Фома увел солдата к себе. Мотя устроила ему постель возле камелька. Солдат быстро, крепко заснул.
Веселые озера — небольшой поселок. Все хозяева без особого труда поместились в одной тупе и продолжали сход.
— Начальник врет. Не будут платить, — сказал Оська, молодой охотник.
— И не отпустят весной, — добавил сидящий рядом с ним.
— Замучим всех оленей и быков и маток. Не будет приплоду, — подхватил третий.
— Нам совсем не нужна дорога. Мы ездим на оленях. Олень хорошо бежит и без дороги. Надо уехать в тундру, — посоветовал четвертый.
Железная дорога в первый раз коснулась веселоозерцев, но понаслышке они знали о ней. Жители соседних поселков бывали, работали там, и никто из них, решительно никто не видел от нее пользы для лапландцев. Русским, говорят, нужна: они торгуют, служат в солдатах, воюют и не умеют водиться с оленями. А лапландцам совсем ни к чему: в солдаты, на войну их не берут, они малы для этого ростом, торговать чужим добром не любят, а свое совсем просто перевезти и на оленях. Против оленя дорога ничего не стоит. Олень-то, как ветер, бежит куда угодно, а дорога возит только по одному месту. Всем, кто видел высоко взгроможденную земляную насыпь, бесконечную лестницу из шпал и рельсов, дорога показалась смешной, дикой выдумкой глупых людей.
Фома дождался, когда все сказали свое слово. За дорогу, за работу на ней не было ни одного. Тогда Фома протянул руку к пылающему камельку и заговорил:
— Потуши огонь в тупе, закрой дымовую дыру, собери всех оленей, посади в нарты жену, детей, погрузи добро. Уедем в тундру и будем жить в походных шалашах. Я поеду последним. Согласны?
— Да-да. Пошли, нечего терять время. — Все начали надевать шапки.
— А ты что скажешь? — обратился Фома к колдуну.
Колдун потребовал воды. Хозяин тупы засуетился:
— Зачем? Сколько? Какой?
— Глупый человек. С тобой только язык ломать, — проворчал колдун.
Он всегда говорил скупо, туманно. Затем подошел к котлу, который висел над камельком, зачерпнул ковш не то чаю, не то ухи и плеснул в огонь. Клуб серого пара дико, с громким шипением кинулся в дымовую дыру.
— Заливай огонь и сам лети, как пар, в тундру! — сказал колдун и, довольный своей выдумкой, гордо, важно вышел из тупы.
Все разошлись по домам. Фома велел сыну пригнать оленей с пастбища, а сам с дочкой начал собираться в дорогу. Моте он шепнул потихоньку, что поедут в тундру, а громко, для солдата, говорил так, будто собирается строить дорогу.
Солдат спал чутко, иногда открывал глаза, но, увидев, что хозяин занят сборами, снова закрывал их. О каком-либо подвохе он не думал. Какой может быть подвох, когда он в доме у самого старосты!
Недолгое полуденное просветленье миновало, наступили вечерние сумерки. Небо было в тучах. Но сквозь них пробивался кое-где свет луны, и привычный к сумраку человек все хорошо видел.
Колян бежал на лыжах к лесу, в котором паслись олени. Рядом с ним бежала оленегонная лайка. Природа дала ей острую, очень подвижную мордочку, стоячие, чуткие ушки, белую-белую шерсть, круто загнутый вверх серповидный хвост и на самый кончик его повесила черную, пушистую кисточку, вроде клубочка дыма. По этой отметинке и назвали лайку Черной Кисточкой.
Впереди, рядом и позади Коляна бежали к тому же лесу соседи. Слышался резкий свист лыж и звонкий хруст снега, плотно сбитого ветром и затем смерзшегося.
Добежав до леса, люди останавливались и только подавали свой голос собакам, которые умчались дальше, грудить оленей.
Лайки твердо знали всех оленей своего хозяина и заворачивали их к нему, послушных — лаем, малопослушных — угрожающим рычанием, своевольных хватали зубами. Вскоре весь лес кругом ожил: потревоженные оленями, закачались лапы ельника, начали стряхивать с себя снег, затрещал сушняк, послышался олений храп и постукивание парных оленьих копыт. Олени, погоняемые собаками, ломились сквозь лес на чисть и гладь озера, затем мчались к поселку. На белом поле заваленного снегом озера резко чернели ветвистые рога, — казалось, что корявые северные кустарники сорвались со своих мест и помчались куда-то.
Невдалеке от Коляна пробежало его стадо. Черная Кисточка направила его именно так, поближе к хозяину, чтобы лучше услужить ему. Это была умная, опытная собака. Года три она служила старшему хозяину, Фоме, у него прошла всю сложную науку, какая требуется собаке северного кочевника — одновременно оленевода и охотника на всякую дичь, от рябчика и куропатки до медведя и рыси. Испытав Черную Кисточку в самых трудных положениях, Фома передал ее сыну и сказал:
— Можешь надеяться, как на меня.
— Как на самого себя, — заметил Колян.
А старик высмеял его:
— Что ты против Черной Кисточки… младенец. Она тебе — нянька.
Колян покатил за стадом, в поселок. Там была невиданная суматоха. Арканили и запрягали оленей. В грузовые нарты укладывали рыболовные снасти, охотничьи ловушки, капканы, шкуры, одежду… Матери усаживали в легковые нарты малых детей, закутанных в теплые меха. Окончив сборы, тотчас уезжали, кто через лес, кто через озеро. Договорились ехать не трудно, по две-три нарты, ехать разными путями и снова собраться в одно место у далекого озера, где рыбачили в весеннее время.
Мотя и Колян уехали на двух упряжках, угнали всех оленей, кроме одной тройки, которую отец выбрал для себя. В поселке стало тихо, пусто, в тупах темно. Недолгое время Фома еще делал вид, что занят сборами, а потом начал тормошить солдата:
— Вставай, друг! Олешки готовы.
Солдат быстро, как и полагалось ему по воинскому уставу, вскочил, надел шинель, туго затянулся ремнем и стукнул каблуком о каблук.
— Я готов.
Фома залил огонь в камельке, потом, когда вышли из тупы, подпер дверь обрубком лесины, привезенной на дрова. Этого достаточно, чтобы ветер не распахнул тупу, а закрывать крепче, от людей, нет нужды: самовольно никто не войдет, ничего не возьмет. Здесь не знают, что такое вор и замок.
Уселись в нарту. Фома направил оленей вдоль поселка в сторону далекого озера Имандра, где строилась железная дорога. Миновали один двор, второй, третий… Солдата, наконец, озадачило, почему никого нет ни в улице, ни во дворах. Он спросил:
— А где другие люди?
— Уехали, — ответил Фома.
— Уехали… Куда?
— Строить дорогу.
— Почему не дождались нас?
— Не знаю.
Уехали немножко вперед. В этом как будто нет ничего худого, и в то же время подозрительно; такой отъезд очень уж походил на бегство.
— Ты врешь, — сказал солдат.
— Сам видишь, уехали, — возразил Фома.
— Вижу, уехали. Но куда?
— Сказали: строить дорогу.
— Сказали… А сделали наоборот. Вороти на след! — приказал солдат.
— Куда вороти… Какой след… — заворчал Фома.
— По которому уехали.
— Я не знаю. Сам вороти. Везде след. — Фома остановил оленей.
Следы тяжелых нагруженных нарт легли глубоко и виднелись вполне отчетливо, но тянулись во все стороны. Солдат спросил Фому, какие же из них ведут на стройку. Фома показал.
— А все другие? — спросил солдат.
— Куда хочешь. Поверни немного олешков, и… куда угодно. Олешкам везде дорога, не надо делать железную.
— Ясно: убежали. Поедем догонять. Живо! — скомандовал солдат.
Тут Фома протянул солдату хорей, которым погонял оленей, и сказал:
— Сам делай живо! Сам выбирай след!
Да, следов было много. Солдат переходил от одних к другим и ругал чертову сторонушку. Вот уж поистине «Велика Федора, но дура». На всю ни единой мало-мальской дороги. И лето и зиму и ходят и ездят напрямик по водам, по снегам, по камням, без мосточка, без следочка.
О том же думал и Фома, но совсем другое: хорошо что нет ни дорог, ни троп. Оленевод и олень пройдут без них. А все другие могут совсем не показываться здесь. Пока что от них один убыток — ловят рыбу, бьют зверя, птицу. И не только едят сами, а еще увозят куда-то.
