вании расхолаживает меня. У меня нет мужества работать над
книгой, которой грозит запрет.
16
Э. и Ж. де Гонкур, т. 2
ГОД 1 8 7 7
Вторник, 2 января.
Небывалая зима! Мой сад засажен деревьями с неопадаю
щей листвой, и, когда стоишь среди их зеленого убора, ощущая
мягкую влажность воздуха, кажется, будто сейчас самый раз
гар весны.
Пятница, 5 января.
В сущности, Бастилия все еще существует — для писателей.
Правда, в тюрьму вас бросают не по тайному приказу министра-
тирана, а по приговору исправительного трибунала, который
рьяно служит правительству. Процедура иная, но результат
тот же, что и в восемнадцатом столетии.
Суббота, 13 января.
Сегодня наша пресса проливает лицемерные слезы над све
жей могилой Бюлоза. Усопший был заклятым врагом всей мыс
лящей братии. Тех несчастных талантливых людей, которые
вынуждены были работать у него на жалованье, он заставлял
совершать всякие унизительные, недостойные писателя по
ступки; когда же они сочли невыносимой ферулу старого типо
графщика, он заставил bravi 1 из своего журнала травить их с
таким бесстыдством, которое было под стать самой шантажист
ской газетенке. Да, вот каков был Бюлоз! И всем это хорошо
известно, и все, преисполненные уважения к его темным путем
нажитому богатству, идут возносить хвалы суровым добродете
лям усопшего.
1 Наемных бандитов ( итал. ) .
242
Пятница, 19 января.
Женщины буржуазного круга сейчас охотятся за Гамбет-
той. Они жаждут зазвать его к себе в дом, чтобы «подавать» его
своим подругам, показывать его, раскинувшегося в небрежной
позе на шелковом диване, посетителям своего салона. Ныне
этот грузный политический деятель стал любопытной игрушкой,
которую салоны отбивают друг у друга. Вот уже две недели
г-жа Шарпантье * засыпает его записками, дипломатическими
посланиями с целью залучить на обед в одну из своих «пятниц»
бывшего диктатора. Бюрти — на ролях посла и почтальона
одновременно — обязан доказывать кое-что сверх того, что со
держится в писульках, и заставить будущего властелина Фран
ции усвоить, что милая дама в лепешку разобьется, чтобы
собрать у себя, если он приедет, все сливки парижского обще
ства. В конце концов знаменитый человек дает согласие укра
сить своим присутствием званый обед, и вот сегодня чета Шар
пантье в полном параде поджидает его: хозяйка дома вся взбу
доражена и даже слегка вспотела, главным образом от тре
воги — не забыл ли ее божок о приглашении, но также и от бо
язни — не подгорит ли жаркое.
Ровно в восемь появляется Гамбетта с чайной розой в пет
лице. Во время обеда я вижу его из-за фигуры г-жи Шарпантье,
сидящей между нами: мне видна его рука, унизанная кольцами,
рука сводницы; туго накрахмаленная сорочка выгибается ду
гой над тарелкой с жарким, начиненным трюфелями; мне видно
повернутое в три четверти лицо, на котором мертвенно поблес
кивает пугающе-загадочный стеклянный глаз. Я слышу, как он
разговаривает: голос его — отнюдь не высокий и звонкий голос
француза-южанина, и не мелодичный голос истого итальянца, —
нет, это густой бас, напоминающий мне голос повара-неаполи-
танца, служившего у моей бабушки.
Мне становится ясно, что у этого человека под его личиной
доброго малого, под его якобы вялой покладистостью таится
пристальное, напряженное внимание ко всему окружающему,
что он запоминает ваши слова и, глядя на людей, прикиды
вает — кто чего стоит.
За десертом он, развеселившись, забавно шутит, и ему вто
рит металлический бас Коклена-старшего, который, смахивая
одновременно на Фронтена и на Доньизо, вызывает в памяти
образ комического служителя в исполнении «светлейшего»
Бельвиля.
Выходя из-за стола, Гамбетта любезно говорит мне, что рад
16*
243
лично познакомиться с человеком, о котором столько слышал
от близких друзей; и с большим тактом он добавляет, что салону
Шарпантье, быть может, посчастливится — хотя это и счи
тается невозможным во Франции — собрать у себя и сблизить
людей, которые придерживаются самых различных убеждений,
но все же уважают и ценят друг друга, — притом, что каждый,
разумеется, будет сохранять верность своим взглядам. И в при
мер он приводит Англию, где самые яростные противники, сой
дясь по вечерам в одном и том же клубе, пожимают друг другу
руки.
Бюрти держит себя так, словно он — нянька этого государ
ственного мужа, и я не могу удержаться, чтобы, уходя, не
крикнуть ему: «Вы, конечно, не идете со мной? Куда уж там!
Надо еще посадить его на горшочек и уложить в постельку».
Кстати, любопытная историйка о Диасе: Коклен-старший
рассказал, что совсем еще юнцом, зарабатывая каких-нибудь
тысячу восемьсот франков в год, он с большим трудом накопил
двести франков и заказал Диасу небольшую картину. Вскоре
Диас сообщает ему, что заказ выполнен, и вот Коклен видит в
мастерской художника картину, гораздо внушительнее той, ка
кую он ожидал увидеть, и притом оправленную в дорогую,
стоимостью не менее тридцати франков, раму. Слегка смутясь,
он робко вынимает из кармана конверт с приготовленными
двумя кредитками по сто франков. Диас вскрывает конверт,
вынимает кредитки и вдруг, потянув Коклена за ухо, шутливо
говорит: «Что вы, молодой человек, это многовато!» — и воз
вращает ему одну из кредиток.
Воскресенье, 4 февраля.
Флобер в последнее время усвоил привычку сочинять ро
маны на основе прочитанных книг *. Я слышал, как он говорил
сегодня утром:
— Когда я покончу с моими двумя добряками, — правда,
возни с ними мне хватит еще года на два — на три, — я при
мусь за роман о людях Империи.
— Отлично! Отлично! — восклицает Золя. — И вы хорошо
изучили нравы этого мира?
— О, я намерен использовать «Ежегодник» Лезюра... * и в
какой-то мере «Жизнь Парижа» Марселена.
Всеобщее изумление.
Дюма целиком сказался в одной фразе, которую передал
мне Тургенев. Сейчас собираются воздвигнуть памятник Жорж
Санд. Планшю, этот прихвостень знаменитой женщины, при-
244
ходит к Дюма с просьбой вступить в комитет по подписке. «Рас
ходоваться из-за этой бабы? Ни за что! — решительно возра
жает Дюма. — Госпожа Санд обещала оставить мне по завеща
нию картину Делакруа и не сдержала своего слова!»
Понедельник, 12 февраля.
Вечером был у Гюго.
Он, между прочим, уверял меня, будто никогда ничем не бо
лел, не знал никаких недомоганий, никакой боли, кроме как
от антракса — язвы, которая открылась у него на спине и за
ставила его просидеть дома свыше двух недель. Это, по его вы
ражению, послужило для него как бы прижиганием, и с тех
пор все ему нипочем: жарко ли, холодно ли, промокнет ли он
до костей под проливным дождем. Ему кажется, что теперь он
неуязвим...
Злоупотребляя паузами, нарочитым растягиванием или под
черкиванием слов, оракульским тоном, даже в разговоре о по
вседневных мелочах, великий человек вскоре наводит на вас
скуку, утомляет и просто перестает восприниматься.
Вторник, 14 февраля.
Вот что сказала однажды Флоберу супруга провинциального
председателя суда: «Нам так повезло, у мужа не было ни одного
оправдательного приговора за все время сессии».
Призадумайтесь, люди, о сколь многом говорит эта фраза!
Суббота, 18 февраля.
