Кэб катился медленно, и Шувалов лихорадочно обдумывал положение. Слишком артачиться не представлялось возможным. Об этом сигнализировала отставка лорда Дерби, означавшая ужесточение курса. Россия обескровлена войной: победа стоила ей слишком дорого. У неё не осталось ни резервов, ни денег — ничего. Но надлежало делать хорошую мину при плохой игре — эта британская поговорка была очень уместна в сложившемся положении. Бисмарк — пакостник и интриган, уже предал, Вильгельм тряпка в его руках, об остальных монархах и говорить нечего.

Вернувшись в посольство, Шувалов первым делом отправил короткую депешу в Петербург. А потом принялся за донесения агентов — штатных и добровольных, эта служба была поставлена на манер той, которая была у него в доме у Цепного моста.

О! Конечно, это можно было предвидеть. Британский экспедиционный корпус начал высадку в Суэце. Они в Сент-Джеймском кабинете оказались очень оперативны. Вообще-то Индия там не так далеко. Да, это ход конём. Следует ожидать следующего шага.

И он последовал. Султан уступил Британии Кипр секретным порядком в обмен за поддержку в вопросе о мирном договоре. Сильный британский флот курсирует в Дарданеллах с явным намерением подойти к Константинополю. Это ещё одна демонстрация. И угроза.

Придётся соглашаться, придётся уступать. Но выдержка, выдержка. Мы всё ещё сильны, мы способны парировать любой удар. Ни в коем случае не уместна торопливая уступчивость.

Шувалов представил себе Биконсфилда, этого плебея, выскочку, из презренного еврейского племени, на вершине торжества, и в который раз чертыхнулся. А ведь он тоже граф — мимолётно мелькнуло в памяти, граф, да! Обыграл нас всех, и вот он — Кипр, жемчужина Средиземноморья, давшая миру бессмертный символ красоты — Киприду, богиню любви Афродиту. Мальта, Крит и вот теперь Кипр... Геркулесовы Столбы, наконец, нынешний Гибралтар: теперь эти коварные англичане сторожат вход в Средиземное море и хозяйничают в нём, словно оно от века принадлежит им. «А ведь было время, — с горечью подумал Шувалов, — когда наши флотоводцы господствовали там, именно так оно и было».

Приходится сквозь зубы признать: этот Дизраэли — выдающийся государственный деятель. Он когда-то, говорят, писал романы... Но вот образец дипломатического искусства: без единого выстрела завоевать прекрасный остров, исключительно играя на противоречиях держав.

Неужто мы, победители, будем оттеснены от именинного пирога?! Неужто нам станут диктовать правила игры?! Выходит, так.

Обидно! Обидно прежде всего потому, что русские войска стояли под стенами Константинополя. Ждали... Поначалу ждали приказа о штурме... К армии прибыл новый главнокомандующий. Им был генерал-адъютант Эдуард Иванович Тотлебен, ровесник императора. Великий князь Николай Николаевич подал в отставку. Он, как говорится, иссяк. Именно в тот решающий и полный драматизма момент, когда нужен был сильный характер и железная воля.

Казалось, вот наконец осуществится вековечный порыв России, и Константинополь вновь возродится столицею великой Византии, живоносного источника православия. Но турки запросили срочного перемирия. Султан Абдул-Хамид пребывал в смятении, а с ним и все паши, сколько бы бунчуков у них не было. Его турецкое величество признавался великому князю, давая ему прощальную аудиенцию: «Я боюсь равно России и Англии и воевать более не в силах».

Главнокомандующий Тотлебен отличался; характером и решимостью. Он был генерал инженерный и на этом поприще основательно преуспел и даже сочинил труды, весьма дельные, по инженерному обеспечению войск. Но и как полевой командир был на высоте. Александр возлагал на него серьёзные надежды: ждал, что Эдуард Иванович одним ударом разрубит константинопольский узел. Увы. Разобравшись в положении, Тотлебен оповестил государя: тупик!

Александр возлагал большие надежды на дядю Вилли и его второе, а скорей всего, первое я, князя Отто фон Бисмарка, на союзнические отношения в соединении с родственными: конгресс по развязыванию слишком тугого балканского узла должен состояться в Берлине. И Шувалов, почти что свой человек в Лондоне, чьи дипломатические усилия смягчили позицию лорда Биконсфилда. Но Александр не знал, что Бисмарк и Дизриэли пребывают в давней приязни. Об этом догадывался престарелый канцлер князь Горчаков. И потому он тоже решил отправиться в Берлин.

Военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, с мнением коего считались и друзья и враги, а лучше сказать недруги — врагов у него в полном смысле этого слова не было, — напутствовал Шувалова: «Вы знаете положение. Мы не можем больше сражаться. Мы не можем это ни по финансовым, ни по военным соображениям. Вы взяли на себя выполнение патриотической задачи, поэтому защищайте нас как можно лучше, отстаивайте пункты, какие вы сочтёте возможным отстоять, и уступайте, лучше уступайте всё, чтобы только не сорвать конгресса».

Ничего не поделаешь — придётся.

Великий князь Николай Николаевич тепло распрощался со своим преемником Тотлебеном и, одаряя всех обаятельной улыбкой, пожав великое множество рук и раздав такое же множество крестов и медалей, отбыл из главной квартиры.

Душа была отягчена. Это началось давно — с Плевны. И всё давило и давило, душевная немочь и боль затронули тело, сопровождавшие его доктора в один голос рекомендовали разгрузку и лечение, разумеется, на водах. Разгрузка означала отставку...

Брат Александр слал ему депешу за депешей, шифровальщики едва успевали класть их на стол. «Теперь главною нашею заботою должно быть сосредоточение больших сил к Константинополю и Галлиполийскому району на случай войны с Англией». «В виду явно враждебного расположения Англии, которая ищет предлогов к разрыву, необходимо остановить отправление гвардии и гренадер и принять решительные меры к воспрепятствованию прорыва англичан через Босфор. Прошу тебя, не теряя времени, обдумать все подробности и сообщить мне твой план действий. Можно ли надеяться на содействие турок или исполнить помимо их...» «Судя по твоей последней телеграмме, надеюсь вполне, что все меры будут приготовлены к быстрому захвату проливов...» И наконец: «Состояние здоровья твоего меня крайне огорчает...»

Он все бумаги вывалил на стол Тотлебену без каких-либо комментариев. Пусть читает и принимает меры. Что до него, то он с удовольствием отправил бы весь этот бумажный сор в ретираду. Александр там милуется со своею прекрасною Катей и, несмотря на подробнейшее описание тяжких обстоятельств, в которых оказалась армия-победительница, предписывает «быстрый захват проливов» и всё в таком роде...

«Здоровье его огорчает... Моё... Небось очередную слезу пролил перед иконостасом». Николай зло выматерился, шевеля губами, шёпотом. Пусть адъютант думает, что он молится. Ожесточение накатывало волнами, такими же, как боль в сердце. Скорей, скорей отсюда. Хватит с него, сколько можно... Сделал глупость, принял назначение, вообразил себя полководцем... От главнокомандующего до говнокомандующего — один шаг, — болтали за спиною. Он всё слышал, только зубами скрипел да матерился. Там, в Петербурге, было всё так живописно: разводы, парады, манёвры. Полки шагали мимо, ровняя строй и выпучив глаза, не груди — грудь в одну линию. Победить с такими — ничего не стоило. Только командуй: марш-марш вперёд, стреляй, коли, руби, ура-а-а! Турки падают как чурки! Оказалось: а мы-то здоровы, стоим безголовы...

Война отвратительна. Сам брат Александр, посидевши в штаб-квартире некоторое время да поездивши по госпиталям, так и молвил да слёзы лил. У него с детства глаза на мокром месте. Слава Богу, наконец выбрался из этой скотобойни, из этой грязи, из этого позора пополам с триумфом. Всё оплачено — большой кровью и большими деньгами. Зато — чин генерал-фельдмаршала, Георгий...