Сколько замечательных поговорок сложено про нужду: нужда научит горшки обжигать; нужда мудрее мудреца; нужда пляшет, нужда скачет, нужда песенки поет… А Ксандре она подсказала, как сделать букварь, который можно читать сразу всем классом, которым можно заменить любую книгу.

Ксандра освободила все свои картонные коробки, разрезала их на маленькие четырехугольники, в каждом нарисовала черным карандашом разные буквы; получилась груда букв, целая рассыпанная книга. Буквы разобрала по алфавиту, разложила в конверты с надписями: А, Б, В… и пригласила Коляна поиграть в «типографию».

Рассыпная азбука была так богата всякими возможностями: составляли слова, передвигали буквы из одного слова в другое, и «мама» обращалась в «раму», «папа» — в «лапу». Делили длинные слова на короткие, из «Веселоозерье» получилось: весло, озеро, село, лес, лось, вор, ров, зверь, зверье… Составляли загадки, поговорки. Не поленившись, можно было составить стихотворение, рассказ, целую книгу.

Играли весь вечер. Перед уходом Колян выстругал ножом длинную белую планочку и прибил к стене. Когда поутру собрались ученики, Ксандра устроила громкое чтение — она ставила на планочку буквы, а ребята читали хором: «Мама мыла раму», «Колян едет на олене»…

Передвижной букварь страшно понравился ребятишкам, всяк захотел иметь такой же, чтобы читать его дома. При всей бедности, они где-то раздобывали кусочки картона, оберточной бумаги и зарисовывали каждую вновь узнанную букву.

У ручья, где брали воду, Мотя повстречала Ксандру и сказала с укором:

— Ты совсем позабыла моего ребенка.

— Я что-то не понимаю тебя. Как надо помнить его? — растерялась Ксандра.

— Приходи купать. Давно не мыла. Он плачет, заболел.

— И моего забыла. Тоже надо мыть, — присоединилась к Моте другая женщина.

— Вы, стало быть, не мыли их. — Ксандра ахнула. — Ну и дела! Вымойте немедленно!

— А ты зачем живешь здесь?! — подняла голос задиристая Мотя. — Один раз вымыла, больше не хочу, мойте сами.

Ксандра наконец поняла, что ее рвение толкуют совершенно неправильно: купать, мыть, стричь, обирать вшей считают ее обязанностью. Как быть, что сказать этим ленивым матерям, которые не желают обиходить своего ребенка? Смолчать и еще раз выкупать — не годится, значит, признать себя нянькой, подтирашкой. Отказаться — загубить в самом начале все дело. Решила не затягивать недоразумение, не лишать и помощи и сказала:

— Да ухаживайте сами за своими детьми. Это не мое дело. Я приехала учить грамоте. За это мне платят деньги. А все другое делаю бесплатно, от души. Хотите — могу еще раз выкупать. А дальше — сами, мне некогда: у меня — ученики.

Кажется, усвоили, но от помощи не отказались. Ксандра еще раз вымыла всех младенцев. Обойти кого-то было невозможно: все, от мала до стара, болезненно переживали всякое неравенство. И потом, еще долго-долго, многие годы, тянули Ксандру:

— Приходи купать, лечить! Прошлый раз плохо мыла, неладно лечила. Ребенок опять не спит, кричит.

Из женщин чаще всех вспоминала Ксандру Мотя: то зазывала к себе на чай, то сама приходила чаевничать. Пила долго, много, до поту. Иногда Ксандру охватывала острая досада: «Чего ей надо, что выжимает из меня? Чего ради мытарит?» И хотелось крикнуть: «Не тяни, выкладывай сразу!»

А Мотя болтала всякую всячину, не щадя ни себя, ни своего мужа, ни соседей. Особенно много рассказывала про Коляна.

Рассказывала, что раньше она любила его и за себя и за мать. Потом ее бес попутал. Она загляделась на Оську, захотела стать его женой; бес тут и подскочил и «начал нашептывать: отними у брата оленей, тогда Оська полюбит тебя. Ну, так и сделала. И потом была брату как чужая, все боялась: вот придет за оленями. Брат не пришел, даже ни разу не заикнулся. Он такой хороший, добрый. А оленей все равно лишилась: много отняли на войну, отнимал всяк, кто мог; многих загнал Оська, когда перевозил разных начальников. Все начальники куда-то сильно торопились, были злые. Стала Мотя бедная. Тогда бес отступился от нее. Поняла Мотя, что напрасно боялась брата. Теперь снова любит, даже крепче прежнего, любит и за себя, и за мать, и за отца. И в завершение этой длинной рассказанной истории посваталась:

— Сделайся Колян-кавой!

Ксандра не поняла, чего хотят от нее.

— Выйди за Коляна замуж! — продолжала Мотя.

Ксандра уставилась на нее удивленно, немо.

— Будешь ходить в песцах, в лисах. Колян — охотник не хуже моего Оськи. Не пьет, не курит. Станешь богато жить, — соблазняла сваха. — Коляну и тебе время жениться.

— Нет, мне не надо. Я приехала не за тем, чтобы выходить замуж. Приехала учить ребятишек. А Колян пусть женится, это его дело. Девушек и без меня много.

— Народ уже говорит про вас: женились.

— Мало ли чего говорят! Я не собираюсь угождать всем. Поговорят и перестанут.

— Колян для тебя готов достать любую, самую горячую звезду.

— Напрасно будет обжигать руки: мне не нужна звезда.

— Ой, Ксандра, Ксандра, какая ты упрямая! Это плохо. — И Мотя ушла сердитая, огорченная. Но с надеждой, что сватовство не проиграно и бросать его не следует. Невеста может одуматься и поумнеть. А возможно, она капризничает для виду, чтобы не показаться нескромной. Мотя сама недавно вышла замуж и хорошо помнила девичьи уловки.

А Ксандра даже и думать о сватовстве не стала, приняла его как бабью глупость. Среди баб есть заядлые свахи, буквально враги девкам. Не дают покрасоваться, поневеститься, из кожи вон лезут — сватают. Мотя, знать, из таких.

После атаки на Ксандру Мотя пошла в атаку на Коляна:

— Тебе надо жениться.

— Зачем?

— Время. Все женятся.

— А мне и так хорошо.

— Будет еще лучше. За тобой будут ухаживать. — Мотя налила Коляну и Оське по стакану смоляно-черного чаю, положила много сахару, показывая этим, как будут ухаживать.

— У меня нет невесты.

— Ты совсем ослеп, не видишь, кто у тебя рядом.

— Кто?

— Ксандра.

— Она… моя невеста?

— Что, плоха?

— Помолчи, сестра, — попросил Колян, — дай и мне помолчать! — И начал упорно глядеть в угол тупы, где ровно ничего не было, кроме черных стен.

— Что нашел там? — спросила Мотя.

— Ничего.

— А уперся глазами, очумел, как олень, потерявший рога. Женись, и будет у тебя самая красивая кава. — И сама красавица, Мотя считала Ксандру лучше себя: — Самая высокая. Самая стройная. Самая белая. Самая быстрая, как стрела.

— Да помолчи хоть немножко! — взмолился Колян.

— Зачем, почему молчать — не понимаю.

— Ксандра — моя кава. К этому надо привыкнуть.

— Сперва женись, потом легче привыкнешь. У вас будут хорошие дети — беленькие, с мягкими волосиками, с прямыми ножками.

Видя, что сестра не хочет умолкать, Колян шагнул к двери. Мотя схватила его за рукав:

— Сиди, сиди! Я сказала все.

— Вот и со мной так: пока не скажет всего, не замолчит, — заметил Оська в утешение Коляну и себе. — С ней ничего не поделаешь. Что задумает, обязательно сделает. С ней лучше не спорить.

Колян все-таки вышел. «Ксандра — моя кава… К этому не привыкнешь скоро. Зачем она такая красивая, такая высокая, такая далекая?! Была бы лучше маленькая, лапландская…»

Ксандра заметила, что с Коляном происходят какие-то перемены. Он стал чаще задумываться, и до такой степени, что его зовут, с ним говорят, а он не слышит. Стал по-новому глядеть на нее: то быстро взглянет и отведет глаза, то так вперится, что невозможно выдержать его взгляд. Стал меньше разговаривать с ней и как-то связанно, без прежней легкости.

— Что с тобой? — спросила Ксандра. — Я чувствую, что ты делаешься как чужой мне.

— Нет, все одинаков.

— Скажи прямо, что у тебя на душе против меня?

— Ничего, ничего против, — запротестовал он горячо.

А отчуждение, неловкость почему-то увеличивались. Ксандра начала подозревать, что ясность отношений Коляна к ней замутила Мотя. У Ксандры начало расти чувство одиночества, сиротства. Колян, и сам по себе милый, близкий, был еще и мостиком, связывающим Ксандру с людским морем. Теперь мостик колебался, рушился, Колян и все людское море отдалялись, как море настоящее во время отлива. Эта пора наступающего одиночества и сиротства совпала с полярной ночью, с темной порой, которая сама по себе сильно мешает людям встречаться. И, возможно, что Ксандра заболела бы тоской по Волге, по родному дому и уехала бы, оставив на память по себе меловые буквы на черной стене тупы.