— У меня для вас важное сообщение, — объявил Берл в полный голос.

Вокруг импровизированной трибуны сразу же собралась толпа. Люди замолчали, и вокруг фермы Уолли воцарилась полная тишина. Дождавшись, пока все репортеры достанут свои фотоаппараты, а операторы включат и наведут на резкость телекамеры, черный человек начал свою речь.

— От имени управляющего совета нашей больницы я имею честь сообщить всем собравшимся радостную новость: Уолли вышел из комы. Сейчас он находится в палате и смотрит по телевизору прямое включение с этого самого поля. Повторяю для тех, кто плохо слышал или, быть может, не понял: наш Уолли опять с нами.

Для того чтобы понять смысл сказанного, обитателям Супериора понадобилась, наверное, секунда. По истечении этого мгновения полной тишины толпа, собравшаяся на поле за фермой Чабба, словно взорвалась: люди кричали, свистели, смеялись, топали ногами, обнимались и просто прыгали на одном месте, не зная, как еще выразить свое ликование. От неожиданности Вилла расплакалась, попыталась было унять слезы, но вскоре махнула рукой на это дело. «Спасибо Тебе, Господи, спасибо, что откликнулся на наши молитвы», — мысленно молилась она. Вилла крепко обняла родителей, а когда вновь повернулась к остальным горожанам, вдруг оказалась лицом к лицу с Джоном Смитом.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — спокойно ответила Вилла.

Выражение ее лица и боль, застывшая в ее глазах, совершенно сбили Джей-Джея с толку. Всю дорогу из Греции до Супериора он готовил если не речь, то, по крайней мере, какие-то емкие и выразительные фразы по поводу глубины и остроты своих чувств. Увидев же Виллу, он понял, что все эти заготовки никуда не годятся. Он судорожно копался в памяти, пытаясь выудить из нее что-либо подходящее к такому случаю. Ему очень не хотелось пугать Виллу слишком громкими и многозначительными заявлениями, не хотелось смущать и беспокоить ее попусту, если она в глубине души не отвечает ему взаимностью. Кроме того, Джей-Джей не знал, какими словами можно загладить все зло, которое он причинил Вилле и ее землякам.

— Хорошо, что Уолли очнулся, — сказала она.

— Да, это замечательно, — поспешил согласиться Джей-Джей.

— Как твой нос? Судя по внешнему виду, вы с ним идете на поправку.

Джей-Джей в ответ улыбнулся и вдруг, не задумываясь, выпалил то, что вертелось в этот момент у него в голове:

— Я скучал по тебе.

Главное было начать. Эти простые слова, сказанные в порыве откровенности, потянули за собой другие.

— Все это время я думал только о тебе, — сказал он. — Не забывал о тебе ни на минуту. В общем… я… я люблю тебя… на все шестьдесят пять.

Губы Виллы изогнулись в кривой усмешке, она сунула руки в карманы джинсов и, глядя ему в глаза, заявила:

— Ну да, это в тебе окситоцин говорит. Или, быть может, какой-то другой гормон.

Есть. Снайперский выстрел. Прямо в яблочко. Прямо в лобную долю мозга.

— Что ж, я, наверное, заслужил эти слова.

— А я уже и не надеялась, что мне когда-нибудь пригодится эта цитата.

— Знаешь, на сей раз во мне говорит не только окситоцин. Более того, его голос сейчас почти не слышен. Я бы хотел… В общем, я просто не знаю, как выразить в словах то, что хотел бы сказать тебе.

— Можешь и не пытаться, — сухо возразила Вилла. — Бесполезно.

— Ну пожалуйста, — взмолился Джей-Джей. — Давай просто прогуляемся. Я попытаюсь тебе все объяснить. Надолго я тебя не задержу. Всего несколько минут.

Он готов был рыдать от отчаяния.

На поле опускалась ночь. От реки стал подниматься туман, в траве засверкали светлячки.

— Ладно, прогуляемся — но и только, — сжалилась Вилла.

Они с Джоном направились к глубокой вмятине в земле — последнему свидетельству падения «боинга» на этом поле.

— Понимаешь… Дело в том, что я когда-то решил, будто смог просчитать любовь как химическое и физическое явление. Мне казалось, я смог вывести ее формулу, — принялся объяснять Джей-Джей. — Мой не слишком удачный опыт в этой сфере, все шрамы и ожоги на моем сердце навели меня на мысль, что такого чувства не существует. Я вбил себе в голову, что любовь — лишь следствие перекачки нейротрансмиттеров из одной части мозга в другую, ну и, быть может, проявление каких-то древних, я бы даже сказал, примитивных инстинктов.

Время от времени искоса, с опаской поглядывая на Виллу, Джей-Джей все больше убеждался в том, что более красивой женщины он никогда в жизни не видел. Если она будет с ним, то весь мир окажется у его ног. Без нее ему ничего не будет нужно.

— И вот теперь я узнал, что такое настоящая любовь. Я наконец сам испытал это чувство, — продолжал он.

— Перестань. О чем ты говоришь? Ну как я, спрашивается, могу любить человека, которому не доверяю?

И опять — в самое яблочко.

Ему хотелось рассказать ей о Митросе Пападаполусе и снизошедшем на него, регистратора, озарении, когда он наблюдал за попыткой грека установить рекорд ничегонеделания. Ему хотелось рассказать ей обо всех открытиях, которые он совершил здесь, в ее родном городе, и потом, когда ему пришлось уехать отсюда. Как же долго он шел к простой мысли: любить — это вовсе не значит найти человека, который по всем пунктам совпадает с твоим списком требований и пожеланий. Любовь — это не бесконечное ожидание воплощенной судьбы, которая въедет вдруг в город на белом коне и устроит тебе романтическое похищение. Любовь — это не гонка за сиюминутным успехом, не широкие жесты, не бессмысленное самопожертвование. И уж само собой, любовь — это не следствие воздействия феромонов и не результат созерцания симметричного лица и пропорционального тела.

Он вновь чувствовал себя безнадежно глупым, косноязычным и черствым. Больше всего на свете ему хотелось достучаться до сердца Виллы, докричаться до нее… Но как, как это сделать?

Они остановились на краю вмятины в поверхности поля. Ночной ветер шелестел листьями в кронах деревьев, росших вокруг фермы. Джей-Джей вдруг понял, что никогда и нигде не чувствовал себя дома. Пожалуй, с самого детства. И вот теперь ему захотелось остаться здесь, рядом с этой женщиной, навсегда.

Он совсем уже было собрался сказать Вилле самые важные слова, как вдруг голос Блейка сбил его с мысли:

— Джей-Джей! — кричал младший брат Виллы. — Ты где? Тебе звонят! Какой-то человек со странным акцентом. Говорит, дело срочное. Пойдем скорее!

— Черт, — не сдержавшись, выругался Джей-Джей.

Меньше всего на свете ему сейчас хотелось говорить с человеком, у которого странный акцент.

Джей-Джей мысленно приготовился к порке. Да, он действительно покинул место регистрации очередного достижения, и именно из-за него Митросу Пападаполусу не удалось официально установить мировой рекорд. Джей-Джей действительно оскорбил Книгу, нарушив все писаные и неписаные правила. Теперь Найджел Писли, несомненно, звонит для того, чтобы поиздеваться над ним в свое удовольствие — так, как это умеют делать британцы: садистски, с изуверской жестокостью и вместе с тем внешне корректно и бесстрастно.

На крыльце дома Уолли Джей-Джею протянули телефонную трубку.

— Какого хрена, что вы себе позволяете? — Против ожидания, голос Писли и его слова были чужды напускного спокойствия. Даже наоборот: казалось, начальник вот-вот сорвется на визг от негодования. — Я же сказал, никакого рекорда у вас там не будет! Посмотрите, что вы наделали! Это же катастрофа. Весь мир из-за вас снова смотрит…

— Но, сэр… — виновато произнес Джей-Джей.

«Сэр»? Это был, может быть, не инстинкт, это уж точно наработанный годами рефлекс — кланяться перед начальством и с готовностью принимать любые приказания и понукания. Неожиданно Джей-Джей почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Оглянувшись, он увидел у себя за спиной Виллу.

— Я пойду, — проговорила она. — У тебя работа, да и мне есть чем заняться: по такому поводу неплохо бы и специальный выпуск газеты издать.