всего, что только есть фальшивого у Флобера, Золя, Валлеса

и пр.».

Отметим, что уже есть объявление о постановке в будущем

сезоне «Анриетты Марешаль», стало быть, вельможи, легити

мисты, авторы, коих ставят на театре по приказу принцессы

Матильды, — все это адресуется зрителям-республиканцам, ко

торые придут и займут свои места в Одеоне. По сути дела, это

донос полицейского агента, донос человека, которого, во время

двух или трех моих визитов к г-ну Ньеверкерку, я видел хло

почущим о месте за столом и о стакане сиропа.

Жеффруа, приводящий это письмо в «Жюстис», вспоминает

недавно появившуюся в одной газете статью Нориака, излагаю

щую его мнение о Флобере, и с какой-то грустью задает себе

вопрос: где же искать подлинных писателей, если Флобер —

дилетант и если Гонкуры — литературные хлыщи *. <...>

Вторник, 29 апреля.

Во время обеда на аллее Обсерватории * Мистраль довольно

забавно определил характер Доде: он громогласно объявил его

человеком, питающимся иллюзиями и утратившим все иллюзии,

обладающим стариковским скептицизмом и детской доверчи

востью. Вслед за тем он стал рассказывать нам о своем способе

работы, об этой легкой работе поэта Юга, состоящей в изготов

лении нескольких стихов, сочиняемых в часы вечерних суме

рек, когда природа отходит ко сну, ибо утро в полях, по словам

Мистраля, полным-полно шумно пробуждающейся животной

жизни.

И вдруг спокойный собеседник, красиво и изящно выражав

ший свои мысли, превращается в настоящего барабанщика, в

341

грубого торговца целебной водой, в какого-то Манжена, торгую

щего поэзией * так же, как мог бы он торговать карандашами

с высокого сиденья своей повозки, в несносного, пошлого, пош

лого, пошлого господина... Пока он трубадурит в одном уголке

гостиной, Жилль из «Фигаро» хриплым голосом парижского га-

мена сравнивает его провансальский речитатив с говором «вос

питанного овернца».

Вторник, 6 мая.

Разнос приобретает интернациональный характер. Римская

«Фанфулла» * в гневной статье заявляет, что моя старческая

дряхлость заставляет меня видеть в реальной действительности

причудливые призраки. В сущности, это всеевропейский вопль

против моей книги. Они не желают, чтобы молодая девушка,

выведенная в книгах, принадлежала к человеческому роду. Как

я сказал в моем предисловии, им нужно, чтобы она была бес

полой. Ну нет, нельзя создать образ молодой девушки, не дав

в нем тех физических и нравственных потрясений, которые она

порой испытывает.

Внутреннее бешенство, владеющее мною, успокаивает ласко

вый, проникновенный лепет сада, и яростная моя беготня взад

и вперед переходит в шаг среди благоухания полураспустив-

шихся роз. Да, горечь жизни, ощущаемая мною в эти дни, нерв

ное подергивание рта, разлитие желчи, желание быть грубым,

алчные мысли о дуэли — все это смягчается и притупляется

среди цветов и деревьев, словно под действием лечебной мази.

Я долго анализирую эту крестную муку человека, который соз

дает книгу, не являющуюся книгой для всех, ибо я полагаю, что

людям полезно знать, во всех мелочах и подробностях, какие

вынес страдания и как дорого, быть может, заплатил автор при

жизни за малую толику посмертной славы.

Среда, 14 мая.

Сегодня утром я прочел в одной крупной газете нечто до не

вероятности глупое и невежественное. Вот оно: «Маньяки кол

лекционируют китайский и саксонский фарфор, но они отлично

понимают, что нет в мире лучшего фарфора, чем тот, который

в настоящее время производит Севр». И подумать только, что

никогда не присуждают дурацкого колпака журналистам подоб

ного масштаба! Ведь это равнозначно тому, как если бы ска

зали: «Маньяки хранят в своих книжных шкафах Гомера и

Шекспира, но лишь как историческую редкость: они отлично

понимают, что Онэ лучше». < . . . >

342

Четверг, 15 мая.

В моем мозгу, когда он не напряжен, как бывает во время

работы, или не возбужден беседой, все представления словно

покрыты изморосью. Правда, в голове моей иногда проносится

ясная мысль, но так стремительно, что я не успеваю закрепить

ее: эту мысль можно сравнить с фосфорическими искрами, про

бегающими по гребню волны.

Пятница, 16 мая.

«Наоборот» Гюисманса кажется мне книгой моего любимого

сына, где дан силуэт нареченного Шери *. Вот уж невропат, так

невропат! Пусть говорят что угодно против этой книги, но она

из тех, которые повергают мозг в какой-то лихорадочный жар,

а книги, вызывающие такое состояние, — это книги талант

ливых писателей. И сверх того, изысканность стиля!.. Идет, идет

вперед литература, вернее, наша литература!

Член бельгийской палаты депутатов недавно обвинил фран

цузскую литературу и, говорят, в частности, меня, в развраще

нии его родины. Сильно сказано! Развратить Бельгию, эту стра

ну, где в буржуазных домах ваши благовоспитанные амфитрио

ны не находят ничего нравственнее, как предложить вам после

обеда пойти провести вечерок в борделе.

Суббота, 17 мая.

В первые погожие дни весны воздух какой-то радостно звон

кий.

Порой, случается мне, во время моих молчаливых прогу

лок, — случается вдруг перенестись мыслью к покойному брату,

воскликнуть: «Бедный мальчик!.. Ну не по-свински ли с ним по

ступали!» <...>

Пятница, 23 мая.

Вечером Мистраль с забавно горделивым видом рассказал

нам, что ближайший номер «Черного кота» будет целиком

посвящен его произведениям и его личности. Салис, рыжий ка

батчик Салис, оказал ему честь, попросив дать что-нибудь о

черных кошках Прованса, и он записал для него одну местную

легенду... Повторяю, он настоящий барабанщик — этот труба-

дур-сепаратист, обязанный громкой славой своей тарабарщине!

От Доде я ушел очень утомленный и уснул в открытой ко

ляске, которая везла меня к вокзалу. Проснувшись под черно-

343

синим беззвездным небом на площади Согласия, где горели

мертвенным светом шесть или восемь электрических огней на

высоких фонарных столбах, я на миг испытал ощущение, будто

я уже не принадлежу к миру живых и следую по Дороге душ,

описание которой я мог бы прочитать у По. Но вот и аллея

Оперы, вот и бульвары с заторами из тысяч колясок, толкотня

на тротуарах, народ, набившийся в империалы трамваев и ом

нибусов, шествие — пешком ли или в коляске — этих несмет

ных человеческих масс, мелькающих, подобно китайским те

ням, на фоне вывесок с золотыми буквами вдоль фасадов тор

говых домов, и бурное возбуждение, спешка, суета, полуночная

жизнь нового Вавилона.

Суббота, 24 мая.

Интересно, что сейчас во всех газетах появляется и любовно

перепечатывается протест против оригинальности в литера

туре. Авторы его решительно заявляют, что все в литературе

уже было сделано кем-либо, что ничто в ней не ново, что в ней

нет открытий. Им не нужны, этим славным журналистам, —

и они говорят это, сердясь почти по-детски, — им не нужны ори

гинальные умы и гении. Все они готовы заявить, что «Челове

ческая комедия» Бальзака — плагиат, перелицованная «Одис

сея», и что все остроты Шамфора, должно быть, придуманы еще

Адамом, в Земном раю.

Вторник, 27 мая.

«Сафо» Доде — самая совершенная, самая человечная его

книга. Чуть женственный до сей поры, талант его становится в

этом романе мужественным. Там полно очень хороших мест,