Галинка замкнулась в своих девичьих мыслях. Перед глазами стоял Владимир Пилипчук. Странно! Почему она так ведет себя с ним? Он ее любит — это бесспорно. Но имеет ли она право ответить ему взаимностью? Ведь совсем недавно она любила Николая Ивановича?! Неужели она такая легкомысленная? Запуталась, ну совсем запуталась.

«Конечно, если бы я дала повод... Нет, нет, этого никогда не будет. Никогда, никогда!» — «Но ведь он тебе нравится, признайся?» — «Да, он мне нравится. Так что же из этого? И Николай Иванович мне нравился».

Мимоходом заметила, что перестала называть Линчука Колей. Раньше не задумывалась над такими мелочами. А вот сейчас эта мелочь показалась очень важной. Вспомнила, как она отказалась пойти с Линчуком в театр. Правильно ли поступила? Хорошо ли это с ее стороны? Разве Николай Иванович не заслуживает уважения? Хотя бы ради этого...

— Ты часто бываешь у Пирятинских? — поинтересовался отец.

Дочь подняла брови. Она не расслышала вопроса, а переспрашивать не решалась — неудобно. Поэтому на всякий случай кивнула головой.

— Я спрашиваю, часто ли ты бываешь у Пирятинских? — улыбнулся Станислав Владимирович, заметив ее растерянность.

— Не так чтобы часто, но бываю, — сдержанно ответила дочь.

Но вмиг поняла, что поступила бестактно, взяла отца под руку, прижалась головой к его плечу.

— Папочка, извини за невнимательность. Я до сих пор еще не спросила тебя, каким образом ты попал на Нинины именины.

Станислав Владимирович взял ее руку в свою ладонь, прижал к груди.

— Это немножечко странно... Мы ехали с Пирятинским в одной машине, и он пригласил к себе. Признаться, я не ожидал, что мне придется попасть на именины.

Галинка не отрывала глаз от отцовского лица. Давно не ходили они вместе на вечерние прогулки. Вспомнила, с каким восторгом ждала их, каким счастьем было для нее идти рядом с отцом по улицам города, гулять в парке. С того самого, памятного Дня Победы она проводила все свободное время с Линчуком, а ныне...

— Мы познакомились с Пирятинским на заводе. Не знаю почему, но он меня заинтересовал, и когда пригласил на часок к себе, я не отказался. Мне, в частности, хотелось услышать мнение старика о своей лекции.

— И ты его услышал?

Станислав Владимирович задумался. В самом деле, высказал ли мастер какие-то конкретные замечания, дал ли оценку в категорической форме?

— Мне кажется, хотя Григорий Михайлович прямо этого не сказал, лекцией он доволен. Правда, кое-что он покритиковал, ведь все теперь помешались на критике. Движущая сила общества и так далее...

Станислав Владимирович театрально поднял руки, искоса взглянул на дочь: Галинка иногда тоже пытается поучать, а выражение «движущая сила общества» уже не раз слышал из ее уст. В последнее время наскоки со стороны дочери стали, пожалуй, острее. О, если бы она знала, какими усилиями сдерживает он свой гнев, слушая разные ее сентенции. Подумать только — дочь-студентка пытается поучать отца, профессора истории! Может, это тоже движущая сила?

Галинке передалось настроение отца, и она притихла. Невольно мысли ее снова перенеслись на личное: «Знает ли Владимир, что Нина была в него очень влюблена? Неужели он не почувствовал этого? А если почувствовал, почему не ответил?»

— Может, мы немножко посидим? — спросил отец. — Такой чистый воздух, и звезды будто приглашают...

Вздохнул, потому что вспомнилось, что именно это выражение придумал когда-то для Оксаны. Как неуместно вспомнилось!

Они вышли на широкую аллею парка. Тут и там встречались прохожие. А им хотелось быть только вдвоем. Молча свернули к знакомой скамейке на боковой аллее. Много вечеров просиживали они тут раньше. Сколько было интересных бесед!

— Помнишь, папочка, как ты рассказывал сказку о лесовике, а я после этого боялась ходить в парк? Помнишь?

Помнит ли? Очень хорошо помнит свою маленькую девочку — была тогда такой искренней с ним, нежной, внимательной... А теперь их отношения изменились: Калинка выросла — уже не раз видел ее с Линчуком. Неужели Галинка выйдет за него замуж?

«Нет, нет, она не сделает этого, ведь я не дам согласия. А если не послушается? Разве теперь мало случаев? Вон дочь Сабицкого тайком зарегистрировала брак с каким-то летчиком, перебралась с ним на Сахалин. Конечно, Галинка так не поступит! — убеждал себя Станислав Владимирович. — Нет, нет, уж этого не будет, напрасно я волнуюсь».

Сели на скамью.

Дочь украдкой смотрела на отца. Станислав Владимирович не сразу заметил ее пытливый взгляд, а заметив, прищурился.

— Чего ты?

Галинка прижалась, положила голову на его плечо. Ей хотелось рассказать отцу о своих душевных муках, терзаниях... Только нет, не может она ему об этом сказать. Пусть отец извинит, она абсолютно ничего не скажет о своих колебаниях. Никогда не признается, до тех пор, пока не исчезнет чувство раздвоенности.

Станислав Владимирович пребывал в каком-то умиленном настроении. По телу разливалось приятное спокойствие. Забыл о своих тревогах, о лекции, о всех неприятностях, преследовавших его в последнее время. Калинка — единственная надежда и радость после смерти Оксаны. Калинка не покинет его. Она не посмеет! В этом он убежден.

Вспомнилась средневековая история-легенда. Какой-то князь держал свою дочь под замком. Лишь доверенный слуга носил ей есть и пить. Князь готовился выдать дочь за богатейшего феодала, а дочь призналась отцу, что любит его доверенного слугу. Разгневанный князь приказал повесить слугу, а дочь от горя сошла с ума. Разве это предание не поучительно для него самого? Он тоже бдительно оберегал Галинку от влияния улицы, запрещал играть с соседскими детьми. А потом взял и собственноручно привел в дом Линчука, посадил его за стол...

«А он в знак благодарности побил тебе посуду», — смеялся над ним внутренний голос.

Высоко над головами шумел легкий ветерок, играл в верхушках вековых деревьев. С центральной аллеи парка доносился смех. Никому не было дела, что на отдаленной скамье грустят, волнуются старый профессор и его единственная дочь.

Воспоминание о Линчуке навевало на Станислава Владимировича тоску. Жизнь беспощадна. Так повелось испокон веку. Кипенко говорит о высших человеческих идеалах. Разве это новость? Добрые и умные люди существовали всегда. Ведь и в Древнем Египте говорили о равенстве. И что же? Прошло свыше трех тысяч лет, а человечество до сих пор еще не смогло решить проблему равенства. Абсолютного и справедливого во всех своих основах.

«И такого равенства не будет никогда! — почти воскликнул профессор. — Пока существует в человеке такой бес, как зависть, разговоры о равенстве, справедливости остаются разговорами. Зависть приводит к преступлению, а как могут ужиться справедливость и преступление? Потом, как можно достичь равенства, когда люди от самой природы неравны? Один рождается гением, а другой дураком, бездарью. Правда, коммунисты говорят о социальном равенстве, но ведь естественное неравенство в конце концов приводит и к социальному. К социальному расслоению...»

Станислав Владимирович вздохнул. Дочь по-своему поняла этот вздох. Отец уже стар, одно воспоминание о прошлом повергает его в печаль, мучит его. В конце концов она тоже виновата. Раньше, в детстве, была значительно ближе к нему, чем сейчас. За последние годы ни разу не делилась с отцом своими радостями и сомнениями, не сказала о своем отношении к Николаю Ивановичу, к Владимиру. А он ведь все замечает, не может не замечать, — отец.

«Так нельзя... некрасиво скрывать от отца. А спросит, зачем скрывать? Не лучше ли сказать ему правду? Ведь он не даст плохого совета».

Решение пришло неожиданно и, как все неожиданное, заставило сердце забиться чаще.

— Папа, — промолвила Галинка громко и тут же умолкла.

Станислав Владимирович встряхнул головой, наклонился к дочери. Галинка смотрела на отца и не могла решить — говорить или не говорить ему о своих переживаниях.

— Ты о чем-то хотела спросить, — тихо напомнил отец. Взял нежную руку дочери в свои ладони.