— Безнадежный консерватор, — резко заключил Сирченко и закашлялся.

Секретарь горкома подождал, пока Сирченко откашляется, обменялся взглядом с ректором. Тот, как показалось Сергею Акимовичу, чувствовал себя неловко.

«А новый ректор, очевидно, привык больше слушать, чем говорить», — подумал Кипенко о Лозанюке и, чтобы вовлечь его в беседу, обратился непосредственно к нему:

— А какого мнения о Жупанском вы, Евгений Петрович?

Ректор почему-то немного покраснел. Однако Кипенко не отступал, всем видом показывая, что ждет ответа.

— Признаться, мне лично трудно ответить, — неторопливо объяснил Лозанюк. — Вы ведь знаете, я недавно работаю на этой должности. А раньше мне и вовсе не приходилось близко сталкиваться с Жупанским. Вот почему сказать что-то определенное...

Ректор развел руками, будто подчеркивал, что он в самом деле ничего конкретного о Жупанском сказать не может.

— Конечно, у профессора Жупанского изрядный багаж знаний в области истории, солидный педагогический опыт... Он знает свое дело. Все это следует учитывать. И мы это принимаем во внимание. Однако профессор Жупанский за свою жизнь, — продолжал Лозанюк, — совершил немало ошибок. Откровенно говоря, есть жалобы на уровень его лекций и прочее... Кое-кто из товарищей предлагает освободить его от заведования кафедрой.

— Не жалобы, а целые петиции, — дополнил Сирченко. — Очень мы цацкаемся с этой старой галицкой интеллигенцией.

Разговор прервался. Все трое выжидающе посматривали друг на друга. Каждый пытался угадать настроение собеседника.

— Как же вы намерены реагировать на статью доцента Линчука? — нарушил молчание Кипенко.

Сирченко начал внимательно изучать узоры на большом ковре, лежавшем под ногами. Сергей Акимович внимательно наблюдал за Сирченко и думал, может ли такой человек пользоваться авторитетом среди преподавателей университета.

— Так как, товарищи?

Ректор недвусмысленно взглянул на секретаря партбюро. Его черные выпуклые глаза стали еще более выразительными. Он довольно старательно тер пальцами большую лысину, обрамленную жиденькими кудрями. Сирченко в ответ только тяжело дышал.

«Серьезно болен или просто сильно волнуется? — терялся в догадках Кипенко. — Наверное, в самом деле здоровье у него слабоватое. Но больной человек долго не выдержит такой нагрузки».

— Я считаю, что статью доцента нам следует обсудить на ученом совете университета, — решительно заявил секретарь партбюро, неожиданно срываясь с места.

— Об этом и я думаю, — поддержал его ректор.

— Пускай Жупанский даст четкий ответ: признаёт ли он или не признаёт ошибки? — резко продолжил Сирченко, будто ожидая возражений. — Мы не можем...

Приступ кашля не дал ему закончить фразу.

— А мне кажется, товарищи, что этого делать как раз не следует, — задумчиво заметил Кипенко.

Сирченко, насколько мог, втянул толстую короткую шею. На высоком выпуклом лбу Лозанюка застыли дуги черных бровей.

Сергей Акимович без обиняков пояснил свою мысль:

— Я уже говорил вам, что случайно встретился с профессором в университетском парке. Признаться, меня очень обеспокоило состояние здоровья старика. Возможно, статья получилась излишне резковатой. Но не это теперь главное. Главное — доказать Жупанскому и таким, как Жупанский, что статья — не расправа, а помощь. Между тем профессор воспринял ее как подготовку к расправе, ему кажется, будто с ним пытаются свести счеты, изгнать из университета. А мы с вами в этом вовсе не заинтересованы.

Ректор сдержанно кивал, но молчал. Сирченко смотрел все время в окно.

— Значит, — продолжал секретарь горкома, — следует все же учесть возраст Жупанского, дать ему возможность успокоиться. Я, например, почему-то убежден, что с течением времени профессор сам сделает какие-то выводы. — Улыбнулся и добавил:— Возможно, когда-нибудь профессор Жупанский станет активистом-пропагандистом.

— Как бы не так! — снова вспыхнул Сирченко. — Сколько волка ни корми, он всегда в лес смотрит!

Восклицание прозвучало как-то невпопад. Ректор отвернулся. У секретаря горкома лицо стало каменным. Сирченко задрал голову, наверное, ждал возражения.

В кабинете наступило неприятное молчание.

— В том-то и дело, — тихо начал Кипенко после небольшой паузы, — чтобы отличить матерых волков, которые рядятся в овечьи шкуры, от овечек. И вообще проводить такие аналогии вряд ли правомерно, принимая во внимание даже пословицу... Ну, давайте говорить конкретно о Жупанском. — При этом Кипенко пристукивал ладонью по колену, будто стремился придать своим словам больший вес. — В своих трудах Жупанский стремился быть объективным. Но попал в плен националистических концепций Грушевского, запутался в них. Одно дело ошибаться, считая, что делаешь людям добро, и совсем другое дело быть намеренным врагом...

Должен вас проинформировать, товарищи, Центральный Комитет нашей партии неоднократно обращал внимание на различные аспекты классовой борьбы в западных областях Украины. Центральный Комитет требует выдержки и выдержки. Именно в аспекте этих указаний и следует истолковывать Указ Президиума Верховного Совета о полной амнистии всех националистических подпольщиков, которые добровольно приходят с повинной.

Направление разговора, наверное, не нравилось Сирченко: он снова принялся рассматривать ковер под ногами.

Первым вступил в разговор ректор.

— Я с вами согласен, Сергей Акимович, — с видом озабоченного человека промолвил он. — Дело только в том, что Жупанский руководит кафедрой. Можно ли оставлять его на этой должности?

Кипенко встал с кресла, прошелся по кабинету.

— Помогайте, а там посмотрим. Главное не надо спешить там, где этого не требуют обстоятельства. Так нас учил Ленин.

Сергей Акимович остановился напротив Сирченко, будто намекая: это и тебя касается, дорогой товарищ. Однако секретарь партбюро упорно молчал, продолжая изучать узоры на ковре. Тогда Кипенко вынул из кармана часы: беседа затянулась, а он хотел поговорить еще со студентами, посмотреть, как идет восстановление актового зала.

— Итак, вы не рекомендуете обсуждать статью на ученом совете? — вернулся к своей мысли Сирченко.

Это была явная бестактность. К счастью, Сергей Акимович не принадлежал к числу слишком впечатлительных.

— На ученом совете, — сказал он без упрека и осуждения, — наверное, прежде всего следует ставить проблемные вопросы, нацеливать кафедры на активную и актуальную деятельность...

Потом разговор перешел на хозяйственные темы. Сирченко, словно почувствовав облегчение, предложил посмотреть, как ведутся восстановительные работы в актовом зале, зайти в университетскую типографию. Ректор поддержал секретаря партбюро и первым встал с кресла...

— В самом деле, давайте посмотрим, — согласился Сергей Акимович и тоже встал. — А после этого я хочу встретиться с вашими студентами из общежития. Вы давно там были? — обратился он к Сирченко.

— Бываю... — начал Сирченко, но в груди у него вдруг захрипело, его снова начал душить астматический кашель.

— Я посещаю общежития по пятницам, — откашлявшись, продолжил секретарь партбюро незаконченную фразу.

Сергей Акимович не ответил. Они шли по коридору в актовый зал — ректор немного впереди, за ним Кипенко, рядом с ним — тяжело дышащий Сирченко. Ректор рассказывал о восстановительных работах, о трудностях с приобретением материалов, особенно красок для фресок.

— Вы как главный прораб, — пошутил Кипенко, но пообещал кое в чем помочь.

Когда спускались в вестибюль, столкнулись с Жупанским. Увидев ректора, профессор остановился, отступил на шаг в сторону, почтительно склонил голову. И вдруг его глаза встретились с Кипенко. Профессор снова поклонился.

— Как дела? Как здоровье, Станислав Владимирович? — спросил секретарь горкома, поздоровавшись с профессором, как с давним своим знакомым.

— Хвастать не буду, но ничего — двигаюсь, стало быть, жить можно.

Перед Сергеем Акимовичем стоял теперь вовсе не немощный человек, какого он недавно встретил в парке. На лице профессора не было и следов болезненной бледности, в глазах играли огоньки.