Четверг, 22 ноября.
«Набоб» — новая книга Доде: слишком заметное стремление
угодить вкусу широкой публики, слишком много разглагольство
ваний в духе добродетели, рассчитанных на то, чтобы читатель
255
принял описание уродств действительности, слишком большая
робость... Впоследствии самого Доде будет раздражать то, что
сегодня помогло ему добиться успеха.
Вторник, 18 декабря.
На обедах, продолжающих традицию «обедов у Маньи», те
перь полно новоиспеченных министров и героев дня, которых
распирает веселость и ликование от своего политического три
умфа, и я чувствую себя здесь побежденным, чувствую сыном
старой Франции, которая безвозвратно ушла, умерла.
Известный хулитель Эбрар, говоря о ходульной сентимен
тальности Доде в «Набобе», обозвал ее слюнтяйством.
Среда, 19 декабря.
Пелажи слегла в постель с обострением ревматизма. А я на
деялся, что она-то и закроет мне глаза. Неужели мне суждено
потерять и ее — эту бедную женщину, последнюю из тех, кто
был мне предан, и остаться одиноким, совсем одиноким на свете,
без друзей, без привязанностей? В эти беспросветно мрачные
дни я с тревогой спрашиваю по утрам у дочери Пелажи, как
провела больная ночь, а возвращаясь вечером домой, тотчас под
нимаюсь наверх, чтобы узнать, как провела она день. < . . . >
ГОД 1 8 7 8
ПРЕДИСЛОВИЕ
Вот уже сорок лет я стараюсь говорить одну только правду
в романах, в исторических и других произведениях. Эта злопо
лучная страсть возбудила против моей особы столько ненависти
и гнева и послужила поводом к такому искаженному истолко
ванию моих записей, что в данное время, когда я уже стар,
болен, жажду одного лишь душевного покоя, я отступаю и пре
доставляю молодым высказывать впредь эту правду — молодым,
у которых горячая кровь и гибкие суставы.
В Дневнике, подобно моему, полная правда о людях, встре
ченных в жизни, складывается из приятной правды, которую
все охотно принимают, и правды неприятной, которую все реши
тельным образом отвергают. Так вот, в этом заключительном
томе я постараюсь, насколько мне удастся, преподносить лю
дям, схваченным на лету в моих зарисовках, только прият
ную правду, а иного рода правда — та, которую я называю пол
ной правдой, — будет обнародована лишь двадцать лет спустя
после моей смерти.
Эдмон де Гонкур.
Отейль, декабрь 1891 года *.
Этот том «Дневника Гонкуров» — последний, выпускаемый
мною при жизни.
Вторник, 22 января.
На нашем конце стола идет обсуждение — чем можно будет
заменить впоследствии тот поэтический, идеальный, чудесный
мир, ту крупинку фантастики, что дарит детству легенда о свя-
17
Э. и Ж. де Гонкур, т. 2
257
том или волшебная сказка. И вдруг Робен своим грубым тоном
закоренелого материалиста восклицает:
— А мы им дадим Гомера!
О нет, высокочтимый микрограф, песнь «Илиады» не скажет
так много детскому воображению, как простодушно-поэтическое
повествование старой женщины, кормилицы.
Среда, 23 января.
Флобер уверяет, что у всех духовных наследников Руссо,
у всех романтиков, нет четкого разграничения между добром
и злом, и, назвав Шатобриана, Жорж Санд, Сент-Бева, он, после
минутного раздумья, роняет: «Да и Ренан, в сущности, равно
душен к справедливому и несправедливому».
Понедельник,18 февраля.
История — поистине учебник разочарования: в ней дейст
вуют или плуты, или честные дураки.
Пятница, 5 апреля.
Сейчас всех обуяла страсть иметь свой салон, но не ради
удовольствия принимать общество, а ради выгоды, которую
можно из этого извлечь.
Суббота, 6 апреля.
< . . . > Предвижу, что в исторических науках скоро выйдет
словно из-под земли целое поколение, подобное поколению, под
нявшемуся в литературе, и начнет воссоздавать историю по мо
ему примеру. Да, несмотря на то что молодые ученые все еще
привержены к старине и к старым методам, я предвижу, что в
ближайшие годы даже выученики Палеографической школы
предадут забвению древние века, перейдут к новым временам и
с помощью сохранившихся документов примутся воскрешать ве
ликих людей недавнего прошлого, которое, в отличие от древ
ности, еще можно заставить ожить в историческом повество
вании.
Четверг, 11 апреля.
В вагоне железной дороги я подслушал обрывки любопыт
ного разговора между безногим калекой, девушкой на костылях
и старой женщиной в наглазниках с синими стеклами.
Старая женщина, рассказывая о своем больном муже, жало
валась, что ей вот уже три месяца приходится спать на соломен-
258
ной плетенке, а муж упорно не желает показаться врачам, ут
верждая, что они не в силах выгнать болезнь, которая у него
засела внутри. При этом она вся скрючилась и, изобразив душе
раздирающий кашель, добавила: «Так-то всю ночь... А когда не
сможет больше отхаркивать, тут ему и конец...»
Говорилось о каком-то приюте, наподобие лепрозория, в од
ном из предместий, где они жили вместе с другими калеками и
куда один старик, дедушка Ромен, за вознаграждение в одно су
ходит стелить постель тем, кто уже не в силах вставать. Речь
шла также, как ни странно, о каких-то работах, которые выпол
няют эти люди, уже почти не владеющие руками и ногами.
И у этих-то калек, одетых в полинялые, перехваченные ве
ревками тряпки, у этих представителей какой-то огромной об
щины отщепенцев, отверженных, оборванцев, — не только не на
блюдалось печали или отчаяния, но, напротив, среди них царило
шутливое настроение, и они даже подтрунивали друг над
другом.
Все в наше время огорчает меня: мало того что сейчас в моей
стране республиканский режим, вдобавок еще стал власти
телем дум Вольтер, это историк, подхватывающий приказы го
сударственных канцелярий, низкий льстец придворных куртиза
нок, мастер играть на чувствительности читающей публики, лов
кий подделыватель событий своего времени, бездарный автор
шаблонных трагедий, сочинитель «Девственницы» — этого об
разца поэзии для коммивояжеров, этот ученый, которого я не
навижу так же сильно, как люблю Дидро.
Воскресенье, 14 апреля.
Мы говорим о том как много радости доставляет вера в
себя — слепая, безрассудная, ребяческая. И тут Золя вспоми
нает о Курбе — зайдя к нему однажды, он увидел, что тот стоит,
замерев на месте перед своей картиной, громко смеется и,
поглаживая бороду, повторяет: «До чего ж забавная картина!»
А выражение забавная в устах этого Йорданса наших дней озна
чало блистательная.
Вторник, 23 апреля.
Пусть критики превозносят Золя сколько им угодно, а все
же предтечами нового, утонченно-нервного мироощущения оста
немся мы с братом.
17*
259
Вторник, 30 апреля.
На рисунках Домье буржуазная действительность приобре
тает такое сгущенное выражение, что порой граничит с фанта
стикой.
В ресторане Бребана, превращенном ныне как бы в мини
стерскую переднюю, я слышу ползущий повсюду шепоток: одни
просят о теплых местечках для себя и близких, другие их обна
деживают. Да, в наши дни литература, искусство, наука — все
умолкает перед грубым голосом политики, а ее самые прослав
ленные глашатаи — братья Лиувиль; в них с предельной пол
нотой воплотился тип современного мелкотравчатого политиче
ского деятеля.
