— Хорошо, но прежде покажи мне преступника. Поддерживаемый под руки, Александр приблизился к Рысакову.

   — Этот? Хорош. Что тебе надобно от меня, безбожник?

Один из подбежавших спросил:

   — Что с Государем?

Александр поглядел на спрашивающего и ответил сам:

   — Слава Богу, я уцелел, но вон... — и он указал на раненых, лежащих на снегу. Рысаков[16] зловеще усмехнулся:

   — Ещё слава ли Богу?

Александр повернулся и пошёл к месту взрыва. Дворжицкий снова обратился к нему:

   — Государь, ради всего святого, поедемте немедленно во дворец. Опасно.

   — Ну теперь уж что, — возразил Александр.

И в этот момент стоящий у решётки сада Гриневицкий[17] обернулся и бросил ему под ноги вторую бомбу... Раздался взрыв...

И диким голосом закричала Катя.

И этот крик долго отдавался в комнатах и коридорах Зимнего, где сбежались, поражённые страшной вестью, приближённые императора и его семья.

Плакал наследник, теперь уже Александр III...

Плакал Константин Павлович...

Как ребёнок рыдал Рылеев...

Бледный, прислонился к стене Лорис-Меликов...

Тряслись руки у Адлерберга, пытавшегося налить воду в стакан...

Катю, постоянно теряющую сознание, под руки врачи увели в её комнаты...

И уже завешивали чёрным зеркала во дворце...

И пел хор. И стояли у гроба родные и близкие.

И Катя — коротко стриженная — положила ему на грудь венок из своих волос...

Народ толпился, ожидая казни участников покушения. Они уже стояли на чёрном эшафоте: Перовская, Желябов, Кибальчич, Рысаков и Михайлов.

Катя, сопровождаемая X., пыталась пробиться ближе к эшафоту. Но толпа не пускала их.

   — Я хочу её видеть, — твердила она X. — Я хочу видеть, как её повесят.

   — Её могут и помиловать в последнюю минуту. На Руси женщин не казнят.

   — Тогда вы убьёте её. Вы. Вы говорили, любите меня. Так убейте её. И я буду вашей — то, что от меня осталось. Варя говорила, вы метко стреляете — убейте.

   — Хорошо, хорошо, успокойтесь. И тише, на нас уже смотрят.

   — Вы сделаете это? — она подняла к нему лицо, закрытое траурной вуалью. — Ты сделаешь это?

   — Вот она, — сказал X.

Катя повернулась в сторону эшафота и увидела, как палач в красной рубахе надел на Перовскую, поверх её чёрной арестантской шинели, белый саван с башлыком. В этот момент Перовская повернулась в сторону, где стояла Катя, и Катя впервые увидела её лицо. И закричала — ей показалось, что она увидела себя, своё лицо. И она потеряла сознание... X. успел подхватить её...

Катя стояла на коленях у могилы Александра, засыпанной цветами.

   — Это я убила тебя, я, — шептала она, но её шёпот гулко разносился под сводами церкви. — Я принесла тебе погибель. Бог за меня тебя покарал. Я заставила тебя поступать против Его правил. Из-за меня ты не продолжил реформы и дал повод им убить себя. Я не позволила тебе отречься от престола и уехать, ты был бы жив теперь... Прости меня, прости... Я хотела счастья себе, и тебе, и нашим детям, и всем вокруг, а всем принесла несчастье...

   — Катя, — услыхала она голос и обернулась. Перед ней стоял X.

   — Что вам угодно? Кто вы?

   — Катя...

   — Я вас не знаю, ступайте прочь...

X. увидел её глаза — пустые, ничего не выражающие, и медленно пошёл к выходу.

Катя поднялась, обернулась к скамьям — и вдруг явственно увидела, что на них сидит вся семья Александра и все его приближённые.

   — А, и вы здесь?.. Ждёте, когда я уеду из России?.. Вам не терпится. Вы не принимаете меня, не хотите знать моих детей, вы наконец почувствовали свою силу и можете сквитаться со мной за все годы, что он любил меня больше вас... Вы столько лет ненавидели меня, но боялись показать это, а теперь вы можете, можете — и никто вас не остановит, не накажет за меня... Не утруждайтесь, я уеду, уеду и никогда не вернусь сюда, в эту несчастную страну, где убивают самых лучших, самых добрых и честных, а молятся деспотам... А вы и дальше будете высылать всех, кто вам неугоден, вы дурные правила поставите впереди чувств, и ваши дети будут рождаться не от любви, а от расчёта, и вы выродитесь, все через сто лет, и я счастлива, что мои дети не будут жить среди ваших... Прощайте... — Тут она услышала выстрел где-то за стенами собора. Она поглядела на дверь, а потом обернулась снова, но — уже никого на скамьях не было, только несколько молящихся.

Она выбежала из собора и увидела на ступенях лежащего X. Рядом с ним валялся его пистолет. Около него, опустившись на колени, находилась Варя. Она подняла к Кате лицо, перекошенное злобой и горем:

   — Я ненавижу тебя, как я тебя ненавижу... Ты отняла последнее, что ещё не успела отнять раньше... Тебе мало моей свободы, моей гордости, моих чувств, тебе мало, что я отдала тебе всё моё прошлое, тебе ещё и моё будущее понадобилось... Четырнадцать лет я всё терпела, всё сносила, думала, освобожусь из рабства и смогу жить, как ты все эти годы, но ты и раба готова ограбить... Я проклинаю тебя... Бог тебя проклял, и я тебя проклинаю...

Катя бежала по улицам, через мост по набережной и оказалась в Летнем саду, на той же самой аллее, где шестнадцать лет назад, день в день Александр окликнул её и увёл в свою жизнь.

Он и теперь звал её, она услышала его голос, он шёл к ней, — молодой, улыбающийся, как в тот солнечный день. Он звал её, протягивал к ней руки...

Но она взглянула в другую сторону — там в конце аллеи стоял её жених Вася и тоже протягивал к ней руки.

И она вновь стояла на распутье, на перекрёстке судьбы, и ей снова предстояло — уже в воспоминаниях — сделать правильный выбор: не мужчины — судьбы... И не только своей...

ИСТОРИЯ испытывала (и продолжает испытывать) постоянное насилие.

Одни старались её улучшить. Другие — ухудшить. И те и другие действовали в интересах того строя, в котле которого варились. И защищали его и оправдывали, и проклинали и низвергали.

На её скрижалях — истинные и ложные герои и мученики.

Иной раз героям и мученикам объявлялись террористы и маньяки. В их честь назывались города и селения, улицы и площади, школы и институты. Примеры тому — у каждого перед глазами.

Всё оттого, что они жертвовали собой во имя ложно понятого общественного блага либо ложной идеи. Хорошо бы только собою. Но в потоке ложномыслия, возглавляемом ими, увлекались и гибли сотни и тысячи безвинных, обманувшихся и обманутых. Ибо пророки, как давно известно, бывают истинные и мнимые. Последних — большинство. И власть не всегда олицетворяют злодеи и насильники. Хотя последних — тоже большинство.

В этой книге я пытаюсь встать, так сказать, над схваткой. И как можно ближе к истине, хоть она и недостижима. Я опираюсь на документы, на свидетельства авторитетных людей, современников описываемых событий из разных лагерей и разных направлений.

Удалось ли — судить не мне.