— Преданная, — произнес Долан.

Рука его скользнула в карман и начала звенеть ключами. Хотя не похоже было, чтобы он нервничал. Наверное, адвокат был из тех непосед, которые крутятся на месте, пока показывают титры перед фильмом, да и во время фильма вскакивают по меньшей мере дважды, чтобы размять ноги.

— Она была самой преданной матерью изо всех, кого я знаю.

«Преданная», — записала я, стараясь подавить разочарование. А чего я, собственно, ожидала? Что первое из трех прилагательных будет «вероломная»?

— Преданная своим детям?

— Преданная своим детям, браку, семейному очагу, — уточнил Кевин, постукивая краем картонной папки по столу и пряча ее в ящик. — Ее дом такой красивый… был красивый.

«Дом красивый», — записала я.

— Я знаю.

— Три слова — это так мало. Китти была умница, Китти была прелестна, она… — Адвокат внезапно замолчал и провел рукой по коротко стриженным вьющимся волосам. — Да что там говорить. Вы же знали ее. Что бы вы сказали? Какими словами описали ее?

— Пугающая?

Это было рискованно, но риск оправдал себя. Когда Кевин улыбнулся, в уголках глаз собрались морщинки.

— Вы так думаете? — произнес он.

Я сказала то, что думала. Что меня она пугала до смерти.

— Ну, конечно, все было именно так, как вы сказали. Она отдавала всю себя детям, у нее был красивый дом. Что же касается всех остальных… Вы знаете, утром я стараюсь изо всех сил, чтобы на моих детях была чистая одежда, и у меня не остается сил на то, чтобы подобрать ее по цвету, на то, чтобы дома было все в порядке…

Кевин качнулся вперед, его кресло скрипнуло.

— Вряд ли Китти хотела запугивать кого бы то ни было. Просто она очень серьезно относилась к родительским обязанностям.

— Почему?

Он дружески улыбнулся.

— Полагаю, в большинстве своем родители здесь серьезно относятся к родительскому долгу.

— Да. — И тут я ляпнула: — Может, что-нибудь случилось с кем-то из ее детей, что заставило ее стать такой… строгой к себе? Может, был какой-то тревожный «звоночек»…

Предложение осталось незаконченным, а улыбка Кевина превратилась в гримасу недоумения.

— Я хочу сказать, однажды один из моих близнецов скатился с кровати…

Теперь он смотрел на меня не просто с недоумением, а с озабоченностью. Еще минута, и он станет звонить в управление по семейным вопросам.

— Но речь сейчас не обо мне, — закрыла я тему.

Мой голос звучал слишком громко в маленьком теплом кабинете, где на стенах висели старинные вышивки, а через блистающие чистотой стекла лился осенний свет.

Я сделала еще одну попытку.

— Скажите, а вы знаете что-нибудь о ее работе для «Контента»?

Адвокат покачал головой.

— Она предпочитала не раскрывать свои карты.

Кевин откинулся в кресле, сложил руки на животе, внимательно посмотрел на потолок и наклонился вперед.

— Я знал ее со времен ее замужества. Когда она вышла за Фила. Но теперь, со всем тем, что открылось сейчас, я начинаю сомневаться, а знал ли ее вообще.

— А вы с Филом давно знакомы?

— Со школы. Мы местные. Оба выросли тут, а после школы вернулись, чтобы остаться.

Я записала его слова, украдкой посмотрев на Долана. Карие глаза заинтересованно смотрели на меня, поблескивая за очками в роговой оправе, его подбородки легко и спокойно расположились на воротничке. «Какой хороший парень», — наверняка говорили девочки о нем в школе. А о Филе Кавано они, видимо, говорили: «Не от мира сего».

— А где она встретила Филиппа? В Нью-Йорке?

Я надеялась, он бросит мне кость, хоть кроху информации о жизни Китти до рождения детей, до Апчерча. Что-нибудь, что поможет мне понять, какой Китти была в действительности, помимо того, что она была безукоризненной матерью с безукоризненными волосами и безукоризненным домом.

— Нет. Здесь. Он встретился с ней в офисе. После того, как начал работать со своим отцом.

— А до встречи с Филиппом? Вы что-нибудь знаете о ее жизни до того, как она появилась в Апчерче?

— Знаю, что Китти писала и жила в Нью-Йорке. Делала карьеру с самого низа. Была журналистом-фрилансером, издавала больничный вестник.

Я поинтересовалась, в какой больнице, но он лишь пожал плечами и извинился.

— Вы не помните, где Китти жила? В каком районе? — спросила я.

— Она никогда об этом много не сообщала.

Долан поерзал в своем кресле, снял ногу с колена и снова положил ногу на ногу.

Следующие мои вопросы были вариантом тех, которые задал мне Филипп.

— Была ли она счастлива там? Или обрела счастье здесь? Была ли такая жизнь — ну, вы понимаете, дети, дом, детская площадка, детский садик — тем, о чем она мечтала?

Он улыбнулся, снова откинулся в своем кресле.

— Я не знаю, нравился ли ей Нью-Йорк. Видимо, как у всех. Плохие бойфренды, злые начальники. По-моему, об этом написано множество книг в розовых обложках.

— Значит, ничего необычного.

— По крайней мере мне об этом ничего не известно. Она никогда не сидела в тюрьме в Таиланде за контрабанду наркотиков…

Адвокат покачивался в своем кресле… Он выглядел печальным. Нет, тоскующим по прошлому. Испытывающим смутные сожаления.

— Я не знаю, — наконец произнес он. — Его голос окреп. — Полагаю — мне хотелось бы верить — что она была счастлива здесь.

Колесики его кресла со скрипом прокатились по полу.

— Я прекрасно к ней относился! — вдруг выпалил он. — Просто не могу поверить, что такое случилось. В городе, вероятно, этого можно ожидать. Но тут?

Краска поползла по шее, выглядывавшей из воротника рубашки, к мягкой линии подбородка.

«Я прекрасно к ней относился!» Представляю, как это все было — красавчик Филипп и его простоватый, низенький и толстенький закадычный друг. Красавчик Филипп, его красавица жена и Кевин, который все эти годы хранил свой секрет — неразделенную страсть к ней.

Поощряла ли его Китти? Обменивались ли они страстными взглядами все эти годы, встречались ли его мягкие карие глаза с ее удивительно голубыми глазами над барбекю на День независимости Америки или над блюдом с конфетами на Хеллоуин, или над рождественским глинтвейном? Свершилась ли их любовь? Было ли это местью Китти за поцелуи Филиппа под омелой со всеми местными дамами?

Может, Кевин умолял ее бросить Филиппа, утверждая, что тот недостоин целовать землю, по которой она ступает? А Китти отказалась, понимая, что развод разрушит ее образ идеальной матери? А вдруг Кевин пришел к ней октябрьским утром, чтобы в последний раз попытаться убедить ее… а потом схватил нож с кухонного стола и провозгласил: «Если ты не станешь моей, так не доставайся же ты никому»?

Адвокат подкатился на кресле вперед и посмотрел на дедовские часы в углу.

— Я не хочу торопить вас, — произнес он, поднимаясь.

Я встала и взяла пальто. Когда я наклонилась, чтобы взять с пола сумку, то увидела фотографию на его письменном столе и замерла. На фотографии была миниатюрная темноволосая женщина. Она стояла на пляже в элегантном черном купальнике, высоко вырезанном на бедрах. Босые ноги утопали в песке, на заднем плане пенились бирюзовые волны. Но для меня самым интересным был не пейзаж, а ее улыбка, лицо сердечком, слегка кривоватый левый передний зуб. Это была та самая женщина с фотографии, спрятанной в ящике комода Китти.

— Это ваша жена? — спросила я, стараясь не выдать свою заинтересованность. — Лицо знакомое. Похоже, я ее где-то видела. Диана?

— Дельфина, — ответил Кевин. — Она ведет занятия по пилатесу. У нее студия в городе.

— Наверное, она проводила презентацию в нашей «Красной тачке».

— Не уверен, — промолвил Кевин, глядя на часы.

— Она дружила с Китти? — выпалила я и услышала звуки, которых боялась: визг, потом что-то разбилось, и вопль Софи: «Глупый ребенок!»

Мне показалось, что адвокат вздрогнул, но, когда он заговорил, голос звучал ровно.

— Мы все были друзьями.

Я поняла намек, пожала руку, поблагодарила за потраченное на меня время и пообещала держать его в курсе событий.