Услыхав это, Фишель пришел в ужас. И более всего поразило его не то, что хозяином оказался повелитель всякой нечисти Ашмедай, а то, что он, Фишель Мазурский, прожил здесь, вдали от родного дома, вдали от любимой жены, не два месяца и не три месяца, а целых девять лет!

Но то, что услыхал он дальше, испугало его еще больше. Оказалось, что помнил он из всех девяти лет только эти два или три месяца, потому что все остальное время Фишель был мужем хозяйской дочери, мужем той красавицы, которую называют Летающей В Темных Покоях. И каждую ночь, когда приходила она к нему, на его ложе, так иссушала она его своею страстью, что терял Фишель память и силы.

И тут уж так страшно стало Фишке-солдату, что, забыв об опасности, бросился он со всех ног бежать. Да только пробежал он совсем немного — шагов сто или, может, двести. А потом силы оставили его, упал он в сырую траву и лишился чувств. И в самый последний миг, когда сознание почти оставило его, вспомнились Фишелю слова, сказанные дочерью хозяина: «Он уже столько раз умирал…»

А пришел он в себя утром — как это часто бывало. И склонилась над ним красавица, которая, как теперь Фишель знал, была дочерью самого Ашмедая. И с таким состраданием эта дьяволица смотрела на солдата, что не выдержал он и признался — мол, все я знаю, ночью ваш разговор слышал.

— Представьте, рабби, она вроде бы и не удивилась, лишь спросила, чего же я теперь хочу. А я ответил, что хочу того же, чего и раньше хотел, а именно — вернуться домой, к жене.

И тогда сказала она, что Фишель умер от ран. Что жив он только здесь, в доме Ашмедая. А как уйдет отсюда, так тотчас и жизнь из него уйдет.

— И сказала она мне, рабби, что я давно уже был бы похоронен, но только она меня полюбила и потому уговорила отца своего спасти меня — так, как можно было спасти. «Иди, — сказала она. — Иди, Фишель. Я разрешу тебе уйти, но только возьми меня с собою». А еще — сделала она так, чтобы спала с глаз моих пелена и увидел я, где же я жил на самом деле.

Жилище оказалось вовсе не домом, хотя бы и кривобоким. Нет, было это жилище древними развалинами, дикими и мрачными, так что, увидь их Фишель раньше, сразу понял бы, где он живет. Ибо сказано, что нечистые живут только в пустынных местах, оставленных людьми, в развалинах старых домов, в подвалах и чердаках заброшенных зданий.

Да и местность вокруг была соответствующая — ни травы, ни цветущих кустов, высохшая потрескавшаяся почва, серая пыль, больше похожая на пепел, а редкие деревья были напрочь лишены листвы и столь уродливы и покорежены, что больше походили на искривленные человеческие фигуры. Будто какой-то злобный колдун превратил несчастных в причудливые, лишенные зеленого украшения деревья.

Эта мысль поразила Фишеля больше всего. И больше всего испугала — он подумал вдруг, что это и в самом деле несчастные, которые навлекли на себя гнев жутких хозяев. И что ему уготована та же участь — ведь неслучайно ему позволили увидеть все в истинном облике. Он уже почувствовал себя умирающим деревом, но тут красавица, чей облик почему-то не изменился ничуть, взяла его за руку и повела назад, в развалины.

Теперь не видел здесь Фишель ни свеч, ни очага, ни других источников света — свет давали сами стены. Свет этот был мертвенно-белым, призрачным, но в то же время достаточным, чтобы видеть все происходящее. Они вошли в залу — ту залу, где обедало все семейство. Но и тут из всего, что видел он раньше, прежним осталось лишь одно: красота женщины, стоявшей рядом с хозяином дома.

А рядом с ним не было никого — ибо не две женщины здесь обитали, а лишь одна. Даже и не женщина вовсе — Лилит, Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи. Это раньше у него словно бы в глазах двоилось.

Хозяин же этого мрачного жилища, повелитель демонов Ашмедай, и вовсе не был похож ни на что и ни на кого. Только раз глянул на него Фишель, но тут же отвел взгляд. Ибо Ашмедай не был похож ни на кого конкретно, но в то же время представал он воплощенным ужасом. И никакая сила не заставила бы Фишеля вторично взглянуть на него.

Что же до прочих домашних, то все они напоминали людей не больше, чем деревья, росшие снаружи. И впридачу ко всему ноги их, как это водится у нечисти, были похожи на огромные птичьи лапы.

Глянул Фишель вниз, на собственные ноги — и задрожал: ноги его тоже превратились в птичьи лапы.

«А что ж ты думал, — захохотал Ашмедай, и хохот его гулко отозвался где вверху, под сводчатым потолком, а может, и снаружи, среди гор, — что ж ты думал, Фишель, ведь кто разделил трапезу с демонами, сам демоном же и становится. Или чертом, выбирай название себе по вкусу. Ты, Фишке, девять лет делил с нами трапезу, а с дочерью моею и госпожой — ложе. Так что не человек ты уже вовсе, а такой же, как мы, нечистый. Не до конца еще, ну да скоро станешь весь таким, как мы!»

В ту же ночь Лилит увела Фишеля в горы. А после все завертелось, закружилось перед его глазами, лишился он чувств — и очнулся на окраине Явориц. И, прежде чем сделал он первый шаг, услышал голос Лилит: «Нынче ночью я буду ждать тебя на старом кладбище».

— Вот так и пришел я в Яворицы, — завершил свою ужасную историю Фишель Мазурский. — И вот так госпожа моя появилась здесь. И дети мои, рожденные ею от меня, тоже. И что же вы можете мне посоветовать? Я ведь уже даже и наполовину не человек, правду сказал Ашмедай. Хотя есть, есть еще во мне человеческое, оттого и пришел я к Стерне после года войны и еще девяти лет у нечистых, оттого и не могу уйти ко второй и главной моей жене. Если бы вы знали, как болит мое сердце, как разрывается оно от от той боли, как жжет меня внутренний огонь! Но что же мне делать, рабби, если там — моя любовь, — он указал в сторону скобяной лавки Стерны-Двойры, — а там — мои дети, — и он махнул рукой в сторону заброшенного кладбища.

— Но дети твои — не просто не люди, — сказал раввин. — Дети твои и твоя возлюбленная — враги людям, подумай об этом!

Фишель промолчал. Раввин хотел сказать ему, что Лилит не просто рожает детей, что похищает она детей, рожденных земными женщинами, а в колыбельки кладет свое отродье. И вырастают в еврейских семьях разрушители и губители. Но замерли слова на его устах и онемел язык, словно замерз: увидел он вдруг в окне женское лицо, красивое, но жестокое. И взгляд этой недоброй красавицы заставил его замолчать. Раввин хотел было прошептать имена трех ангелов, некогда пленивших Лилит, но тут лицо исчезло, словно его и не было.

Чувствуя слабость во всем теле, чувствуя дрожь в груди, раввин поднялся с табурета. Фишель Мазурский не пошевелился, только искоса посмотрел на Хаима-Лейба.

— Да, реб Фишель… Теперь я понимаю, почему вы не ходите в синагогу… — Реб Хаим тяжело вздохнул. — Но вы должны прийти.

Мазурский отрицательно качнул головой. Однако в этом движении реб Хаим увидел некоторую неуверенность, словно Фишке-солдат раздумывал, как ему ответить. И потому он повторил — негромко, но с нажимом:

— Вы должны прийти. Послушайте, реб Фишель, вы ведь тяготитесь этой связью, я же знаю. И вы хотите разорвать эту связь. Ничего не сделаешь, если сегодня ночью, когда Летающая В Темных Покоях позовет вас, вы должны пойти не к ней, не на старое кладбище, сохрани Боже, а в синагогу! Я буду ждать вас там. Я всю ночь буду сидеть там, я дождусь вас.

— Я не смогу, рабби, — ответил Фишель, покачивая головой. — Я не могу противиться той силе, которая влечет меня к ней.

— Вы сможете, — сказал раввин твердо. — Вы сможете, и я дождусь вас. А сейчас — прощайте, реб Фишель.

Когда вечером того же дня все покинули синагогу, Фишеля Мазурского по-прежнему не было. Но Хаим-Лейб продолжал ждать его. Шамес Йосль недоуменно посмотрел на него, пожал плечами и ушел, оставив раввину замок с ключами. Реб Хаим невозмутимо сидел за столом с краю и читал всё ту же книгу рабби Гарцфилда. Уже и луна поднялась высоко, и оконные огни погасли почти во всех домах. Тихо стало в Яворицах. Правда, это была не та тишина, которая поразила раввина на старом кладбище. Это была обычная тишина, в которой, словно прорехи в старом платье, проявлялись вдруг то песня припозднившегося гуляки, то лай взволновавшейся собаки, то ржанье лошади, то трещетка ночного сторожа. А рабби Хаим-Лейб все читал, чутко прислушиваясь к тому, что происходит снаружи.