— Мы все боялись отца контрабанды. Мы всегда у него в долгу. У меня два сына ушли в Китай и не вернулись. Если бы я сказал хоть одно слово, он выгнал бы меня здесь на траву, как барана. Куда я должен идти? Без юрты, без коня, без детей, которые повели бы меня, старого человека.

В ответ на слова старика сплошным воплем загремели голоса, перебивая друг друга. Все чуть ли не обвиняли Кондратия.

— Ты был далеко, а Байзак близко!

— Ты заплатил наши долги Байзаку?

Старик замолчал и сел на место. Оса не пожелал сразу же ответить на вопрос. Наоборот, он сам продолжал спрашивать:

— Отец контрабанды взял других пастухов и послал их в долину. Летом там много мух и жарко как на огне. Люди долины имеют плохой кумыс, испорченный от долгого пути. Они не едят мяса и потому худые как палки. Но он заставлял этих людей работать на опийных полях. С утра до позднего вечера они кланялись каждому цветку и собирали опий по капле. Что они получили за это?. Пусть они скажут.

Гробовое молчание повисло над всей толпой.

— Пусть они придут и похвалятся, — с язвительной улыбкой сказал Оса, — сколько каждый из них получил ударов по спине от Байзака. Пусть придут они, худые, голодные, похожие на вьючных ослов, которые прошли через большой перевал. Я буду слушать их плач об отце контрабанды.

Несколько минут прошло в молчании.

Вдруг какой-то старик вскочил. Его речь дышала страстным негодованием. Он бил себя в грудь после каждой фразы и оглядывал остальных.

— Отец контрабанды — хозяин всего скота, — сказал старейшина. — Завтра Зеленая Оса, уйдет отсюда. Кто будет хозяин на тысячу верст? Отец контрабанды. Когда мы хотели сеять пшеницу, мы не имели земли. Поэтому мы работали на опийных полях.

Помолчав минуту, он закричал снова:

— Что будет с теми, кто стрелял в пограничников? Мы все теперь обречены. Мужчин возьмет Кок-Ару! Останутся женщины и дети. Алла, мы погибнем в этих горах!

Он замолчал и сел.

Теперь наступил момент, которого Кондратий так долго ждал. Поэтому он громко и медленно проговорил:

— Кто придет в долину, получит землю. Это говорю я, Кок-Ару. Но нельзя сеять пшеницу и бегать по го рам, как архар. Если же захотите сеять опий, то казенная контора будет его покупать, но вы должны торопиться, или землю возьмут другие.

Он замолчал, улыбнулся и спокойно сидел, не обращая никакого внимания на адский шум, который поднялся кругом. Он думал о том, что опийная контора будет наводнена плантаторами, которые по крайней мере первые годы будут честно выполнять свои обязательства… Десятки голосов исступленно кричали, обвиняя его в издевательстве и укоряя за насмешку над погибающими людьми, но он сидел и молчал.

— Мы не знали, что ты можешь дать землю, но у нас были мужчины! Теперь ты даешь нам землю, но берешь наших мужчин! Ты делаешь нехорошо, ты смеешься, над людьми, которые должны умереть с голоду!

— Я ни над кем не смеюсь, — отвечал Кондратий, и никто не умрет с голоду. Со мной поедут лишь пять человек, которые были с отцом контрабанды. Пусть остальные идут работать и никогда не приближаются к границе!

Радостный крик толпы покрыл его слова.

Он хотел говорить и не мог. Тогда он закричал на ухо Будаю, стараясь перекричать гул, визг и крики:

— Кажется, все-таки я отнял у Байзака этих людей.

По всему пастбищу стоял гул. Люди бегали в разные стороны, как будто гонялись в перегонки. С юрт поспешно срывали кошмы, вели верблюдов, разбирали остовы юрт, похожие на просвечивающий скелет, и растаскивали их по палочке. На земле оставались правильные втоптанные круги с пятнами золы от очагов. Гремели посудой, увязывали скарб, тороплива сгоняли в одно место стада, и над всей этой возней стояли непрерывающиеся гам и крик. Пограничники переглядывались и ухмылялись.

— Ишь ты, поддали жару-то.

— Бегут. Лучше, чем от пули!

— Побежишь за землей-то! На свободу от Байзака!

Будай обнял Марианну, подошел и весело проговорил:

— Ты благополучно закончил экспедицию, ты забил все склады конторы опием и разгромил контрабандистов!

Он протянул руку своему другу, но лицо Кондратия омрачилось.

— Я разорил главу контрабанды, но это только половина дела. Я должен как-то воспользоваться нашей победой. Теперь Байзак нищий. Помнишь, ты сам говорил, что, если он обеднеет, все его враги подымутся против него, но это пока не так. Контрабандисты все равно будут группироваться вокруг него, и я не знаю как, но я должен разрушить его авторитет.

Кондратий замолчал и вместе с Марианной пошел посмотреть на Алы. Юноша был бледен от боли, но улыбался и не стонал. Калыча и несколько джигитов не отходили от него. Недалеко в больших котлах варилась баранина для отряда. В медных кунганах кипятили чай, и вкусный горьковатый дым тянулся далеко по пастбищу. Пригревшись на солнышке, один из пограничников достал иглу и тщательно штопал штаны.

Снова потянулись дни в непрерывном конном беге. Всадники Джантая шли впереди. С утра до вечера слышался говор в тесной толпе, которая где-то внизу словно перебирала в быстром беге конскими ногами. Следом рысью шли носилки, в которых лежали раненые. На двух лошадях плавно покачивались гибкие длинные шесты. Бледный Алы, потом Марианна с перевязанными руками и гигант Юлдаш. Длинные носилки колыхались вереницей, а по бокам ехали всадники. Они поили раненых кумысом и угощали последней карамелью, которую выискал Саламатин в недрах «чихауза». Кондратий шел только по благополучным долинам. Он избегал даже незначительных перевалов.

Высокие холмы из сплошной глины дышали жаром, вызывая испарину по всему телу. Желтая пыль клубилась под копытами коней и покрывала желтым налетом одежду и лица. Потом приходила молчаливая душная ночь.

С каждым днем отряд спускался все ниже и ниже. Люди томились в тяжелом сне, а с первыми лучами солнца возобновлялся бег вниз, и опять носилки плавно покачивались и, как будто скользя, сворачивали за холмы. Кони шли легко, не сбавляя рыси. Пологие спуски открывались за каждым холмом, и перед путниками развертывались красные, желтые пространства глины с зелеными пятнами пастбищ. Предстояло около восьмисот верст пути, и Оса рассчитывал покрыть все расстояние в две недели. Будай словно вернулся к жизни за эти дни. Он все время был около Марианны. Целыми часами, пока она спала, убаюкиваемая плавным качанием носилок, Будай рядом покачивался в седле. Он поправлял покрывало из легкого шелка, закрывавшее ей лицо, подавал ей кумыс, когда она просыпалась, и, не отрываясь, глядел на ее бледное лицо. Пограничники сочувственно перемигивались и держались поодаль, чтобы не мешать. Но если встречались родниковая вода или кислый щавель, который едят от жажды, кто-нибудь из них догонял и со словами: «Товарищ командир!» — протягивал Будаю.

Через несколько дней топочущая толпа в триста человек спустилась версты на полторы. Лица горели от солнечного жара, как будто после зимы сразу пришло жгучее лето. Ненужные кожухи и чапаны завьючили позади седел, и неуклюжие фигуры всадников стали тонкими и гибкими. Снеговые горы проходили в стороне, и ледники далеко вверху, казалось, поворачивались на одном месте. Теперь их прохладному ветерку были рады, как свежей воде. Бесконечные ручьи и речонки беспрестанно пересекали дорогу. Небо стало темно-синим и теплым. Когда спустились еще ниже, ущелья стали глубокими и начались звериные тропы. На карте они были обозначены как большие проезжие дороги. Оса злился, часами выгадывая путь. Он не хотел ни малейшего риска и в то же время торопился. Мерный топот коней тянулся до конца дня. На пологих местах пестрая перемешанная орда пограничников и джигитов шла развернутым строем: на тропах вытягивались гуськом, не останавливаясь и не замедляя бега.

Перед вечером по черно-синему небу разливалось кровавое зарево и плыли золотые облака с расплавленными краями. Косые лучи солнца на поворотах над пропастью касались всадников, а кони оставались в тени. Темное ущелье от мрака казалось бездонным провалом, а над ним на повороте вдруг ярко выступала фигура всадника в цветном халате пли в зеленой гимнастерке. Один за другим они мелькали, освещенные до мельчайших подробностей, и мгновенно за поворотом исчезали в темноте. За каждым слышался только лязг копыт. Продольные тени снизу все гуще закрывали расщелины скал. Тогда Оса выбирал безопасную лужайку над пропастью и разбивал лагерь.