешь. На прошенного гостя тяжело угодить, — Безбородько еще сдерживается, улыбается глазами, а сам ощущает, как в них проникает злость.