В апреле весна взбудоражила всю Лапландию. Таял снег и уходил ручьями в озера, болота. Полней и быстрей побежали реки. Сильней загремели водопады. Снова появились улетающие на зиму птицы. Оленеводы вместе с семьями, стадами и необходимым скарбом потянулись из зимних поселков среди лесов на весенние открытые пастбища.

Веселоозерцы ехали одним обозом, больше десятка упряжек. Две последние везли школу и баню. Ксандра, все ученики и все ребятишки, мечтавшие учиться в будущем, шли около этих упряжек. Тут же крутилась свора бездельных еще, ребячьих собак, которых пастухи не допускали к стаду. С оленями обходились осторожно, бережливо: среди них были матки, дохаживающие последние дни до отела.

На весеннем пастбище расселились широко, по берегам нескольких озер, чтобы не перехватывать друг у друга рыбу. Затем выделили из стада стельных оленух и угнали на особое, отельное, место. Оно было открытей, солнечней и богаче кормом тех, где паслись прочие олени.

Ксандра сгородила куваксу-школу в центре становища, чтобы всем ученикам до нее было одинаково; земляной, еще мерзлый пол забросала сосновыми лапами, поверх лап раскинула оленьи шкуры; в самой середине куваксы, под дымовой дырой, сложила из мелких валунчиков очаг, внесла столы, табуретки, и получилось не хуже, чем в тупе. Весна, правда, сильно будоражила ребятишек. В перемену их выпустят поиграть возле школы, а они умчатся к озерам глядеть, какие прилетели птицы, начнут бросать в вешние потоки щепки — ну, чей «кораблик» обгонит? — и убегут за ними. Даст Ксандра дежурному оленный колокольчик, велит собрать разбежавшихся, а дежурный нацепит его себе на шею и затеет игру в оленей. Самого надо искать.

В таких случаях Ксандра говорила: «Пробегали — теперь сидите» — и выдерживала учеников положенное время. К половине мая они одолели годовую программу, и школа закрылась на каникулы.

Ксандра решила проведать Коляна. Почти месяц он жил на отельном месте, возле оленных маток и телят. У Ксандры за это время побывал всего разочка два-три, и то накоротке, без присяду. Она пробовала удержать его подольше, угостить горячими лепешками. Он отмахивался, отнекивался:

— Некогда, некогда. Там такое дело… — Крутил головой, жмурился. Всегда спокойный, тихий, неторопливый, часто медлительный, тут он сильно волновался, спешил. Знать, и в самом деле было что-то неотложное.

— Расскажи, хоть коротенько! — просила Ксандра.

— Нельзя коротко, не выйдет.

В последний раз она спросила, зачем же он пришел к ней, если не хочет ни садиться, ни разговаривать.

— Поглядеть на тебя. — И засиял весь: — Хорошо жива, здорова.

В дорогу она снарядилась вроде богомолки в далекий монастырь, каких не раз видала на Волге: за плечи мешок с запасной обувью, одеждой и едой, в руки березовый посох. Вышла рано утром, чтобы весь путь, хотя и недлинный, но трудный, одолеть засветло.

Было ясно, солнечно. Помогая идти, в спину дула теплая южная поветерь, как называют в Лапландии попутный, походный ветер.

Широко вокруг раскинулась белая с неяркими оттенками — сероватым, голубоватым, синеватым — ягельная тундра. Местами лежали едва отличимые от нее пятна недотаявшего снега. Местами поднимались над ней по пояс Ксандре заросли карликовых ивняков и берез. Этот полярный лес еще не опушился листвой, был темен. И в лесу, и среди ягеля, и над кромкой снегов пестрыми огоньками горели под солнцем первые тундровые цветы и прошлогодние ягоды брусники.

Ксандра шла местами, которые были попестрей, попутно собирала букет из цветов и ягод. Постоянно встречались бурные вешние потоки, дико прыгающие по камням. Через большие она перебиралась вброд. Интересно и страшно было ступать на округлые, подводные скользкие камни. «Будь смелей, учись у пуночек, — подбадривала себя Ксандра. — Учись у лопарей, у Коляна. Они всю жизнь ходят по камням». Оно и верно. Ученые доказывают, что таяние ледников в Лапландии началось не больше пятнадцати тысяч лет назад, а полное освобождение от них наступило совсем недавно. Почва, мхи, травы не успели еще прикрыть везде каменное тело страны. Озера стоят в каменных берегах, и дно утыкано камнями. Реки скачут по наваленному дико камню. В лесу больше камней, чем деревьев. На болотах почти под всякой кочкой лежит валун.

Через небольшие потоки Ксандра перемахивала, разбежавшись, одним прыжком. Тоже интересно и жутко перелететь с одного берега на другой, не шлепнуться в воду. Потоки были удивительными скульпторами: получив от ледников довольно однообразный валунный материал, они создали из него многоликий каменный мир, где были камни добрые, злые, мрачные, веселые, бодрые, усталые, мудрые… Камни-люди, камни-звери, камни-птицы… Просто камни, без своей особой наружности и своего характера, камни тупо-валунного облика с глупо-валунным выражением.

Собрав один букет, Ксандра принялась собирать другой — из оброненных разными птицами перьев, тоже ярких, многоцветных, нежных, наподобие цветов. Погляделась, как в зеркала, во множество озер, озерков, ручьев, луж и лужиц. Встретила и проводила множество белых облаков, похожих на медлительных, важных лебедей. И без конца радовалась: хорошо быть одной, вольной. Садись на любой камень, улыбайся чему хочешь, бреди, хоть закрыв глаза, куда несут ноги. Никто не крикнет: «Ксандра, нельзя!» Хорошо, когда никто не ждет, не держит, не погоняет, не видит, не слышит.

Колян встретил ее неожиданно, на бегу, чем-то сильно озабоченный и усталый. Встретил равнодушно, безразлично; по неясной, быстро мелькнувшей улыбке нельзя было понять, рад ли он хоть маленько или, наоборот, недоволен.

— Колян, Колянчик, скажи честно — ты не рад мне? — спросила Ксандра. — Я уйду.

— Рад. Не уходи. Мне надо немножко туда, меня зовут собаки, — и побежал на тревожный собачий лай.

Ксандра осталась огорченная. «Столько шла — и такая встреча! Собаки для него важней меня. Зачем приперлась, русская сердобольная дура?! Зачем ты ему? Появилась откуда-то, как упала с неба, потом исчезнешь куда-то. Олени, лайки ему, конечно, дороже меня, так и должно быть: они останутся, он вечно с ними. А я как дым».

Огляделась: где у него дом, куда сбросить надоевшую тяжелую котомку? Вокруг широко лежала бело-пестрая, ягельно-валунная равнина. На ней, едва различимые, тоже белые с темным, паслись медлительные оленухи с маленькими оленятами. Никакого человеческого жилья не было.

Ксандра положила котомку на валун, сесть на него поопасилась — валуны были холодные — и продолжала стоять, опершись на палку. Прибежал запыхавшийся, потный Колян.

— Простудишься, нельзя так, — сказала Ксандра и начала натягивать ему на голову откинутый наголовник.

— Ничего не будет, у меня густые, теплые волосы, — успокоил ее Колян.

Она спросила, где у него кувакса. Ее не было.

— Как же ты отдыхаешь, ночуешь?

— Пойдем, покажу.

Немного отошли, и Колян остановился возле большого валуна:

— Вот здесь.

Рядом с валуном был маленький дорожный очажок, сложенный из трех-четырех камней, над ним висел солдатский котелок. К валуну прислонен посох, на нем лоскут парусины.

— И все? — удивилась Ксандра.

— Есть еще маленько. — Колян приподнял камень, лежавший рядом; под ним была ямка, а в ней подсоленная рыба, сухари, соль, сахар. — Тут мой амбарчик. В нем прячу от собак. Возьми что хочешь!

— Успею, — отказалась Ксандра. — Я сама богатая. Ну, а спишь где, так и не сказал.

Колян заполз под парусину, висевшую на посохе, обнял ружье, прижал руки, ноги к животу и захрапел.

— Вот так.

— Тепло, просторно, мягко, сплошной рай, — горько сказала Ксандра. — Лень поставить куваксу?

— Нельзя.

Колян объяснил, что олени хоть и нешибко, но все время идут от одного ягельного кустика к другому. И пастух должен постоянно идти за ними: отстанет — набегут волки, может подобраться и медведь. Пастуху некогда городить, разбирать, перевозить и снова городить куваксу. Ему надо работать, отдыхать, переселяться — всю жизнь делать быстро. И это жилье — посох и лоскут парусины — Колян переносит чуть не каждый день. Но это не угнетает его, он доволен своим жильем: валуны укрывают его сбоку, от ветра, парусина — сверху, от дождя и снега. Когда олени уйдут далеко или переменится ветер, парусину и посох так легко перенести к другому, удобному валуну. Колян был доволен своей жизнью.