«Старается выгодно показать себя перед Кипенко, — уже несколько раз про себя отметил Станислав Владимирович, хотя в глубине души и не соглашался полностью с таким выводом. — Нет, нет, было бы гораздо хуже, если бы Линчук оказался некомпетентным. Что бы тогда подумал о кафедре Сергей Акимович?»

— Я искренне советую Степану Даниловичу, — заканчивал тем временем свое выступление Линчук, — переработать и переписать внимательно свою статью от начала и до конца, учитывая замечания и критику, которая, я в этом уверен, здесь прозвучит.

— Хороший совет! — кивнул головой Жупанский. — Теперь ваше слово, Матвей Петрович. Только прошу не повторяться.

Панатюк встал.

— Я полностью согласен с замечаниями предыдущего рецензента. Остановлюсь лишь на некоторых положениях статьи, которые вызывают у меня возражения. На странице третьей вы, Степан Данилович, утверждаете, что производство хлеба крестьянскими хозяйствами Галиции из года в год уменьшалось. В то же время на странице двенадцатой пишете, я цитирую: «Валовой сбор зерна стоял на месте». Получается, что хлеб был и хлеба не было. А почему?

Некоторые преподаватели сдержанно заулыбались. Жупанский тоже улыбнулся, правда, еле заметно.

— Но суть не в этом, Матвей Петрович! — не удержался Конечный.

— Разумеется, не в этом. Дело в том, Степан Данилович, что в вашей статье ухудшение жизненного уровня крестьянства фактически объясняется только плохими урожаями. Да, только плохими урожаями. И ни слова не говорится об усилении эксплуатации трудового крестьянства.

Конечный покраснел:

— Что вы мне крамолу шьете!

— Я вам ничего не шью, Степан Данилович, — сухо отпарировал Панатюк, вначале несколько огорошенный репликой Конечного. — Я только констатирую упущения. Усиление эксплуатации галицкого крестьянства в описываемый вами период признается даже польскими буржуазными историками, правда, косвенно, между строками, но признается. И дело здесь не в крамоле, а в сути.

— Покажите мне эти работы.

— Извините, Степан Данилович, но рецензирование не предполагает составления библиографии к рецензируемой работе, тем более доставки книг ее автору, но, если ректорат поручит это мне, то...

Почти все присутствующие громко засмеялись. Даже Кипенко улыбнулся. Жупанский постучал карандашом по пустому стакану:

— Прошу быть сдержаннее.

— Однако же, Станислав Владимирович, — не унимался Конечный, — меня намеренно хотят просто унизить. Это же инсинуация!

Панатюк чуть-чуть побледнел, сдержанно улыбаясь, посматривал на профессора, — дескать, разрешите продолжать, но сначала уймите автора статьи.

Жупанский снова постучал карандашом по стакану.

— Не надо так категорично, Степан Данилович, не надо так несдержанно. Мы собрали кафедру, чтобы обсудить вашу работу и помочь в чем-то вам. Инсинуации здесь ни при чем. Откровенно говоря, я лично их не заметил... Прошу продолжать, Матвей Петрович.

Панатюк откашлялся в кулак и сдержанно тихо заявил:

— Основное я сказал. А в заключение хочется доброжелательно посоветовать Степану Даниловичу более внимательно относиться к формулировкам. Я, например, никогда не слышал, чтобы говорили: «Валовой сбор стоял на одном месте». Но подобные мои замечания вы найдете на полях рукописи, я их сделал карандашом.

Панатюк повернулся лицом к Конечному, проникновенно промолвил:

— Позвольте вас заверить, Степан Данилович, что обижать вас, вдаваться в какие-либо злостные вымыслы не входило в мои намерения.

Споры прекратились, но желающих выступать не было. Все сидели хмурые. Станислав Владимирович забеспокоился.

— Что-то мы не торопимся продолжать обсуждение, — шутливым тоном сказал он, хотя в эти минуты профессору было не до шуток.

— Может, сделаем перерыв? — предложил Линчук.

Жупанский вынужден был согласиться. Да, да, перерыв необходим, Линчук прав.

— Объявляю перерыв на десять минут, — торопливо промолвил Станислав Владимирович и начал вытирать платочком вспотевший лоб.

Однако и после перерыва обсуждение не пошло так, как хотелось Жупанскому. Сотрудники кафедры ограничивались мелкими замечаниями, кое-кто считал, что статья в основном неплохая, нуждается лишь в определенных уточнениях, незначительной доработке, редактировании. Наконец произошло то, что более всего волновало профессора, — слова попросил Кипенко.

— О, мы с удовольствием вас послушаем! — встал Станислав Владимирович. — С удовольствием! — повторил он торжественно, еще раз поклонился секретарю и только после этого медленно сел на свое место, взял карандаш. Казалось, что карандаш успокаивает, подобно чудодейственному талисману.

Кипенко отодвинул стул и, опираясь одной рукой на его спинку, обратился к присутствующим сдержанно, будто извиняясь.

— У меня всего-навсего несколько замечаний, товарищи.

Голос у Кипенко приятный. А потом эта теплая, хорошая улыбка — она сразу подкупает. А главное — глаза. В них столько доброты, искренности.

Станислав Владимирович тоже постепенно успокаивался. «Значит, все пойдет хорошо», — подумал он, не отрывая глаз от Кипенко. А тот уже перешел к сути вопроса.

— Нужную работу готовит кафедра.

Секретарь горкома выждал минуту, может, для того, чтобы подчеркнуть смысл своих дальнейших слов, свою мысль.

— Обсуждение статьи было в целом деловым и принципиальным. Очень ценные замечания высказали товарищи Линчук и Панатюк. Считаю, автору повезло, что у него оказались такие вдумчивые, добросовестные рецензенты, и, я уверен, он это вполне оценит.

— Я очень благодарен рецензентам, — скороговоркой вставил Конечный. — Но когда меня порочат...

— Прошу вести себя вежливо, Степан Данилович! — прервал ассистента Жупанский.

Кипенко, будто и не слышал реплики, продолжал:

— Я прочитал вашу статью, Степан Данилович, и она мне понравилась. Статья очень информативна, в ней много интересных, поучительных фактов. Многое для меня было откровением, хотя — вы, наверное, не знаете — я историк по образованию, более того, писал дипломную работу по истории Галицкой Руси. Не кривя душой, могу сказать, что если бы такая работа, как ваша, писалась лет десять — пятнадцать назад, она бы сразу пошла в печать после небольшой стилистической правки. Но мы с вами, товарищи, пережили страшную войну, которая привела к крупнейшим социальным трансформациям. Сейчас ученому-социологу, историку мало найти интересные факты. Должна быть еще и методология, научная методология.

Говорил Кипенко не очень громко, но фразы будто стреляли, и, когда секретарь умолкал, в комнате наступала глубокая тишина. Предъявлял такие серьезные обвинения, а говорил доброжелательно, внешне спокойным голосом.

— Вот, например, у вас используются выражения «бедные крестьяне», «зажиточные крестьяне». А как вы определяете ту или иную категорию крестьянских хозяйств? Как? Вы подходите здесь механически: имеет крестьянин два гектара поля — бедняк, четыре — середняк. А в жизни бывает и наоборот. Количество земли еще не определяет категории крестьянского хозяйства. Тем более это касается здешней местности, в условиях своеобразного климата.

Конечный смотрел на секретаря стеклянными глазами.

— Нужно еще учитывать и другие стороны производства: сколько в хозяйстве лошадей, крупного рогатого скота, каков инвентарь, есть ли машины, и какие. Необходимо учитывать также, в каком направлении ведется хозяйство. Где оно расположено — на окраине крупного города или в сотнях километров от места сбыта продукции. Ясно, что все эти факторы влияют на получение прибылей, в какой-то мере определяют социальные стороны крестьянского хозяйства, его категорию. Верно?

«А он разбирается в наших местных условиях, — подумал профессор, нервно перебирая пальцами, будто гармонист. — Можно иметь гектар виноградников, и этого достаточно, чтобы быть зажиточным, а можно владеть десятью гектарами в отдаленном горном районе и бедствовать».

Выступление Кипенко беспокоило и радовало.