Однако дело не только в архивной революции, но и, как представляется, в мировоззренческой революции отечественных исследователей. Отказ в конце 1980-х – начале 1990-х годов от гегемонии марксизма в гуманитарных науках, отмена цензуры позволили преодолеть при изучении историко-религиозной тематики многие прежние отрицательные оценки и стереотипы, снять табу с многих тем. Стало появляться все больше работ, написанных с благожелательных позиций по отношению к религии и церковным обществам, а прямо антицерковные и антирелигиозные взгляды теперь уже становятся маргинальными в исследованиях – применительно к 2000-м годам. То есть именно сочетание этих двух революций – мировоззренческой и архивной – обусловило весь историографический прорыв в изучении историко-церковной проблематики советского периода.

В первую очередь отечественных исследователей привлекали почти не разрабатывавшиеся ранее темы государственно-церковных отношений в годы войны и патриотической деятельности РПЦ и других конфессий. Здесь, прежде всего, следует отметить вышедшие в 1990–2000-е годы работы (статьи, носящие комплексный характер монографии и диссертационные исследования, научные публикации документов) В. А. Алексеева, М. И. Одинцова, О. Ю. Васильевой, В. Н. Якунина, М. В. Шкаровского, В. В. Цыпина, И. В. Шкуратовой и др., написанные на основе нового, ставшего доступным архивного материала[273]. Указанные исследователи показали причины и ход поворота советского государства «навстречу» религии, характер и размеры патриотической помощи религиозных организаций фронту.

На некоторых особенностях работ некоторых из этих авторов кратко надо остановиться. В. А. Алексеев первый ввел в научный оборот в 1989 г. стенограмму записи встречи Сталина с тремя митрополитами 1943 г., ставшей началом «нового курса» в церковно-государственных отношений. Заслугой В. А. Алексеева в выпущенных им в 1991–1992 гг. двух монографиях является обнародование фактов патриотической работы РПЦ в годы войны[274]. Эта тема получила сильное развитие в монографии О. Ю. Васильевой «РПЦ в политике советского государства в 1943–1948 гг.», ее кандидатской и докторской диссертациях. Ученая рассмотрела такие аспекты, как роль воззваний иерархов и проповедей священников в защиту Родины, сборы пожертвований в фонд обороны, священники как бойцы в армии и партизанском движении, церковная миссия в оккупации, сбор средств на создание танковой колонны имени Дмитрия Донского[275]. Заслугой исследователя В. Н. Якунина, также масштабно рассмотревшего деятельность Церкви в помощи обороне Родины на расширенном круге источников, является особое изучение изменения правового положения РПЦ, юридических аспектов ее существования до и после 1943 г., возрождения духовного образования, издательской деятельности, финансового состояния, структуры органов управления[276]. Однако, называя правильно основные причины сталинского поворота навстречу религии в 1943 г., некоторые уважаемые исследователи допускают такой неверный, по моему убеждению, подход, как «чтение в сердцах» вождя. Так, у В. Н. Якунина встречается рассуждение о понимании Сталиным во время войны невозможности насильственной смены идеологии (с религиозной на атеистическую): «Сталин критически осознавал собственный опыт и отчетливо понимал, что невозможно насильственно вытравить старую и привить новую идеологию народам, чьи жизненные устои тесно связаны с религией»[277]. На самом деле несомненно только то, что Сталин действовал исключительно из прагматических, а не духовных мотивов, что признается большинством исследователей проблемы. В трудах О. Ю. Васильевой заметен лакировочный стиль, идеализация модели церковно-государственных отношений, сложившихся в 1943–1953 гг., которые она без достаточных оснований называет «золотым десятилетием» для Русской Церкви («И все же 1940-е гг. оказались очень хорошим, “золотым” десятилетием в жизни Русской Церкви»)[278]. По моим наблюдениям, такое отношение не корреспондирует с рядом трудностей и противоречий, возникших в те же годы при реализации «нового курса», с фактами ужесточения линии сталинского правительства в отношении религий и церквей с 1948 г. Принципиально иной подход к изучению этой темы показывают тверская исследовательница Т. Г. Леонтьева и я, автор этой статьи И. А. Курляндский. Выступая в декабре 2014 г. в Твери на конференции по истории сталинизма, Т. Г. Леонтьева, основываясь на изученных ею материалах тверских архивов, сделала следующий вывод: «Власть в очередной раз обманула народ, так как включила церковь как институт, а не сообщество верующих. Неправильно говорить о периоде 1943–53 гг. как о церковном возрождении и “новом курсе”»[279]. Я же считаю, что понятие «новый курс» использовать можно, но, изучая тему открытия и закрытия церквей при Сталине, другие аспекты церковно-государственных отношений в годы войны, пришел к выводу, что эта политика являлась весьма сложным и противоречивым явлением, заниматься апологетикой которого, как это делают теперь и некоторые историки, некорректно. Это было ограниченное развитие в рамках дозволенного, но не церковное возрождение, если понимать под ним восстановление былого могущества и влияния Церкви, как это было в прошлой истории. Священноцерковнослужители и миряне в рамках сталинского «нового курса» были опутаны многими стеснениями и ограничениями, продолжали находиться под подозрением властей как ненадежные элементы и под прицелом карательных органов. Настоящее церковное возрождение пришлось на годы правлений М. С. Горбачева и Б. Н. Ельцина.

М. В. Шкаровский в своем труде «Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве» (М., 1999) подходит к сталинскому церковному курсу объективистски, не допуская лакировки событий. Недостаток его содержательного труда в том, что целые вереницы фактов, бывает, не сопровождаются у него анализом, обобщениями, что придает повествованию часто вид хроники. Церковный историк, профессор Московской духовной академии В. В. Цыпин в своих трудах по истории РПЦ в советский период[280] проводит строго процерковную линию, избегая как сколь-либо критичного отношения к церковным деятелям и организациям, так и идеализации советского курса. Недостаток его работ – отсутствие критического отношения к используемым источникам.

Интересную эволюцию претерпели труды другого исследователя проблемы М. И. Одинцова. В прошлом чиновник Совета по делам религий, М. И. Одинцов стал известен многочисленными публикациями из ранее закрытого фонда созданного Сталиным Совета по делам РПЦ. Естественно, история этого учреждения и сталинского «нового курса» стала в центре его исторических работ. Заслуга исследователя в том, что он ввел в научный оборот много источников, установил много неизвестных ранее фактов. К сожалению, в работах данного историка содержится откровенная и поверхностная апологетика Совета по делам РПЦ, его руководителей и их трудов в сталинское время, защита «чести мундира» учреждения, в стенах преемника которого сам автор работал. Апологетика распространяется у него и на сам сталинский «новый курс» как явление. Недостатки связываются только с несознательностью отдельных проводников на местах безукоризненно правильной, с точки зрения автора, сталинской политики. О главе сталинского Совета чекисте Карпове Одинцов пишет в работах и говорит на конференциях так, как будто создает житие нового святого. Также прославляются им Совет по делам культов и его руководитель Полянский.

Гротескные формы указанные недостатки приняли в вышедшей недавно монографии М. И. Одинцова и его сотрудницы А. С. Кочетовой ««Конфессиональная политика в Советском Союзе в годы Великой Отечественной войны» (М., 2014), изданной в серии «История сталинизма». По моему убеждению, книга эта находится вне научного дискурса, так как состоит из лакировочных описаний, хотя там приводится многие факты, известные ранее по работам самого Одинцова и других историков. Но эти факты укладываются в тенденцию создания искусственно гладкой картины. Например, некоторые иерархи, известные теперь по документам как агенты НКВД, оправдываются авторами тем, что якобы все, чья позиция выглядела чекистам близкой, причислялись к агентам их органов[281] (что тоже не так), хотя в докладных записках Меркулова и Берии Сталину и Молотову речь несомненно шла об архиереях, считающихся штатными агентами соответствующих ведомств, на которых существовали персональные дела. Да, навязанное им годами террора сотрудничество могло быть неэффективным или формальным, но выглядит натяжкой – представлять это явление читателю так, будто оно вообще ничего не значило. Книга М. И. Одинцова и А. С. Кочетовой содержит и явно не соответствующее действительности положение, когда авторы пишут, что священники РПЦ якобы по решению властей были допущены проповедовать среди солдат и офицеров в действующую армию, распространяли и читали там воззвания иерархов, вели беседы о вере с воинами. В качестве подтверждения этого положения приводится ссылка только на одно воспоминание о неких беседах митрополита Николая (Ярушевича) с бойцами Красной армии[282].