Мысль о письме сменилась представлением серой папки с надписью: «Дело об ограблении универмага». Эти слова были аккуратно зачеркнуты, а ниже следовало шесть фамилий и наименование статьи. Это тогда удивило Лаврова. Он знал, что универмаг ограбили двое. «Разве еще сообщников нашли?» Но оказалось, что преступников по этому делу привлекалось действительно двое, а вот фамилий у одного из них было пять: Леонидов Борис Андреевич, он же Волков Иван Иванович, он же Шабров Алексей Ильич и так далее.

«Ну и деятель», — подумал Лавров. — Под пятью «псевдонимами» работал, значит привлекался и судился, по меньшей мере, раз пять и каждый раз скрывал настоящее имя. Наверное, старый рецидивист…»

Медленно переворачивался в сознании лист за листом, вызывая в памяти мельчайшие подробности дела, которым Юрий Никифорович Лавров занимался шесть лет назад.

Первые же сведения из протокола допроса обладателя пяти «псевдонимов» подтвердили тогдашнюю догадку Лаврова: старому рецидивисту оказалось всего 21 год. За короткую жизнь он успел пять раз побывать в тюрьме, совершить три побега из мест заключения и быть, наконец, арестованным в шестой раз, но не один, а с напарником, тоже рецидивистом, только возрастом постарше. Пропилив в чердаке двухэтажного здания отверстие, они проникли в универмаг и похитили на много тысяч рублей разных товаров. Таким же образом они совершили в разных городах еще несколько краж и были, наконец, задержаны.

Дело было почти полностью расследовано, оставалось лишь предъявить арестованным обвинение и ознакомить их с материалами следствия. Срок расследования истекал. Надо было торопиться. Перед мысленным взором Лаврова отчетливо возникла картина:

Милиция. Ввели Леонидова. Как ни странно, преступная жизнь не наложила на лицо парня своей характерной печати — нет, у Леонидова открытое лицо, прямой взгляд и одет он аккуратно, чисто. Ни отталкивающей блатной походочки, ни наглой развязности — ничего того, что можно было ожидать, ознакомившись с «богатой» биографией этого преступника. Он вошел в кабинет непринужденно, просто и улыбнулся Лаврову такой подкупающе веселой улыбкой, словно был его лучшим приятелем.

— Здравствуйте, гражданин прокурор. — И остановился у стола в ожидании, когда ему предложат сесть.

Серый коверкотовый костюм сидел на нем ладно, а шелковая рубашка с расстегнутой верхней пуговичкой слегка открывала смуглую шею, и мягкая голубизна шелка перекликалась с голубыми белками больших и блестящих черных глаз.

Лавров осознал только теперь, что разглядывал этого парня тогда с чувством какой-то подсознательной симпатии.

— Садитесь, — с некоторым опозданием предложил он. — Значит, вы и есть Леонидов?

— Именно. Впрочем, если угодно, у меня есть еще четыре фамилии, и ни одна из них не вызывает с моей стороны возражений.

— Да, да, я знаю, — сказал Лавров. — Откуда же они у вас, и зачем так много?

Леонидов невесело усмехнулся.

— Мне бы, гражданин прокурор, и одной за глаза хватило, да вот судьи… Видите ли, они — вернее вышестоящие инстанции — ни разу не пожелали удовлетворить мои просьбы о сокращении сроков, и потому я вынужден был заниматься этим вопросом сам. А когда сам себя амнистируешь, — одной фамилией не обойтись, это и ребенку ясно.

Этот парень был, кажется, еще и остряком. И говорил он гладко, грамотно — вероятно, когда-то учился, жил в более или менее культурной семье. Так что же с ним произошло?..

И Лаврову, несмотря на отсутствие времени, захотелось допросить Леонидова так, как обычно он допрашивал обвиняемых, когда был следователем, — обстоятельно, спокойно, ни в чем не ограничивая собеседника… Да, именно собеседника, потому что со стороны это вовсе не походило на допрос.

Лавров обладал счастливым для следователя даром: он умел разговаривать с людьми, терпеливо выслушивать их, умел расположить к себе, вызвать на откровенный рассказ о жизни, о пути, который привел человека в кабинет следователя. Он старался глубоко понять не только суть преступления, но и его природу: как и почему оно было совершено и мог ли тот, кто его совершил, избежать своей позорной участи — устоять перед искушением.

Леонидов рассказывал о себе охотно. Он, как и предполагал Лавров, оказался сыном обеспеченных и культурных родителей, в детстве прекрасно учился, много читал. Родители баловали его, но занимались им очень мало: оба работали, были еще молоды, увлекались театром, ходили к друзьям…

В одном из клубов, куда молодежь ходила на танцы, пятнадцатилетний Борис подружился с ворами, выучившими его своему «ремеслу». Сначала это была просто бравада, нежелание отстать от новых друзей. Потом это стало для Бориса тайной, первой настоящей тайной, с которой уже трудно было расстаться. Ему даже нравилось сознание того, что вот он, отличник, любимец учителей и болельщиков волейбола, совершает по ночам тайные дела, в которых никому и в голову бы не пришло его заподозрить.

Но вскоре, боясь разоблачения, Борис сбежал из дома. Здесь-то его и засосала окончательно преступная среда. Тюрьма, опять тюрьма, опять, опять. Связь с родителями давно порвалась — он скрывался от них, не мог сообщить им о себе, не хватало мужества.

Со временем пришла уверенность, что ничего уже нельзя изменить, что воровство — его призвание и что эта жизнь ему «вполне подходит».

Юрий Никифорович слушал Леонидова, не перебивая, почти не задавая вопросов, и только когда тот умолк, осторожно возразил ему:

— Ну, в двадцать один год рано говорить о том, что все решено и ничего уже не переменишь. Вся жизнь впереди. А уж какой она будет — это вопрос другой.

Но Леонидов не хотел развивать эту тему. Он весело отшучивался, хотя глаза его вовсе не были веселыми, И Юрий Никифорович решил, что для начала — хватит.

Он отпустил Леонидова и, провожая взглядом крепкую, спортивную фигуру парня, подумал: «И все-таки он еще не безнадежен… Ухмылки, идея «призвания» — все это наносное. А настоящее где-то гораздо глубже…»

В зале судебных заседаний и в узком коридоре было полно народу. Лавров боком протолкался вперед и занял свое место за столом.

Сидевший за барьером Леонидов улыбнулся ему, как старому знакомому, а его напарник исподлобья скользнул по лицу прокурора злобным взглядом и снова уставился в пол.

Процесс продолжался. Свидетельница — кассир универмага Глотова, молодящаяся дамочка с крупными серьгами в больших ушах, с чувством рассказывала суду о том, как она упала в обморок, узнав об ограблении магазина, так как решила, что украдено 30 000 рублей выручки, оставленных ею в ящике прилавка.

Эта женщина жила именно в том дворе, где остановились Леонидов и Козлов. И они как раз были свидетелями ее обморока наутро после ограбления магазина.

Выслушав показания, судья спросил Леонидова, имеет ли он вопросы к свидетельнице Глотовой. Леонидов поднялся со скамьи, непринужденно облокотился на барьер и сокрушенно вздохнул:

— Какие могут быть вопросы, граждане судьи? Я прекрасно понимаю состояние свидетельницы, но я и сам был в тот момент близок к обмороку: 30 000 рублей лежало у нас под носом, а мы возились с какими-то тряпками!

Председательствующий прервал Леонидова и, стараясь погасить веселое оживление в зале, спросил, почему найдены не все украденные отрезы шелка? Где остальные?

— А завмаги? — искренне удивился подсудимый. — Вы и не подумали о завмагах? Для них же эти кражи, как манна небесная, как пасхальное яичко!

Взрыв смеха в зале заставил судью постучать по столу карандашом.

Когда процесс закончился и подсудимым был объявлен приговор — по десяти лет лишения свободы каждому, Лавров вышел из зала суда недовольный собою и проведенным процессом. Обвинительная речь получилась какой-то ходульной, собранной из прописных истин и сухой юридической характеристики фактов. Ни на публику, ни на подсудимых она, естественно, не могла произвести хорошего впечатления.

Лавров поморщился, вспомнив брошенный на него иронический взгляд Леонидова — эх, ты, мол, прокурор, от тебя я ждал других слов…