— Если бы мы сегодня имели тысяч десять... Я говорю не о миллионах, а о десяти тысячах вот таких преданных делу рыцарей, как Витась, тогда бы мы творили чудеса.

— Какие, например? — сверкнул золотым ртом Злогий.

— Мы бы!.. — Отец Роман стиснул кончики пальцев, дико повел глазами. — Зачем предаваться мечтаниям? У Гитлера было более трехсот до зубов вооруженных дивизий... Лучше давайте говорить о деле. Мы должны делать ставку на новую войну с применением атомных бомб. Только при этом условии мы можем на что-то рассчитывать... Нам нужна не дивизия «сечевых стрельцов», а настоящая атомная война. Только такая война может испепелить всех большевиков, всех москалей и омоскаленных хохлов. Это будет искупительная жертва, которая создаст нацию. И если после этого мы бросим клич, уверен, все истинные украинцы станут сечевыми стрельцами.

...Злогий долго ходил молча по комнате, Базилевич, не торопясь, жевал кусочки сыра.

— Если я верно понял, — переборов волнение, продолжал Злогий, — то дней через десять листовки будут напечатаны. Не так ли?

— Вы ведь сами слышали.

— Чудесно! Тем временем я дам своим людям приказ распространять слухи о неизбежности войны. А вы со своей стороны намекните об этом в проповеди. Нам необходимо всеми средствами вызывать панику. Понимаете?

За дверью снова послышались шаги. Отец Роман и Злогий взялись за стаканы. В комнату заглянул Витась.

— Пан Роздум, вас хочет видеть одна девушка.

— Меня? — не без тревоги удивился Злогий.

— Да!.. Она из Сбокова. Наша родственница.

«Значит, у Гайдука какой-то провал», — забеспокоился мастер, однако вслух промолвил совсем другое:

— С девчатами я всегда люблю встречаться.

Витась настежь раскрыл дверь, и в комнату вошла Фекла Слепая.

— Рад вас видеть, дорогая, — проговорил Злогий, заискивающе улыбаясь.

Фекла весело поздоровалась со Злогим, но, увидев отца Базилевича, почему-то покраснела, растерялась. Тогда священник взял Витася за локоть, и они вышли, оставив Феклу и Злотого наедине.

Отец Роман Базилевич недаром проходил курс обучения в святом Риме. Он умел плести тонкую, как паутина, интригу, оставаясь в тени событий. Такой паутиной, в частности, были и его ежевоскресные церковные проповеди. Базилевич горячо призывал верующих молиться за мир, за спокойствие. Но эти призывы к миру почему-то вызывали у верующих тревогу.

— Кто из нас, милые мои братья и сестры, не скорбит о погибших во время недавней человеческой трагедии? А вражда пошла от антихриста. Помолимся же и попросим господа бога не допустить возвращения ужасов. Да отведет он их от детей, внуков и правнуков наших. А ужасы уже надвигаются. От них чернеет небо! Тяжкие предчувствия терзают мое сердце. Помолимся же, милые, за мир, за спокойствие. Да услышит всемогущий владыка наши мольбы, да узрит он наши слезы и придет к нам на помощь, избавит нас от лукавого, отвратит атомную грозу. Преклонимся же и попросим божьего заступничества, дорогие мои братья и сестры!

Толпа упала на колени. Сотни людей начали истово молиться. Но разное у них было в мыслях: одни искренне просили о небесном заступничестве, умоляли всемогущего отвратить грозу; другие, наоборот, просили и заклинали царя небесного послать атомные громы и молнии на головы большевиков, уничтожить всех нехристей, всех схизматиков.

Витась Голод стоял неподалеку от алтаря и хорошо видел лицо отца Романа. Оно содрогалось от болезненных конвульсий, пылало огнем. Голоду и самому хотелось обратиться к людям со страстными словами.

Рядом с Витасем шептал молитву плечистый парень в сером пиджаке. Это был тот самый «надежный человек», который согласился отпечатать листовки.

В минуту исступления, когда все прихожане и их дети упали на колени, молодой Голод почувствовал чью-то руку в своем кармане. Не оглядывался, ничем не выдавая себя, продолжал молиться.

Наконец отец Роман встал с коленей. Верующие тоже поднялись, продолжая слушать проповедь. Витась сунул руку в карман, нащупал листик бумаги. Сомнений не было — кто-то из доверенных людей отца Романа передал ему текст листовки. Голод искоса посмотрел налево и направо, пытаясь увидеть этого человека. Однако вокруг стояли незнакомые прихожане, внимательно слушавшие проповедь. Тогда студент незаметно толкнул своего приятеля локтем, и они стали продвигаться к выходу.

На улице шел мелкий дождик. Голод поднял воротник плаща. Его широкоплечий спутник сделал то же самое.

Оба молча свернули в тихий переулок. Только здесь Витась снова оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, передал своему попутчику листовку.

— Подготовь к среде!

— Хорошо, — ответил тихо парень. — Но мне ведь нужны...

— Все, что тебе нужно, уже есть, — прервал его Голод и сунул в руку парня несколько смятых сотенных бумажек. — До свидания!

Парень засунул обе руки в боковые карманы теплого короткого пиджака, нащупал деньги, ускоренным шагом направился в винный магазин.

Витась спешил домой: хотелось поскорее избавиться от преследовавшего его страха. Даже молитва не помогала.

Еще с малых лет родители привили Витасю веру во всемогущество бога. Правда, в школе, а теперь в университете он изучал и изучает науки, которые напрочь отрицают существование бога, приписывают причину всего сущего саморазвивающейся материи. Но можно ли верить этим наукам? Может ли человек знать, что происходит в небесной безбрежности? Может ли человек обходиться без религии? Вез надежд на божью милость?

Вздохнул.

Когда-то отец Витася был владельцем маленькой слесарной мастерской. И хотя жилось им не лучше, чем сейчас, с приходом Советской власти исчезла перспектива стать настоящим хозяином: расширить мастерскую, поставить токарный станок...

Совсем недавно, всего лишь несколько лет назад, отец тешил семью надеждами:

«Я, сынок, хозяин слесарной мастерской, а ты должен стать владельцем завода. Хотя бы маленького. Человек поднимается постепенно, шаг за шагом. Генри Форд тоже начинал свое дело с простой мастерской...»

Но оказалось, что Витась был беспомощен в математике, не мог без подсказки решить даже простенькой задачи. Какие уж тут могли быть разговоры об инженерном образовании! Отец Роман посоветовал Виктору поступать в университет на факультет славянской филологии. С тайными намерениями посоветовал... Однако мечты о заводе, о своем собственном предприятии, которое сделало бы его богатым, не оставляли его.

Витасю грезились роскошные итальянские виллы, парижские и неапольские рестораны. Но надежд на перемены к лучшему почти не было.

Бог, правда, наградил его способностью писать неплохие стихи. Благодаря этому он вошел в состав редколлегии университетской многотиражки. Правда, газета поместила всего лишь пять его стихотворений, но для начала и это неплохо.

Недавно он пообещал написать цикл стихов антирелигиозного содержания, предупредил редактора, что для этой цели ему необходимо хотя бы несколько раз побывать в церкви, послушать поповские проповеди. Доверчивый редактор поверил, даже сообщил об этом ректору, секретарю партбюро. Ну что ж, тем лучше! После сегодняшнего дня в церковь можно и не ходить, а об атеистических стихах он еще подумает. Конечно, для реабилитации нужно будет выдумать какую-нибудь историю...

Мать всегда говорила, что у него благородное лицо. Возможно. Для большей элегантности Витась отпустил длинные волосы, купил заграничный плащ с блестящими пуговицами, зеленую шляпу. Почему-то хотелось отличаться от всяких там пилипчуков, засмаг... Возможно, в будущем он станет священнослужителем — таким, как отец Роман. Разве это плохо?

Отца дома не было. Мать, как всегда, вздыхала и охала на весь дом. Услышав шаги, она окликнула Витася. Сын неохотно переступил порог светлицы. Он не любил заходить к больной матери, выслушивать нудные разговоры о лекарствах и надеждах на выздоровление.

— Где ты был, Витасик? — спросила еле слышно хриплым голосом мать.

— В церкви, мама.