— Негодные! Жулики! — рассердилась на них Ксандра и сильно ударила хореем.

Она поискала другие, человеческие, следы, но их не оказалось: хозяин стада не появлялся еще, и начала выбирать место для привала. Приглянулся уголок среди камней, где стояла одинокая березка. Неподалеку был кустарник, звенел ручеек. Отряхнула с березки мокрый снег, потом накинула на нее оленью шкуру, и получился уютный шалашик, закрытый от ветра с трех сторон.

Надо все-таки разжечь костер. Время, проведенное без домашнего тепла, сказывалось; хотя снег и подтаивал, а Ксандру била холодная дрожь. Припомнив свои неудачные попытки с костром, она решила, что будет лучше, если не пожалеет растопки, сразу подсунет больше.

Нарубила, наломала, натаскала к шалашу сучьев, оторвала от санок доску для сиденья, расколола, расщепала ее и всю довольно изрядную груду лучины подожгла сразу, прикрыв хворостом. Костер наконец-то удался. Ксандра положила в него плоские камешки, на них поставила чайник и банку мясных консервов. Почуяв дым, прибежала и села к огню лайка, занимавшаяся охотой на куропаток.

Если бы кто увидел в этот момент Ксандру, которая с веселой песенкой то подбрасывала в костер сучья, то резала хлеб, то открывала слабым перочинным ножом консервы, ни за что не подумал бы, что она заблудилась и к ней подбирается смерть. И сама Ксандра не догадывалась, что ждет ее: была уверена, что скоро придет хозяин стада.

До глубокой ночи поджидала она хоть кого-нибудь, несчетное число раз выходила из шалаша, вглядывалась, вслушивалась в синевато-мутный сумрак и не дождалась: никто не пришел. Упряжных оленей привязала к березке, подложила в костер сучьев и легла рядом с лайкой, крепко обняв ее. Лайка и грела немножко, и главное, с ней было не так одиноко. Вспомнила, что, если Колян ложился так, рядом с лайками, она поднимала скандал: некультурно, вредно.

Прошел и другой, и третий день, а хозяин не являлся. У Ксандры кончились продукты. Она попыталась еще раз вырваться из бездорожной, однообразно снежной тюрьмы, но олени снова сделали круг и вернулись на прежнее место. Она попробовала забрать с собой важенок, и тоже ничего не вышло: важенки разбредались в стороны и продолжали пастись, а сгрудить их и гнать у Ксандры уже не было силы.

Как пожалела она, что олень — бездомное животное, не нуждается ни в готовом корме, ни в тепле! Лошадь давно бы привезла ее домой. И все-таки, в надежде на чудесный случай, самого опытного оленя Лебедя освободила от упряжки и сказала, чтобы бежал домой. Олень не понял ее: перебежав к вольно пасущимся, занялся пастьбой.

Затем Ксандра обрезала у санок все, что можно, чтобы не испортить их окончательно, навозила сучьев сколько могла и, подбрасывая в огонь, стала думать, как достать пищи. Ни ружья у нее, ни сетки, ни удочки. Были тяжелый топор да маленький перочинный нож.

В минувшую ночь пламя угасло. Ксандра попыталась еще поскоблить санки, но ослабевшие пальцы не могли вонзить нож: он скользил по гладкому дереву, ничего не захватывая. В очаге дотлевали тоненькие угли, и шипел не способный воспламениться наводонелый валежник. Было похоже, что хилая бабушка шамкает страшную сказку.

Прислонившись спиной к березке, Ксандра глядела на нож, мутно мерцавший на плоском камне около валежника, раскрытый нож. К ней упрямо ластилась пушистая, сытая лайка, привыкшая к тому, что эта хозяйка любила играть с ней, а поиграв, давала что-нибудь вкусное. Не желая и почти не сознавая этого, по какой-то чужой воле Ксандра взяла нож, взяла за шиворот лайку. Пушистая, сытая, счастливая, глупая юлила, крутилась мячиком, лезла под шубу. И Ксандра отбросила нож, потом достала тлеющую валежинку с красным концом и сунула лайке в нос, чтобы прогнать ее. Лайка с визгом убежала из шалаша на волю.

Ксандра подняла нож, расплела свою косу и отпилила от нее длинную прядку. Потом она долго-долго плела из волос тонкие жгутики; ослабевшие, неловкие пальцы путались в мягких волосах. Все-таки сплела. Опираясь на камни, дошла до ближайшего кустарника, опустилась на колени и привязала волосяные жгутики к кустам. И, так же опираясь на камни, вернулась к шалашу. Перед тем как нырнуть в него, оглядела небо, землю, близи и дали.

Было ясно, лунно, звездно, холодно. И ужасно тоскливо.

Через несколько часов после отъезда Ксандры родители начали беспокоиться: не заплуталась ли? К вечеру были уже вполне уверены: заблудилась. Ночь всю не спали. Сергей Петрович молчал, а Катерина Павловна осыпала его упреками. Он распустил, избаловал девчонку своими поблажками. Из-за него выросла непослушная, дерзкая, шальная. Девичье ли дело гонять по тундре на оленях. И в этом виноват он, отец. Другой бы, настоящий, строгий, цыкнул да топнул — и кончились бы все лопарские затеи.

Но постепенно резкие слова заменялись другими, и к утру мать переделала Ксандру из шальной, дерзкой, холодной в мягкую, ласковую, сердобольную, послушную, лучше нет на всем свете.

Когда рассвело, Луговы кинулись по поселку бить тревогу, поднимать людей на поиски пропавшей. Вскоре три оленьи упряжки умчались в разные стороны, затем — еще две.

Проходил день за днем. Уехавшие на поиски возвращались пустыми и уезжали снова.

Все это время Колян кружил по тундре с имальщиками. Они расходились с привала рано утром и возвращались поздно вечером. В каждом круге было верст тридцать — сорок. После такой прогулки по мокрому снегу, по зыбкому мху, по неровному каменью имальщики валились в постель как подкошенные. Днем, иногда, Колян вспоминал Ксандру, думал, что надо поскорей отвезти ее в Хибины, а ночью, говоря по правде, ни эта забота, никакое сновидение или предчувствие ни разу не потревожили его сон. Оленьи стада валили с севера на юг, и всякий день тоже на юг переносили свою стоянку имальщики. Бόльшую часть оленей они уже собрали.

Колян только что вернулся с «круженья». У него выдался денек сразу и счастливый и тяжелый. Собаки то и дело поднимали лай, кидались в сторону, сильно раздвигая и удлиняя Коляну круг, но в награду за усталость нашли всех недостающих важенок. В самый последний, час, уже на обратном пути, невдалеке от привала, лайки снова почуяли оленей. Колян решил, что на этот день ему вполне довольно ходьбы, и крикнул собакам, чтобы возвращались. Оленей же он поймает утром, за одну ночь далеко не уйдут.

Лайки не послушались и скрылись среди камней, которые стояли, как попы в черных рясах и белых шапках. Эта картина получилась оттого, что снег с боков у камней сполз в теплые дни, а на макушках не успел дотаять.

Лайки не послушались хозяина — редкий случай. Обычно лопарская лайка — само послушание, сама предупредительность и готовность служить. Колян высказал свое удивление Максиму.

— Надо ехать, — решил старик.

Быстро запрягли свежих быков и выехали.

— Ты слушай! — сказал Максим Коляну и горестно помотал головой. — Я… того… — В голове все еще «шумел Туломский падун».

Собаки лаяли среди камней-попов, и, судя по голосам, уже не две — Черная Кисточка и Пятнаш, а три; свои наступали, а чужая обороняла что-то. У собак на все особый лай.

— Там — человек, — сказал уверенно Максим и стал готовить ружье. При встрече с незнакомым человеком в такой поздний час оно может пригодиться.

Когда въехали в камни, справа засияло под лунным светом озерко, еще не замерзшее и не запорошенное снегом. На берегу сгрудились олени, настороженно подняв рогатые головы. Их, должно быть, беспокоил собачий лай, который раздавался неподалеку.

Колян повернул было к оленям, но Максим поправил его:

— К собакам! Там человек.

Было ясно, лунно, звездно и хорошо видно кругом. Собаки гамели у темного камня. Рядом с ним стояли распряженные санки. Почуяв своих хозяев, Черная Кисточка и Пятнаш умолкли, бросились им навстречу. Чужой пес не погнался за противниками, но лаять от камня продолжал.

Легкий, быстрый Колян подбежал к нему первым, ногой отпихнул его и юркнул в расщелину между двух камней, прикрытую сверху оленьей шкурой. За ним, кряхтя, влез Максим.