Чтобы достигнуть этой цели, надобно прежде всего убедить власть, что собственная ее выгода требует уважения к праву. И точно, власть скоро убеждается, что управляя посредством общих законов, а не путем частных распоряжений, она достигает значительного сбережения силы, облегчения и работы, и удобств (стр. 333). Но это только одна сторона вопроса: общая норма обязательна единственно для тех, кто ей подчиняется, а не для того, кто ее издает; властитель естественно находит для себя выгодным обязывать других, а самому не связываться ничем, и отступать от закона всякий раз, как он находит это удобным. Такова точка зрения деспота (стр. 338), и она находит себе подтверждение в самом учении о тождестве права с целью. "Идее целесообразности, - говорит Иеринг, - до такой степени противоречит связывание себя раз навсегда определенными, подробными нормами, что полная независимость от каких бы то ни было норм все еще выгоднее этой зависимости" (стр. 378). Каким же образом деспот убедится, что ему выгодно самому подчиниться установленным им нормам? Тут политика оказывается недостаточною, и остается прибегнуть к нравственному началу. "В норме, которую он сначала устанавливает, а потом сам попирает ногами, - говорит Иеринг, - он произносит приговор над самим собою, и это та точка, где нравственный момент, как робость перед явным противоречием с самим собою, впервые находит доступ к силе" (стр. 340). Это нравственное побуждение именно и заставляет силу отворить двери праву. Нельзя не заметить, что этим самым доказывается, что воззрение на право как на политику силы, которую она преследует из собственной выгоды, лишено всякого основания.
Этого мало. С одними нравственными побуждениями трудно воздержать силу, не знающую границ. Право требует гарантий. Эти гарантии могут быть двоякого рода: субъективные и объективные. Субъективная гарантия состоит в присущем народу сознании права, которое, вытекая из самоутверждения лица, сначала проявляется в области частного права, но затем простирается и на право государственное. Эта нравственная сила, говорит Иеринг, которая не может замениться никакими конституционными постановлениями, составляет самый твердый залог обеспеченности права. Через нее крепость права становится собственным делом народа, плодом нередко приобретаемым только ценою крови (стр. 371-373). Объективная же гарантия состоит в независимости суда, который должен быть совершенно отделен от правительственной власти (стр. 382) и должен иметь исключительною целью охранение права (стр. 377). Иеринг объясняет необходимость отделения суда от администрации тем, что суд не должен иметь в виду ничего, кроме права, тогда как в других отраслях управления к этому присоединяется целесообразность. "Судья, - говорит он, - должен некоторым образом быть ничем иным, как живым, осуществленным законом. Если бы правда могла низойти с неба и взять грифель в руки, с тем чтобы изобразить право так определенно, точно и подробно, чтобы приложение его превратилось в простую шаблонную работу, то для правосудия нельзя было бы придумать ничего более совершенного; это было бы царство правды на земле". Идея целесообразности, напротив, не выносит такой зависимости от нормы; перенесение этого начала с суда на другие отрасли государственной деятельности повергло бы государство в состояние оцепенения. "На этой противоположности двух идей: по своей природе связанной правды и по своей природе свободной целесообразности, - говорит Иеринг, - основана внутренняя противоположность между судом и управлением" (стр. 378). "В юстиции высшая цель - правда, в управлении - связь с силою" (стр. 379).
Ясно, что этим совершенно отрицается все, что было сказано выше о тождестве права с целью; но эти вполне верные положения, проистекающие из чисто юридической точки зрения, не мешают тому же Иерингу через несколько страниц опять утверждать, что право не что иное, как политика силы, и что право и целесообразность совершенно совпадают.
Что же означают все эти вопиющие противоречия? То, что Иеринг, при недостаточном философском образовании, эклектически смешал разнородные воззрения без всякой внутренней связи. С одной стороны, он кидается в крайний идеализм и всецело приносит лицо на жертву общественной цели; с другой стороны, как реалист, он выводит право из силы; наконец, он все-таки остается юристом, и как таковой, не может не видеть отличие права, как от цели, так и от силы, и связи его с требованиями личности. Переплетение всех этих диаметрально противоположных взглядов именно и повело к тому бесконечному блужданию, которое поражает нас в сочинении Иеринга; отсюда возникает такой хаос мыслей, от которого приходит в ужас всякий читатель, привыкший связывать понятия. Если бы почтенный ученый захотел просто проверить вытекающие из правоведения начала путем умозрения и за этою проверкою обратился бы к изучению философии, то в ней он нашел бы подтверждение этих самых начал. Но к сожалению, он захотел быть не столько философом, сколько социал-политиком, а тут уже не было спасения. Погрузившись в эти мутные воды, в которые никогда не проникал свет Божий, он естественно потерял способность различать предметы и понятия. Дан, критикуя воззрения Иеринга и противопоставляя им понятие о праве, как о разумном начале, говорит, что метода, которой следует автор "Цели в праве", не философская, и не юридическая, и не историческая, а просто иеринговская. Скорее надобно сказать, что это метода социал-политическая. Если бы она была чисто иеринговскою, то из нее, без сомнения, вышло бы нечто более путное. Пока знаменитый юрист стоял на своей почве, он смотрел на предмет совершенно иначе. Это мы и видим в первых частях его "Духа римского права", где истинные начала правоведения излагаются в таких метких и ярких чертах, что после предыдущей критики мы не можем отказать себе в удовольствии сделать из него некоторые выписки.
Там право определялось не как защищаемый интерес, а как "объективный организм человеческой свободы"[37]. Существо римского воззрения Иеринг полагал в том, что личное начало составляет источник права, что каждый в себе самом носит основание права[38]. И это воззрение он признавал безусловно верным, "ибо, - говорит он, - содержание каждого юридического отношения, если отделить от него все придатки и привести его к юридическому его зерну, есть именно власть воли, господство; различия юридических отношений суть различия господства"[39]. "Рассмотрение совокупности частного права и всех его отношений с этой точки зрения, - замечает он в другом месте, - есть именно абсолютно верное... Всякое право есть частичка власти, составляющей принадлежность воли, частичка, сделавшаяся конкретною и получившая определенный образ; только те отношения суть юридические, и лишь настолько, насколько в них заключается это содержание; все, что в них содержится других элементов, нравственных, экономических, политических и т.п., все это не должно юристом упускаться из виду и считаться за ничто, но при отвлечении юридических понятий он должен все это устранить. В этом отношении римляне дали правоведению всех времен образцовый пример. Прирожденная ли виртуозность юридического отвлечения сделала их к этому способными? Единственную причину этого явления, - говорит Иеринг, - я вижу в ревности и энергии римского чувства свободы; частное право было для старого римлянина кодексом, Великою Хартиею его личной свободы... Как бы ни прозаичен был римский мир, он стоял именно на той высоте, где можно было сделать открытие, которое нельзя было бы сделать на другой, по-видимому более высокой точке зрения, открытие частного права. Это приобретение каждый народ должен себе усвоить... Абсолютно верная мысль, которая изобразилась в римском праве, состоит в том, что все отношения частного права суть отношения господства, что власть воли составляет призму частно-юридического понимания и что вся теория права имеет единственною задачею раскрыть и определить элемент свободы и господства в жизненных отношениях... Нашему научному сознанию, - прибавляет Иеринг, - не делает чести, что истина, которую в Риме давно открыл простой здравый человеческий смысл, не только многими упускается из виду, но даже прямо обозначается как заблуждение и недостаток римского права... Такое осуждение просто-напросто ведет к отрицанию всякого правоведения, ибо сущность последнего заключается именно в том, что оно отвлекается от всего не юридического в отношениях, не юридическое же есть все то, что не отражается на точке зрения господства"[40].
