Для Сталина уже в конце войны была ясна необходимость восстановления в полной мере прежней системы управления. Сохранение военных порядков подрывало основу номенклатурной – читай – советской системы управления. Поэтому не случайно, что уже в 1946 г. день Победы перестали отмечать как государственный праздник. В 1946–1947 гг. обрушились репрессии на генералитет Советской армии во главе с Жуковым, на директоров многих промышленных предприятий – директоров-генералов, связанных с армией, а позже, в 1948–1950 гг. – и на значительную часть секретарей обкомов военных лет (так называемое «Ленинградское дело»).

Но прежде всего Победа сохранила отечественную государственность. Она спасла существование и избавила от геноцида народы нашей страны. Она означала разгром политической системы, провозглашавшей право на уничтожение по расовому признаку.

И, наконец, она стала нашей Победой. Победой наших отцов и матерей, смертию смерть поправших, жизнь и здоровье положивших для избавления Отечества от «проклятой орды» завоевателей. Победой, ставшей, пожалуй, главным событием отечественной истории XX в.

В конце декабря 1942 г. группа московских историков отправилась в Сталинград, чтобы вблизи наблюдать грандиозную схватку Красной армии и германского вермахта. Месяцем раньше советскому командованию удалось окружить вражескую группировку, в которую входило больше 300 000 человек – немцев и их союзников. Шедшую с лета битву, за которой мировая общественность следила, затаив дыхание, историки из Москвы хотели зафиксировать для будущих поколений. Они посетили различные участки фронта в штурмуемом городе, сталеплавильный комбинат «Красный Октябрь» с севера, командный пункт генерала Чуйкова на крутом берегу Волги и район Бекетовка у южной окраины города. В окопах и блиндажах они разговаривали с командирами, офицерами и солдатами Красной Армии. Стенографистка, ездившая с ними, протоколировала эти беседы.

Еще в то время, когда проводились интервью, советское командование направило командующему окруженной 6-й армии генерал-полковнику Паулюсу предложение о капитуляции. По указанию Гитлера Паулюс это предложение отверг. Утром 10 января 1943 г. началось решающее наступление советских войск – операция «Кольцо». Накануне историки уехали. В феврале, через несколько дней после конца битвы и капитуляции оставшихся в живых вражеских солдат, они вернулись, чтобы продолжить беседы. В течение следующих недель и месяцев они провели многочисленные интервью и запротоколировали разговоры с 215 участниками и очевидцами Сталинградской битвы: генералами, штабными офицерами, командирами и простыми красноармейцами, комиссарами и коммунистическими агитаторами, матросами Волжской флотилии и санитарками, а также с рядом гражданских лиц – инженерами, рабочими и одной работницей кухни, которые в разбомбленном городе выполняли свою работу или боролись за выживание.

Эти отчеты в большей степени, чем какой бы то ни было другой известный источник, позволяют читателю приблизиться к событиям Сталинградской битвы и представляют ему более объемную и рельефную картину поступков, мыслей и чувств советских людей – участников войны. Солдаты рассказывают о своем происхождении, о том, как попали на войну, о своих солдатских задачах. Открыто, по свежим следам боевых действий они описывают как моменты ужаса, так и возвышающие боевые действия; они обсуждают сильные и слабые стороны советского способа ведения войны, говорят о полученных наградах и рассказывают о поступках «героев» и «трусов», служащих в их воинской части.

Историки, которые входили в состав «Комиссии по истории Великой Отечественной войны» под руководством московского профессора истории Исаака Израилевича Минца[371], проводили беседы по определенной системе. В нескольких случаях были опрошены десятки военнослужащих из одной дивизии: командир, его заместитель по политической части, штабные офицеры, командиры полков и рот, а также рядовые красноармейцы. Например, более 20 солдат из 38-й мотострелковой бригады (64-я армия) рассказывают о том, как они выследили и захватили в плен генерала-фельдмаршала Паулюса и штаб 6-й армии вермахта. Каждый рассказчик рисует часть общей картины событий, и каждый – со своей субъективной точки зрения. Так из совокупности отдельных рассказов складывается многомерное и очень подробное изображение солдат в бою. Изображение это впечатляет не только своей пластичностью: оно также показывает общие пространства опыта и наглядно демонстрирует функционирование Красной армии как военной организации.

Как и многих других свидетелей великой битвы у Волги, историков группы И. И. Минца волновал вопрос, каким образом Красной армии удалось одолеть противника, который – по всеобщему мнению – превосходил ее по уровню тактических навыков, дисциплины и военной подготовки. Именно с целью выяснить, какие средства позволили защитникам Сталинграда остановить непобедимую Германию, поставившую на колени всю Европу, историки говорили с защитниками города. Эта проблема занимает исследователей и по сей день. Пожалуй, больше всего дискуссий вызывает вопрос мотивации советских солдат в Сталинградской битве. Действовали ли они по своей собственной воле или их заставляли сражаться под дулом пулеметов? Черпали ли они силы в традиционных русских ценностях или вдохновлялись исключительно советскими идеологемами? Какую роль сыграла любовь к Родине, ненависть к захватчикам и преданность Сталину в их готовности сражаться и умирать? Интервью военного времени подсказывают разнообразные и порой совершенно неожиданные ответы на эти вопросы.

Откровенность и неоднозначность сталинградских записей негативно сказалась на их дальнейшей судьбе: историкам так и не удалось получить от военных цензоров разрешение на их публикацию, и документы затерялись в архивах. С 2009 г. интервью были подготовлены для публикации в ходе совместной работы Института российской истории Российской академии наук (ИРИ РАН) и Германского исторического института в Москве (ГИИМ). Результаты работы – немецкое издание, вышедшее в октябре 2012 г., и русское издание, которые появилось в апреле 2015 г.[372] Документальная монография содержит лишь подборку из массива бесед, проведенных с участниками и очевидцами Сталинградской битвы. Планируется научная презентация всех интервью на отдельном интернет-сайте.

Возможность обращения к этим беседам несомненно повлияет на историографию битвы, в первую очередь потому, что историки битвы продолжают иметь очень ограниченный доступ к личным документам времен войны. Публикации источников, которые показывают советских солдат как активных участников и, более того, победителей в этой войне, долгие годы мешала боязнь советских вождей проявлений «бонапартизма». В эпоху Сталина единственный, кто мог претендовать на звание победителя, был советский Вождь, носивший звание «генералиссимуса» Советской армии, а после смерти Сталина его роль была переформатирована в коллективный и анонимный «Советский народ под руководством Коммунистической партии». В этом контексте инициативы вроде идеи Константина Симонова, который призывал государственные архивы к соучастию в создании архива солдатских писем, были обречены на неудачу[373].

Есть и структурные объяснения, почему картина настроений и мироощущения советских граждан в военные годы до сих пор остается фрагментарной. Одно из них заключается в ограничениях советской цензуры, следившей за тем, чтобы в письмах (за редкими исключениями) не содержалось точных географических названий, подробного изложения хода событий и их оценки[374]. Военная цензура, которая подчинялась особым отделам НКВД, просматривала всю корреспонденцию РККА[375]. Письма, которые писались на бланках и складывались треугольником, не заклеивались, и на них ставился штамп цензурного ведомства[376]. Такая претензия на тотальный охват контрастирует с практикой цензурных отделов полевой почты вермахта, которые проводили лишь выборочный контроль, чтобы проверить, соблюдают ли солдаты требования военной цензуры. Неудивительно, что немецкие письма намного более объемные и содержательные и больше привлекают внимание историков, изучающих обе воюющие стороны в Сталинградской битве. Этому дисбалансу и способствует встречающее западное представление о советском солдате как о существе без индивидуальных черт. Мемуары немецких солдат рисуют красноармейцев в виде единой массы: это были орды фигурок землистого цвета, которые с криком «Ура!» бежали на немецкие позиции, подгоняемые размахивающими пистолетами комиссарами. Противником были и необъятное пространство, и холод, вызывающий мысли о Сибири. Эти образы и представления, подпитываемые пропагандистами Третьего рейха, вошли во многие западные исторические исследования послевоенного времени. Удивляться этому не приходится, ведь теперь поведение «русского солдата» американцам объясняли такие люди, как начальник гитлеровского Генштаба Франц Гальдер, которые, сделавшись военными историками, остались верны своему антикоммунизму, замешенному на расизме[377]. Убежденные в низком духовном развитии советского солдата и в том, что все его отличающие черты запечатлены на его теле, немецкие пропагандисты уделяли больше усилий на внешнее описание (фотографирование) противника, чем на запись его слов. Это контрастирует с советской практикой, которая исходила из понимания любого человека (своего и противника) как вервального субъекта и носителя Просвещения[378].