— Мне просто посчастливилось сидеть в первом ряду на свадьбе своей сестрицы, когда ее бульдог вцепился в ногу священника.

— Ты шутишь?

— Какие шутки! Можешь легко найти, называется «Бульдог взбесился». Кстати, священник полностью этого заслуживал. Он очень доставал мою сестру, только потому, что в колледже она была лесбиянкой.

— Он вел у нее какой-то предмет? — успела спросить я, и тут дверь распахнулась, и в комнату ворвалась полоса нежеланного света.

— Эван?

Я увидела острую верхушку ведьминской шляпы Мишель.

— А, привет, детка, — сказал он так тепло, что сердце мое сжалось, как комочек скомканной фольги.

Она погрозила ему пальцем и надула губки.

— Что ты здесь прячешься? Все уже танцуют.

— Появлюсь через минуту.

— Жду.

Она закрыла дверь, оставив нас в полутьме.

— Ну вот, — вздохнул он.

— Ну вот, — повторила я. — Назад, к элементарным частицам. И не волнуйся, твоя тайна в надежных руках.

— Я принесу тебе поесть. Или учебник физики.

Эван снова натянул повязку мне на глаз.

— Желаю хорошо повеселиться, — произнесла я.

— И тебе того же, — ответил он и тихо закрыл за собой дверь.

— Кошмар! — воскликнул Филипп Кавано.

Он полулежал в кресле посреди своей гостиной, заполненной белыми цветочными композициями и липким запахом лилий. Я смотрела на него, а он медленно поднял руку и указательным пальцем коснулся губ. Потом рука проплыла обратно, миновала чашку с кофе и опустилась на колени.

Я позвонила Джейни, как только вышла из кафе после своей неудачной встречи с Лайзой де Анджелис.

— Трахает няню! — завопила Джейни, перекрывая хор Сэма, Джека и Софи, распевающих «Пять маленьких мартышек». — Отвратительная банальность! И что теперь?

— Позвонить в полицию, — произнесла я.

— Почему бы сначала не поговорить с веселым вдовцом?

— Боюсь, я не одета для визита с соболезнованиями. — Я критически осмотрела себя.

— Наоборот, ты поднимешь ему настроение. У меня тут все под контролем. — Она помолчала. — Дети все еще спят днем?

— Да.

Я подумала, что нехорошо являться в дом вдовца с пустыми руками, поэтому заехала в магазин и купила яблочный пирог и кухонное полотенце в клеточку.

Вернувшись в машину, я освободила пирог от упаковки, завернула его в полотенце и направилась к месту преступления. Надо было бы, конечно, вернуться домой, разогреть его, чтобы придать ему вид изготовленного собственными руками, но кто-то — может, я сама — оставил в духовке пластиковую кухонную доску.

Месяц назад я включила духовку и не подозревала, что происходит, пока не сработала пожарная сигнализация. Когда я открыла дверцу, внутри оказалась дымящаяся, растаявшая, тягучая гадость. После этого я два раза запускала цикл самоочистки, однако, что бы я ни жарила там, все имело слабый привкус горелой пластмассы, включая жаркое, приготовленное по случаю визита брата Бена с девушкой.

Когда я взялась за медный дверной молоток, мои ноги начали предательски подгибаться.

Вступительное слово, которое должно было помочь мне попасть в дом, было тщательно продумано: «Я просто хочу выразить свое сочувствие лично, такая трагедия, такой ужас!»

Но когда Филипп Кавано открыл входную дверь, я настолько глубоко ушла в воспоминания о том ужасном дне, что не смогла выговорить ни слова. Да это было и не нужно: он кивнул, взял пирог и провел меня в гостиную.

— Кошмар, — повторил он.

Я кивнула и обвела взглядом гостиную, напоминавшую мою собственную. Китти превратила ее в теплое, чистое, уютное пространство, в котором хотелось существовать. Стены цвета капучино со сливками, кожаные диваны шоколадно-коричневого оттенка с цветовыми акцентами на сливочных столиках и плетеных корзинах для игрушек, книг, журналов. На полу восточный ковер в алых и золотых тонах, даже мой нетренированный взгляд безошибочно определил его как настоящий, а не то что магазинный массового производства, украшавший мой пол. На стенах большие картины в позолоченных рамах, морские пейзажи в примитивном стиле, солнце там всегда лимонно-желтое, море бирюзовое, а по пляжу, точно цветущие маки, разбросаны красные зонтики.

Филипп проследил за моим взглядом.

— Это рисовала мама Китти.

— Красивые.

— Кейп-Код. Она сама оттуда, — хрипло произнес он. — Мы возили туда девочек каждое лето на пару недель. Я не могу… — Голос у него прервался, и он моргнул. — Не могу… поверить…

Пока Филипп вытирал глаза, я постаралась сосредоточиться на фотографиях в крашеных деревянных рамках, стоящих на каминной полке. На одной из них Китти с девочками, они держали по куску дыни и улыбались. Присутствовала там и свадебная фотография, на ней Китти, прелестная и невозмутимая, смотрела из-под вуали, а рядом с ней сиял улыбкой Филипп.

Мой план заключался в следующем: притвориться, что Китти и я дружили. Убедить Филиппа, что Китти была со мной откровенна, может, тогда он разговорится.

— Мне всегда нравилась эта фотография, — прошептала я, указывая на камин и понимая, что, пока я рассматривала стены и картины, Филипп Кавано рассматривал меня.

А точнее, он уставился на мою грудь, обтянутую до безобразия маленьким свитером Джейни.

Я положила ногу на ногу, жалея, что на мне нет тренировочных штанов, как у Лайзы. Когда я подняла голову, влажный и пристальный взгляд Филиппа переместился ниже, на мои бедра. Челюсть у него отвисла, и он засопел. Фи!

Филипп не выглядел отвратительно. Все было на месте: голубовато-серые глаза, серебристые светлые волосы, тяжелые скулы, узкие бедра и широкие плечи. Но все вместе было каким-то мягким, чуточку расфокусированным, слегка расплывчатым по контуру. Наверное, он провел свою жизнь, постоянно слыша: «О, да ты выглядишь, как Роберт Редфорд». Однако при более близком рассмотрении это сходство исчезало. Он выглядел как младший, не слишком умный троюродный брат Роберта Редфорда, который, выпив слишком много коктейлей на дне рождения дедушки, полагает, что верх веселья — это засунуть кубик льда за воротник платья дамы во время танца.

Могла ли я вообразить его пристающим к няне в машине по дороге домой? Запросто. Могла ли я вообразить, как он шепчет в нянино ушко: «Если бы Китти не было, мы могли бы быть вместе» и потом спрашивает, не знает ли она кого-нибудь, у кого есть свободное время и нет моральных устоев? Но чего я никак не могла понять — почему женщина, такая умная и сдержанная, очаровательная, как Китти, вышла замуж за Филиппа.

Он шумно откашлялся, а я решила применить другую тактику — удариться во флирт. Я облизала губы и постаралась припомнить, как это — выглядеть соблазнительной для мужчины, который не видел тебя потной, распластанной на столе и извергающей ругань, стараясь вытолкнуть из себя младенца весом в три с половиной килограмма. Приблизительно похоже на то, как если бы последние пять лет питаться размороженными рыбными палочками и вдруг решить приготовить лососину в фольге.

— Что-нибудь слышно из полиции? — спросила я мягким, завлекательным тоном.

Филипп покачал головой.

— Когда я была в полиции, — я поправила брюки, поиграла с локоном и опустила и без того низкий голос на пол-октавы, — то случайно услышала, как вы сказали, что это ваша вина.

— «Контент», — прокаркал он. — Этой колумнистке, с которой работала Китти, присылали угрожающие e-mail… обещали убить. Есть ведь неуравновешенные люди. Психи. — Он потряс головой. — Она говорила, ее никто не знает. Писатель… призрак. Никто не знал. — Слезы потекли по щетинистым щекам. — Ей нравилось. Нравилось… летать вне видимости радара. Быть… невидимой… Но я думаю… — Он потер лицо руками, комната наполнилась скрежещущим звуком наждачной бумаги. — А потом кто-то узнал правду.

Именно это я ожидала услышать от него, если он хотел отвести от себя подозрения — мои или полиции.

— Кто же?

Филипп уставился на меня, открыв рот. Наклонившись вперед и тронув его за руку, я сделала еще одну попытку.