Джигиты Джантая рассыпались по местности. Кони пошли полным ходом.

Далеко впереди открылась ложбина, и показалось несколько юрт. Кондратий созвал пограничников и сказал Джантаю:

— Пусть джигиты подождут до ночи. Если от юрт кто-нибудь поедет, мы перехватим каждого. А пока пошли кого-нибудь и узнай, чьи это юрты. Мы никуда не двинемся до ночи.

Пограничники и джигиты Джантая собрались в лощине. Никогда со дня отправления экспедиции не было такого тяжелого, подавленного настроения. Оса сидел на камне и чертил шомполом по земле. Будай, растянувшись в стороне за камнем, курил опий. Несколько человек залегли между камнями и неотступно следили за юртами. Никто не произносил ни слова.

День клонился к вечеру, но никто не вспомнил о еде. Кондратий приказал открыть несколько банок консервов, но сам есть отказался. Пограничники повиновались неохотно, а многие вовсе не стали есть. Лошади понуро стояли на голых камнях.

Кондратий долго о чем-то думал, потом подозвал Будая.

— Сядь! — сказал Кондратий. — Хочу поговорить с тобой.

Будай молча повиновался.

— Джантай. — сказал Оса, — пять дней мы имеем впереди. Если мы ничего не сделаем, пусть случится так, как угодно судьбе, но я не отдам опия. Ведь его уже повезли в город.

Суровое лицо Кондратия стало теплым, обыкновенным, и весь он как будто обмяк.

— Будай, мы принесли — большие жертвы. Нам подставили под удар незнакомых людей, запряженных в кабалу, и мы прекрасно знали, что делали, потому что иначе действовать не могли. — Он горько улыбнулся и добавил: — Мы связаны временем и необходимостью. Поэтому силой мы добывали опий и добыли его. — Лицо Кондратия стало жестким, и глаза заблестели металлическим блеском. — Если я вынужден заботиться об аптекарских складах, то я буду делать это как следует. Я утешаюсь только тем, что, вероятно, года через два все наладится. Феофан — дельный малый. Кооперирование налаживается, а пока что мы вынуждены бороться и отнимать опий силой, иначе население будет отравлено. Кабала, черт возьми, разрастается в какое-то крепостное право, а два-три негодяя набьют карманы золотом и уедут в Китай, чтобы там продолжать свое дело.

— Правда твоя, — ответил Джантай. — Я знаю, тыне торговец опиумом. Ты не можешь продавать его туда и сюда.

— Алы умрет, — честно и прямо сказал Оса.

— Да! — глухо ответил старик.

— Марианна погибнет, — проговорил Оса, обратившись к Будаю.

— Может быть, она уже умерла. Разве они не могут солгать? — ответил Будай.

Его большое тело дрожало. Он предпочитал считать ее мертвой, чем выносить ей смертный приговор.

Кондратий минуту помолчал, потом добавил:

— Мне жаль всех: Марианну, Алы, Джанмурчи и вот этого бедняка, которого я не знаю. Но клянусь, я не отдам опия!

Он был бледен, как полотно, но голос его звучал твердо, а меняющиеся глаза сверкали.

— А если бы вместо Марианны была твоя жена? — глухо спросил Будай.

Оса побледнел еще больше, потом твердо проговорил;

— Не отдал бы!

— И с ребенком?

— С ребенком, — еле внятно пролепетал Оса.

Снова потянулось томительное молчание. Оно продолжалось так долго, что им самим стало казаться, будто они сидят тут уже несколько дней, потупив глаза в землю.

Сумерки спускались на серые скалы. Холмы и утесы стали менее видны. Они как будто отодвигались и уходили в даль. День догорал медленно и бесцветно. Легкий ветерок, подувший из долины, принес с собой запах затхлой пыли.

Серые тени ложились на лица трех людей, а они все сидели, опустив глаза в землю, и молчали. Наконец Джантай тихо встал и безразличным голосом отдал несколько приказаний. Его джигиты пешком, с конями на поводу бесшумно стали скользить, как тени, вниз в лощину.

Прошло два томительных часа. Оса выслал всех пограничников, чтобы окружить юрты с другой стороны и не пропускать никого, кроме посланца. Потом он сел между Будаем и стариком, молчаливый, как истукан.

Прошло еще два часа. Вдруг Джантай поднялся; он прислушался, потом лег ухом на землю.

— Кок-Ару, — сказал он. — Я слышу далекий топот.

Он не успел договорить, как в лощине послышался говор. Потом в темноте появились два всадника. Их кони шли вплотную, и поперек седел они везли длинный тюк.

— Так что пропустили того поганца, а этого сграбастали, — весело сказал грубый голос.

— Там больше никого нет? — спросил Кондратий.

— Никак нет, товарищ командир. Джигиты говорят юрты пустые стояли. Контрабанду ждали. Говорят, пришла, недалеко где-то шляется.

— А это кто? — взволнованно спросил Кондратий.

— Шавдах. — сказал один из джигитов.

Кондратий разочарованно пожал плечами, как после проигранной игры, и, приказав зажечь костер, чтобы пограничники могли погреться, обратился к Джантаю.

— Отец, — сказал он, — я думал, что мы захватим Байзака. Я думал, что он боится нас и прячется недалеко, отдельно от своих юрт.

Джантай хотел ответить, но где-то раздался вопль, который перешел в рев, а потом в хрипение.

Ближайший пограничник мгновенно бросился в темноту. Потом было слышно, как он выругался и, подойдя к Кондратию, проговорил виновато:

— Вот минутку не досмотрел — и убили.

— Что ты мелешь? — сурово спросил Кондратий.

— Ну, да. Шавдаха убили.

Из темноты вышел Черный Баклан. Он был залит кровью, как мясник. Пограничники отворачивались и плевали.

— Джантай, я спросил его обо всем, как ты приказал, — сказал Черный Баклан.

— Палач, черт, таким и сдохнешь! — сказал Саламатин.

Черный Баклан задрал голову кверху и засмеялся. Потом обратился к Джантаю и долго о чем-то ему говорил. Разбойник выслушал его и сказал, обращаясь к Осе:

— Поедем к юртам, возьмем много мяса и пять дней будем искать. Найдем!

Кондратий сел на коня и шагом повел отряд. Джантай подъехал к нему, коснулся стременем его ноги и сказал:

— Ты человек молодой. После того как я тебя поцеловал, ты мне — как сын. Черный Баклан хорошо сделал. Шавдах водил в Китай ханум. Зачем нам пустая голова Шавдаха? Шавдах — верный человек Байзака. Алы убьют, ханум убьют, сами жить будут? Не надо!

Джантай долго еще расхваливал Черного Баклада и, сидя в седле, горячо размахивал руками.

Всходило солнце. Белые козы ходили по бугру и были ярки, как снег. Козлята, привязанные к веревкам, звали их вниз, в ложбину, где было еще сыро и сумеречно. Лошади поднимались одна за другой на бугор. Бесцветные и серые в тени, они выныривали на солнце и фыркали от удовольствия. Поток теплого света грел и освещал их от головы до копыт. Золотистые и светло-серые, вороные и пегие, они сбивались в табун и тревожно поводили большими глазами. Там в сумерках звонко, по-детски, ржали привязанные жеребята.

Солнце поднялось выше. Желто-красные утесы с белыми покрывалами снега выступили совсем близко. Изломанными зубьями они поднялись на темно-синем небе. Ледник серой горой спускался к самой траве. Бодрым холодом тянуло от него, и стадо баранов, стоявшее возле юрт, зашевелилось. Заблеял черный козел, и отдельные голоса, жалобные и протяжные, стали перебивать друг друга.

Стадо тронулось к реке. Вода шумела и бухала меж камней, как на мельнице. Волны сворачивали за каждым камнем, прорывались в глубокие ямы, сбивались в шипучую пену и тут же, соединившись, мчались прозрачным слоем по гладкой спине утеса. Ручей, отбежавшие в сторону, звенели в пустоте между камней, как струи фонтана. Они наполняли глубокую каменную чашу, а дальше жгучая ледяная вода снова прыгала по камням и протягивалась, как белая пряжа.

Запоздавшие собаки торопливо, с деловым видом бежали от юрт к стаду, высунув языки. Марианна вышла из юрты вместе с Калычей. Еще никто не вставал, кроме Пастухов; им никто не мог помешать. Марианна любила горы. Утром она забывала обо всем, вздыхала всей грудью чистый воздух, как будто лившийся из синего бездонного неба, и спешила к реке. Калыча подарила ей два куска мыла, которое здесь было драгоценно. Каждое утро они раздевались на большом плоском камне и купались. Марианна, как всегда, огляделась. Высоки вверху причудливые утесы были похожи на развалины зданий. Она взглянула на глыбу, напоминавшую по форме обезьяну. Марианна отчетливо видела ее каменное лицо; она улыбнулась и пошла к воде. Женщины уселись на камнях и быстро разделись. Бледное белое тело Марианны казалось прозрачным рядом с темно-золотым и гибким телом Калычи. Рыжие золотистые волосы у Марианны были завязаны узлом на затылке. Прищурив глаза, она вошла по колено в каменную чашу потока. Калыча пищала от страха, глядя на холодную воду. Она долго не решалась, потом с криком бросилась за подругой.