Джантай ухмыльнулся, поклонился и пошел к дороге.

— Что же, это хорошо! — сказал он, обращаясь к Кондратию.

Кондратий что-то пробормотал о проклятой комедии, Ко Джантай его не понял. Все молча сели на лошадей и поехали догонять отряд. Через полчаса пути они увидели у дороги глиняные развалины мазара. Здесь была могила святого. Длинный шест саженей в пять длиной поднимался из-за стены, и на шесте висел конский хвост в знак того, что это место свято. Джантай остановил коня с носилками Алы, и юноша с усилием опустился на землю.

— Ты совсем больной, — сердито сказал Оса. — Все это глупости, пусть старики сами сидят в этой дыре.

Алы упрямо улыбнулся и пошел к мазару. Джантай последовал за ним. Кондратий плюнул от злости и ударил коня камчой. Красноармейцы с сожалением поглядели на юношу и тронулись за командиром. Алы медленно вошел в мазар. Это была небольшая постройка. Высокая глиняная стена, наполовину развалившаяся от времени, окружала четырехугольным забором большую, поросшую травой могилу. Ветхая деревянная дверь в глинобитной стене была вся изъедена червоточиной. На могиле стоял глиняный кувшин с водой и лежало несколько лепешек. Алы понял, что это все его пропитание на три дня. Как надлежит кающемуся, он сел на могилу и остался неподвижен. Потом ему стало скучно. Он снял чапан, разостлал его в тени около раскаленной стены и, съев лепешку, заснул как убитый.

— Алы-батыр! — сказал женский голос.

Алы открыл глаза. Была ночь. Луна, спокойно поднявшись над мазаром, сияла вверху. Алы зажмурился и не шевелился. Холодный ужас прошел у него по всему телу. Он решил, что святой хочет с ним побеседовать. Голос звал его все более настойчиво. Алы не выдержал и открыл глаза. Через стену смотрело на него миловидное лицо Батмы. Он понял, что девушка сидит на коне, и рассердился на нее за свой испуг.

— Здравствуй!..

— Мне жаль, что ты сидишь здесь, — печально заговорила девушка, пытаясь лучше заглянуть через стену и рассмотреть Алы. — Я чуть не загнала коня, чтобы накормить тебя. Если ты позволишь, я внесу это тебе, — и она положила на верх стены сверток, который сняла с седла.

Она нагнулась и мгновенно исчезла. Потом ее лицо снова появилось над стеной, и она проговорила с улыбкой:

— Кроме того, я привезла много мяса.

— Ты пришла нарушить мой пост?

Лицо девушки исчезло. Юноша услыхал ее плач и потом хрумканье коня в темноте. Он знал, что конь должен поститься вместе с ним. Прежде чем заснуть, он тоскливо слушал, как голодный конь бил копытами в землю, но теперь решил, что шайтан хочет, чтобы он выглянул из мазара.

— Скажи, правда ли, что мой конь ест траву? — обеспокоенно спросил он.

— Да, — отвечала Батма, смеясь сквозь слезы. — Он умнее своего господина и потому ест, когда ему предлагают.

Она замолкла, потом заговорила, понизив голос:

— Я приехала к тебе, чтобы спасти твоих друзей. Я знаю, что ты их любишь, но ты сделался муллой, и я сейчас уйду.

— Куда ты уходишь? — закричал Алы.

— Мои женщины охраняют стадо, — с притворной печалью отвечала Батма. — Сейчас лунная ночь, и волков нет. Мужчины устали за день и спят. Молодые девушки ждут своих пастухов. Пастухи приходят и говорят слова любви. Я пойду к пастухам. Мой любимый стал святым, но я — не гурия и потому ухожу.

— Подожди! — закричал Алы. — Правда ли, что моим друзьям угрожает опасность?

— Байзак собирает долги. Он будет прощать всем, кто ему должен, но за это собирает их подписи против Кок-Ару. Тогда Джантай не сможет быть и одного дня на пшенице. Он уйдет в горы, и вместе с ним ты. Поэтому я пришла, чтобы предупредить тебя.

— Я, останусь здесь, — угрюмо ответил юноша.

— Джантай уйдет в горы, если несчастье случится с Кок-Ару, — сказала девушка. — Джантай никому не верит, кроме Осы. Поэтому я буду его спасать. А ты, если можешь сделаться святым за три дня, сиди здесь.

Алы видел, как ее тонкая фигура скользнула по холму, и сам, не понимая хорошенько, что делает, вышел из мазара. Девушка помогла ему подняться и лечь на носилки, взяла в повод коней и помчалась к городу. Скоро черными колоннами показались тополя и замигали огоньки домов. Они протопали по пустынным улицам и остановились около маленького домика Осы. Комната была набита народом. Пограничники и джигиты разговаривали и смеялись, а Джантай сидел в кресле, поджав под себя ноги. Когда какая-нибудь нога свешивалась, старик подтягивал ее рукой, подминал ее под себя и снова устраивался так же удобно, как на полу. Кондратий попыхивал трубкой и слушал разговоры, которые гудели по всем углам комнаты. Его жена еле успевала наливать чай из самовара такой величины, что он делал комнату похожей на чайхану.

— Кок-Ару! Они хотят взять тебя на бармак, — коротко сказал Алы.

В комнате воцарилось молчание. Все присутствующие хорошо знали, что значат эти слова. Под всякой клеветой вместо подписи за неграмотностью прикладывается бармак. Выражение «взять на бармак» обозначало безысходную, непоправимую клевету. Сотни порабощенных, забитых пастухов подписывали по приказанию бая или манапа какую-нибудь кляузу. Целые аулы младших родственников клятвенно подтверждали клевету и брали врага на бармак. История Будая живо всплыла в памяти всех, и ни один голос не прерывал молчания в маленькой комнате.

— Кто? — спросил Джантай.

— Байзак. Он говорит, что половину опия украли, что пограничники без денег брали баранов в юртах.

— Алы, — перебил Джантай, — так они будут говорить для русских начальников, которые ничего не понимают, Но как он хочет говорить тем, кто приложит пальцы?

— Байзак простит им все долги, — отвечал юноша.

— Что же ему должны пастухи? — спросил Кондратий.

— Опий, — отвечал юноша. — Они могут заплатить скотом или деньгами, так как у них нет черного теста. Но если он простит долг, они сделаю для него все.

— Пусть при мне никогда не говорят всех этих глупостей, — твердо сказал Оса. — Мне все равно, какая сорока бегает по пастбищам с бумагой. Я отвечаю только перед законом.

Никто ему не ответил. Несколько человек тихонько вышли на улицу, не прощаясь. Остальные не разговаривали. Все были подавлены очевидной беспомощностью Осы и надвигающейся опасностью. Джантай попрощался с Кондратием и сказал, что спать он будет в чайхане. Потом вместе с сыном вышел на улицу. Они шли, тихо разговаривая о чем-то. Потом к ним присоединилась Батма. Джантай постучал в чайхану, и при тусклом свете лампы начался маслагат, а через минуту по улице бешенно промчались несколько всадников. — Это были джигиты Джантая.

— Эх, возьмут командира на бармак! — сказал Саламатин, глядя вслед всадникам.

Юлдаш, шедший рядом, вздохнул и ничего не сказал. Больше они не обмолвились ни одним словом и вошли в казарму. Сонный дневальный впустил их в чистые, но душные комнаты с каменным полом. Расставленные кровати виднелись белыми смутными пятнами, и на них под одними простынями беспокойно спали пограничники.

Друзья вышли на двор и прошли в конюшню, где большой фонарь висел под навесом и слабо освещал ближайших коней.

Животные фыркали и задумчиво вздыхали, опустив головы в ясли.

— Вы чего шляетесь? — спросил дежурный.

— Прошляешься, когда человек службу бросает, — ответил Саламатин.

Дежурный сокрушенно покачал головой и ушел в казармы. Юлдаш потрепал по шее коня и горько сказал:

— На пастбища приду, даже коня не будет, ничего не заработал. Ты знаешь, у нас от юрты к юрте и то пешком не ходят.

Потом он потрогал рукой свои штаны.

— Казенные сниму, своих нет.

— Ты Лазаря-то не пой, в таможне около тысячи премиальных получить придется, — сказал Саламатин, но потом тихо добавил: — Конечно, для твоего хозяйства это немного. Одна юрта этих денег стоит. Конечно, такая, чтоб жить можно было. Ну, лошадь там, конечно, баранов, и останешься ни при чем. Ну, вещички у тебя все-таки есть?