— Ты, наверное, и сам чувствуешь теперь шаткость былых своих концепций. Не можешь не чувствовать, ибо чем же тогда объяснить, что ты так долго молчишь, Станислав, не выступаешь в прессе. А ныне, когда история, извини за громкую фразу, так четко поставила точки над «і», твое молчание непонятно. Ведь ты человек рассудительный, знающий — и молчишь, — закончил Духний.

Встал, подошел к профессору, пристально посмотрел в лицо.

— Мы ведь давно знаем друг друга. Много повидали, много пережили. А потом, у нас с тобой такой возраст, что никак не можем фальшивить друг перед другом. Ты согласен?

Жупанский поднял на Духния глаза, молча кивнул.

— Тогда я скажу тебе, почему ты никак не найдешь себя, почему мучаешься. Подсознательно ты не можешь примириться с тем, что от твоих богов, которым ты поклонялся со студенческих лет, осталось одно лишь бесславие. Это были боги глиняные.

У Жупанского было такое безнадежное выражение лица, как будто ему вдруг открыли, что неизлечимая болезнь уже отсчитывает не месяцы, а дни. Профессор вдруг почувствовал ужасную усталость, опустил на подшивку обмякшие руки, скрестив их, и положил на них свою налитую тяжестью голову...

— А все-таки ты злой человек, Степан.

— Бываю и злым... Ты тоже, между прочим, волком на меня только что смотрел. Эх, Станислав! Я не утешаю тебя, а сказал то, что думаю, сказал правду, потому что знаю: ты честный, порядочный человек. Жизнь подсказывает десятки тем.

Духний сделал небольшую паузу.

— Вот давай поразмыслим: «Историческая обусловленность воссоединения украинского народа в едином государстве». — Он начал загибать пальцы на левой руке. — Раз!.. «Западные земли Украины под гнетом Австро-Венгерской монархии». Два! «Предательская роль националистических партий в годы революции и гражданской войны на Украине». Это тебе третья тема... Разве все это не просится на перо? Что ты на это скажешь?

— Темы, темы... Темы, конечно, есть, но... — тихо промолвил Жупанский и умолк.

— Что означает твое «но»? Не знаешь, как подавать материал? Да очень просто. Смотри в корень и пиши. Я понимаю, что мы говорим с тобой по-дружески, доверительно, здесь нет ни трибуны, ни аудитории, но все же скажу: писать надо для народа, а народ воспринимать таким, как он есть... Историческая беда нашей галицкой интеллигенции в чем? Далеки мы были от народа. Униатство, католическая церковь отшибли у нашей интеллигенции историческую память. Говорить наша интеллигенция старалась по-украински, но думала на западный манер. Народовцы только по названию были связаны с народом...

— А москвофилы? — вдруг насмешливо перебил академика Жупанский.

— Ты хочешь сказать, что народовцы и москвофилы — два сапога пара?.. Это не всегда было так, но итог, собственно говоря, очень сходный... Но позволь закончить мысль... Простой люд униаты не разложили, нет, хотя сколько усилий к этому прилагали! А знаешь, Станислав Владимирович, что помешало? Православная обрядность да сохранившийся церковно-славянский язык. В догматике наш галицкий крестьянин не очень разбирался. Римский папа был далеко, а старинный обряд — рядом. Вот и оставался он русином, православным человеком по духу! А интеллигент наш, выдрессированный в Вене, все еще мерит жизнь западными мерками.

Степан Михайлович остановился напротив Жупанского, по-дружески улыбнулся.

— Да, запутались мы, галичане, в свое время да и теперь путаемся, — вздохнул профессор.

— Не галичане, — поправил его довольно резко Духний, — а галицкая интеллигенция, значительная ее часть.

Станислав Владимирович промолчал, начал опять перелистывать подшивку «Громадського голоса». Академик в свою очередь взял шариковую ручку, начал что-то быстро записывать. В комнате установилась тишина.

Но вот Жупанский оторвался от газет, повернулся к Духнию.

— У меня к тебе небольшой вопрос, Степан Михайлович.

— Пожалуйста, — продолжая писать, промолвил академик. — Я тебя внимательно слушаю, Станислав Владимирович.

Жупанского всегда поражало умение Духния писать и одновременно слушать. Поэтому Станислав Владимирович не стал дожидаться, пока академик закончит писать.

— Как ты думаешь, в какой мере правомерно называть теорию происхождения украинского народа, которую изложил в своих работах академик Грушевский, хазарской? Разумеется, не в пропагандистском, а в чисто академическом плане.

Духний перестал писать, быстро встал, прошелся по комнате.

— Это тебе сейчас пришло в голову или ты давно думал об этом?

Академик был явно удивлен.

— Это не мое высказывание, а моего бывшего ученика, которому ты симпатизируешь, Линчука. Он не так давно, правда, в частной беседе, заявил: Грушевский, мол, норманнскую теорию происхождения русского и украинского народов заменил теорией хазарского толка.

— Да, я смотрю, твой ученик молодец! И тебе спасибо, что воспитал такого... Можно ли назвать теорию Грушевского хазарской? Думаю, можно, и без всякой оглядки! Твой кумир, Станислав Владимирович, относил место формирования украинской культуры к региону, где долгое время господствовали хазары. Он поет дифирамбы хазарскому каганату, его порядкам, видит в хазарской культуре первопричину некоего извечно присущего нашему народу «плюрализма», веротерпимости. Если бы Грушевский был действительно объективным и последовательным, а главное — честным ученым, он бы и сам сделал подобный вывод. Но он в своих книгах — хочешь ты это замечать или нет — всюду юлит, изворачивается, а то и просто лжет. В моральном отношении твой Михаил Сергеевич Грушевский совершенно гнусный тип. Извини, конечно, что я не удержался от такого комплимента.

— Бог с ними, с комплиментами. Не извиняйся. Скажи лучше о другом. По современным меркам теория Грушевского, тут вы с Линчуком на коне, довольно уязвима, а «хазаризм», будем пока что пользоваться твоими и Линчука определениями, только усугубляет проблему. Но странно — этот «хазаризм» плохо вяжется со сверхпочтительным отношением историка к немецкой культуре.

— Ты это сам понял или опять Линчук?

— Нет, здесь я обошелся без Линчука.

— Втройне молодец. Надо бы нам вместе над этим подумать. Да и не мешало бы затронуть принадлежность Грушевского к масонам.

— Ты точно знаешь, что он был масоном?

— А ты этого не знаешь? — резко спросил Духний.

— Откуда?..

— Зато я это знаю из достоверных источников. Ты помнишь сообщения западной прессы о разгроме масонских лож, захвате их архивов в Германии и Австрии еще в тридцатые годы?

— Было такое. Но где эти архивы сейчас?

— Где они сейчас, неважно, но теперь уже точно установлено, что Грушевский был масоном, и больших степеней... А масоны всегда были врагами славян, врагами России и, разумеется, Советского Союза. А сколько масонов входило во Временное правительство в России! Н. В. Некрасов, А. Ф. Керенский, М. И. Терещенко, А. И. Коновалов... Беру самых крупных... Ленин очень недоверчиво относился к масонам... И не случайно Коминтерн в свое время категорически заявил, что членство в коммунистической партии несовместимо с пребыванием в масонстве.

— Ты так много знаешь, а молчишь...

Духний с укоризной посмотрел на Жупанского.

— А ты?.. Как будто сам не знаешь... Хоть бы о наших — бароне Штейнгеле, Григоровиче-Борском, Н. П. Василенко, Л. В. Писаржевском... Все они, — академик заговорил тише, — матерые масоны. А знаменитый Маркотун! Вот тема для статьи — адвокат, в 1919 году в Париж ездил, представлял Великую ложу Украины «Соединенные славяне» в международном масонском парламенте «Братство народов». Добивался признания самостийности Украины странами Антанты. Герой? Борец за дело Украины? Как бы не так! Так называемая самостийность нужна была лишь для того, чтобы оградить Украину от посягательства других стран. Зачем? Затем, чтобы безраздельно подчинить ее «Великому Востоку»!.. Но интересы Франции столкнулись с интересами Германии и тогда...

— Послушай! — удивился Жупанский. — Откуда ты это знаешь? Может, ты все это выдумал?..