были актерами, привыкли творить стоя на подмостках и, сочи

няя пьесу, заранее видели, как она будет выглядеть на сцене.

Затем Жеффруа отправился в редакцию, чтобы состряпать

завтрашний номер «Жюстис», а Сеар остался с нами, и мы

вернулись к обеду в Шанрозе. После обеда, трудно сказать по

чему, все принялись рассуждать о смысле жизни и тому подоб

ном. Удивительно: как только мы заходим в эти трансцеден-

тальные тупики, мы как будто сразу глупеем и начинаем го

ворить, как обыватели или как малые дети. И после ухода

Сеара я не мог не признаться, что испытываю какое-то уни

жение, гнетущую печаль из-за того, что мы так бессильны,

когда касаемся этих тем, — а ведь говоря о другом, мы умеем

находить собственные идеи и высказывать оригинальные суж

дения. < . . . >

Четверг, 20 августа.

За месяц одиночества, от которого я так страдаю в этом

году, я придумал себе развлечение: чтобы скоротать серые,

словно осенние дни, брожу с утра до вечера по Лувру.

376

Воскресенье, 23 августа.

Я уже писал о том, как японцы, рисуя растения, умело ис

пользуют их тени и тем облегчают свою задачу. Сегодня, когда

я кормил золотых рыбок в моем бассейне, освещенном яркими

лучами солнца, я был поражен, до чего тени рыбок на дне по

хожи на рыб из японских альбомов. Впрочем, теневые рисунки

и портреты, по-видимому, давно занимают японцев. Я купил

на днях альбом японских силуэтов, напоминающих некоторые

силуэты Кармонтеля; они представляют собой тени мужских

и женских лиц в профиль на белом экране. Этот альбом, авто

ром которого является Байгай, называется «Тени теней».

Воскресенье, 6 сентября.

Ну разве не забавно! Народ глуп, ведь правда? И молодежь

тоже? И именно этот народ и эта молодежь, в противополож

ность людям умным, образованным, угадывают грядущие пра

вительства и великих людей будущего.

Среда, 22 сентября.

Сегодня еду в Авиньон; там меня должны встретить и от

вести к Парроселям, где я увижусь с Доде.

Я боялся легкомысленно отправиться в те места, где вспых

нула холера, ибо мой желудок и кишечник сейчас совсем

вышли из строя; но г-жа Доде и г-жа Парросель прислали мне

такие ласковые письма, что я махнул рукой и решил рискнуть.

В сущности, я правильно делаю, что уезжаю: здесь с неко

торых пор меня одолевают мрачные предчувствия, — я пред

вижу, что в доме скоро совсем нельзя будет жить из-за крика

троих детей, поселившихся по ту сторону сада; я смотрю на

пожелтевшее лицо Пелажи и вижу, что она вот-вот свалится

с ног; я заранее представляю себя в бедности, оставшимся без

средств; и, глядя, как все мои родственные связи и узы ста

ринной дружбы рвутся одна за другой, предвижу свою одино

кую старость.

Пятница, 25 сентября.

В этих местах, если крестьянин уезжает со двора, из трубы

над его хижиной не должен идти дым: считается, что жена в

его отсутствие может питаться лишь луком, салатом и вин

ными ягодами.

Сегодня Доде рассказывал мне о своей молодости в этом

377

солнечном краю, среди пышущих здоровьем девушек, которые

были не прочь повозиться с молодыми повесами на копнах со

ломы и позволяли целовать себя прямо в губы; кроме самого

Доде, в этой компании был беспутный малый Обанель, который

распевал на дорогах «Арльскую Венеру» *, великий Мист

раль — луженая глотка, — который во хмелю держал перед

крестьянами красноречивые и озорные речи, и художник Гри-

воля, двойник философа, изображенного Кутюром на картине

«Римская оргия»», — на него возлагалась задача раздевать и

укладывать спать перепившихся товарищей. Счастливая моло

дежь, она жила в этом краю солнца, целиком отдаваясь чув

ственным радостям, и никакие литературные треволнения еще

не смущали ее ум.

Суббота, 26 сентября.

Экскурсия в Бо. Бесконечная цепь причудливо изрезанных

скал; и на краю этой цепи город, часть жилищ которого высе

чена прямо в камне; город заброшенный, как будто опусто

шенный одновременно пожаром и чумой.

Здесь — романская часовня; там окно, украшенное резьбой

эпохи Возрождения; тут фронтон протестантской часовни; там

водоем разрушенного замка XIV века; а дальше, на верху ле

стницы, от ступеней которой не осталось и следа, маленькая

дверь, почти скрытая двумя деревьями, выросшими из семени,

занесенного ветром в щель между камнями.

Когда вы гуляете по этому городу, далекое средневековье

охватывает, покоряет вас и уносит из современной жизни, так

же как дух античного Рима овладевает вами, когда вы бродите

вдоль улиц Помпеи, по выбоинам, оставленным ее колесни

цами.

Повсюду запустение и развалины; и как образчики живой

жизни среди нагромождения мертвых камней — несколько вы

сохших стариков, несколько детей и отощавших кошек: убо

гий, скудный мир хилых людей и колченогих животных. Зло

вещий церковный дом в этом приходе, который сделали местом

ссылки для согрешивших священников; предпоследний из оби

тателей этого дома убил церковного сторожа, сделавшись лю

бовником его жены. А возле дома зловещий сад — четыре жал

ких миндальных дерева за четырьмя высокими стенами, боль

ше похожий на кладбище, чем на сад.

И со всех сторон это отгороженное от мира царство возне

сенного к небу одиночества окружают бескрайние просторы,

меланхоличное созерцание которых наводит на мысль, что

378

время бесконечно и его не измерить часами. И я подумал:

должно быть, жизнь, проходящая в таком одиночестве, и по

стоянное созерцание мира с высоты птичьего полета не мо

гут не создавать у людей, даже самых грубых, особый склад

ума.

После завтрака в жалком постоялом дворе городка Мист

раль прочитал нам свою поэму, названную «Щекотка». Он

показался мне красивым, крепким крестьянином, только что

сбросившим рабочую куртку, но очертания его подбородка и

шеи слегка деформированы, как у кафешантанных певцов.

Доде, который позволил себе выпить немного местного вина,

после того как съел изрядное количество колбасы, Доде в

шляпе, которую Мистраль украсил зеленой веточкой, и с поло

сатым дорожным пледом на плечах, восседал в нашем экипаже

с победоносным видом красивого подвыпившего каталонца.

Понедельник, 28 сентября.

Сен-Реми, праздничный день.

Маленький город в Провансе под большими платанами,

дома с навесами, увитыми вьющимися растениями, двери с хол

щовыми занавесками. Эти платаны вдоль улиц-бульваров, со

сплетающимися вершинами над снующими взад и вперед про

хожими, образуют живописную перспективу и напоминают ка

менные переплетения готических сводов в старинном соборе.

Они красивее, чем «Каштановая аллея» Теодора Руссо, эти ал

леи платанов, с белесоватыми стволами, стрельчатыми арками

ветвей, солнечными зайчиками, играющими в бледно-зеленой

листве, и пестрой, обрызганной солнцем толпой, гуляющей под

мягкой тенью сводов. Как странно, что ни один известный пей

зажист не догадался написать такую улицу-бульвар!

Внезапно под большими деревьями возникает очарователь

ное зрелище: бесконечная цепь танцоров и танцовщиц, гото

вящихся к пляске на вечерней улице — они выступают пара за

парой, с некоторой театральностью; девушки кокетливы и со

блазнительны в прелестных арлезианских костюмах, в которых

даже дурнушки кажутся хорошенькими.

Среда, 6 октября.

У этого Доде поистине дьявольская энергия! Несмотря на

жесточайшие боли, он все утро трудится над «Сафо»; а вечером