Филипп не был готов услышать это. Он ослабил объятия, но так, чтобы не дать убежать «Божьему человеку». Монах заметил его волнение.

— Но он больше не заговорит. Язык погубил его. Он рассказал, будто получил золото от среброликого ангела и намеревался помочь бежать пленнику короля. Он говорил, что на ангеле была серебряная маска, как у тебя! Уж не ты ли тот ангел?.. Эй, помогите!.. Как Бог разрушил могущественный Вавилон, он разрушит и Париж, ставший обителью дьявола, логовом всех нечестивых душ! Этот город опоил все народы вином, заразил грехом, жаждой распутства…

Острие кинжала остановило его словоизлияние.

— Еще слово — и ты мертв.

— Сжалься… Я слуга Бога.

— Не поноси его святое имя. В тебе есть что-то от поганого животного… Не тебя ли я видел на поляне, залитой кровью ребенка…

Лицо монаха посерело и покрылось потом.

— Тебе привиделось, — пробормотал он запинаясь.

— Надеюсь, что так. Теперь говори, где Жизель.

— После того как повесили ее брата, за ней пришли…

— Кто пришел?

— Воины короля.

— Ты уверен?

— Разве можно быть уверенным в чем-либо в это проклятое время?!

Расспрашивая монаха, Филипп не упускал из виду молодых, с жестокими лицами людей, медленно пробиравшихся к ним. Один, держа в руке кинжал, бросился вперед и чуть не достал Порезанного, но Филипп на выставленное оружие толкнул монаха. Тот остолбенело посмотрел на кровавое пятно на рясе, затем упал на колени, пуская слюну и мочась под себя.

— Я не виноват!.. Не бейте меня, сжальтесь!

Резким движением монах вырвал из себя торчавший кинжал. Отряд воинов оттеснил Филиппа от раненого монаха. Монах воспользовался сутолокой и убежал. Порезанный не стал его преследовать.

Опустилась черная, холодная, без малейшего проблеска луны ночь.

Усталый, дрожа от холода, Филипп лег на прибрежный песок рядом с зарослями камыша. Сведения о послеполуденных событиях были противоречивы. Некоторые говорили, что видели всадника, по описанию похожего на Оливье; другие — что Оливье бросили в Сену; третьи, самые многочисленные, утверждали, что ничего не видели. Вскоре усталость взяла свое, и Филипп заснул тяжелым сном.

Его разбудило прикосновение чего-то мокрого. Холодная рука ощупывала его лицо. Резким движением Филипп схватил руку и догадался, что это рука женщины.

— Кто ты? — спросил Филипп шепотом.

— Жизель, — ответил приглушенный голос.

— Наконец я нашел тебя! Расскажи, где Оливье?

— Господин, мне больно.

Филипп отпустил руку.

— Где он?

— Я думаю, что он у короля.

— У короля?! Значит, он спасен?!

— Нет, он погиб!

Удивление помешало Филиппу возразить тотчас же.

— Я отнесла ему еду. Страж, который мне знаком, пропустил меня. Я направлялась к комнате для стражи, когда услышала крик. Испугавшись, я спряталась в нишу. Пришли люди, вооруженные длинными ножами. Они тащили на веревке моего бедного брата. Его лицо было залито кровью, а спина будто когтями исполосована. Он громко кричал: «Я вам все сказал… Я не знаю его имени… Это рыцарь в маске… Сжальтесь, не убивайте меня!.. У сестры спросите…»

— Черт побери, предатель!..

— Не говорите так, господин. Если бы вы видели, что они с ним сделали…

— Говори громче, я тебя не слышу.

Почему-то голос Жизель становился все тише.

— Простите, господин, у меня осталось очень мало сил.

— Я знаю, что стало с твоим братом. А что они сделали с Оливье?

Задыхаясь, Жизель отрывисто произнесла:

— Я пошла… в его темницу… Его там не было… там были следы крови… Я пошла по ним… они вели к входу в подземелье…

— Какое подземелье?

— Брат… сказал мне… оно выходит…

— Ну?

— Во двор… маленького дома… принадлежащего королю…

— Где этот дом, Жизель?

Склонившись над ней, Филипп тряс женщину. Ее голова с мокрыми волосами качалась взад-вперед. Несчастная потеряла сознание. Филипп осторожно поддерживал ее под голову. Горячая жидкость потекла по его пальцам.

— Жизель, дитя мое!

— Я умираю…

— Нет, я спасу тебя!

— Слишком поздно… из любви к вам… я ничего не сказала… Оливье… дом короля… около колодца монастыря Сен-Жермен… с высокой дверью… Дева Мария… мне больно… холодно… господин… похороните меня… Бог вас защитит… Как холодно… холодно…

Филипп долго держал тело женщины, отдавшей жизнь, чтобы помочь ему спасти друга. Сняв плащ, он завернул в него тело и спрятал его в камышах, среди дикой мяты.

Пошел сильный дождь.

С начала осени дождь не прекращался, превращая подлески в болота, делая невозможными охоту и войну. В замках дрожали от холода и скучали. Сеньоры убивали время в попойках, кончавшихся оргиями со служанками или дочерьми сервов, отнятыми у семьи в обмен на мешок зерна.

В большой зале санлиского дворца, опустив рукоделие на колени, сидела Анна. Она смотрела сквозь зеленоватые стекла узкого окна все на то же серое небо, откуда солнце, казалось, исчезло навсегда. По ее щеке скользнула слеза и упала на руку.

— Мама, почему ты плачешь? — спросил ее сын.

Королева наклонила голову и посмотрела на игравшего у ее ног мальчика.

— Я не плачу, это, наверное, капля дождя.

Ребенок недоверчиво посмотрел на нее.

— Иди поиграй с братом.

— Я не люблю играть, я всегда хочу оставаться с тобой, — сказал он, прижавшись к матери.

На несколько минут они замерли, обнявшись. Последний свет печального дня угасал.

В камине упало полено, взметнув фонтан искр.

Вдруг в другом конце залы послышался топот ног, лязг железа, смех. Трое оруженосцев пробежали по зале, укрепляя факелы на стенах.

— Ну что, сын мой, вы все еще около материнских юбок? — послышался вопрос.

Застигнутые, пока предавались мечтаниям, врасплох, королева и маленький Филипп вздрогнули. Ребенок спрятался за спинку стула, с которого встала королева.

— Пора забрать мальчика из женских рук. Сколько ему лет?

— Недавно исполнилось пять.

— Ты слишком балуешь его, сделаешь из него труса.

— Он лучший всадник в замке среди детей своего возраста.

— Это правда, — миролюбиво сказал король, смягчив тон. — Граф де Валуа говорил мне об этом. Знаешь ли ты, что моя племянница Матильда взяла к себе Симона, сына графа де Валуа, чтобы заменить ему мать?

— Мне говорили, что таково было ее намерение, если герцог, ее супруг, не будет возражать. Впрочем, разве он не согласился по просьбе графа де Валуа взять на службу его сына?

— Конечно, Раулю де Крепи нет равного, когда надо получить хорошее место для себя или своих.

К королю, жеманясь, подошел очень молодой юноша с длинными светлыми волосами, красными губами, нахальными глазами.

— Сир, вы обещали послушать мою песню.

— Я не забыл, мой милый. Устраивайся с товарищами. Я сейчас.

При виде хорошенького певца сердце Анны сжалось. Со времени гибельного похода на Нормандию она больше не видела Оливье. Генрих отказывался отвечать на ее вопросы, и никто из товарищей трубадура не мог или не хотел сообщить ей, что с Оливье. Анна не понимала поведения мужа, который раньше и дня не мог провести без возлюбленного.

Анна решила снова расспросить супруга:

— Не знаешь ли, что стало с Оливье, трубадуром? Он тебе разонравился? Провинился? Или с ним случилось несчастье? Я скучаю без него.

— Скучай сколько угодно, но никогда больше не говори мне о нем!

— Откуда этот гнев? Умоляю, скажи, что с ним все хорошо…

— Достаточно! Больше ни слова! Это тебя не касается… Мой сын, ты тоже осмелился бы поднять руку на меня? — спросил Генрих, поднимая ребенка. Тот, крича, отбивался от него. — Успокойся, мой сын, иначе я тебя тоже упрячу в подземелье. Уведи его!

Елена вырвала ребенка из рук короля и убежала так быстро, как только позволяла ей полнота. Анна, сдерживая слезы, последовала за ней. Она укрылась за драпировкой, закрывавшей молельню. Из большой залы доносились пение и смех.