___ ___

_________

_________

_________

___ ___

_________

Трансформация – любимый сюжет психотерапевтов. Он явным образом пресуппозирует превращение одного существа в другое, а неявным – изменение «формы» с сохранением некоего «содержания». Об этом свидетельствует латинское имя – транс-форма; но и по-китайски соответствующая гексаграмма, название которой обычно переводят словом «смена», основным своим значением имеет кожу, которую сбрасывает змея при линьке. Опять-таки изменение формы при сохранении содержания.

Так Иван, искупавшись в кипящем молоке, омолаживается и становится «писаным красавцем». Кипящее молоко, надо полагать, старую кожу не милует. Так лягушка, сбросив шкурку, превращается в принцессу. Этих образов в сказках не счесть, и они действительно очень часто связаны с кожей или с одеждой. То есть с тем, что придает человеку «форму».

Вся череда перемен, которым посвящена И Цзин, по большому счету, представляет собой лишь колебания и превращения форм. На это намекает комментарий: «Великий человек подвижен как тигр. И до гадания он уже владеет правдой». Форма, таким образом, – лишь одно из дел, одно из проявлений «великого человека». А трансформация ведет к проявлению «внутренней правды», на которой усиленно настаивает комментарий к этой гексаграмме, начиная с основного: «Если до последнего дня будешь полон правдой, то будет изначальное свершение и благоприятная стойкость», и далее: «Владея правдой, изменишь судьбу».

Сказки очень часто именно настаивают, что форма не есть содержание, а часто совершенно противоположны друг другу. Все эти образы безобразного чудища, которое превращается в принца, мерзкой жабы, которая превращается в прекрасную принцессу, и прочие-прочие-прочие – буквально твердят об этом законе изменчивости форм. Трансформация же обычно является чудом проявления истинной сущности, высвобождения ее из-под «заколодованных» уродливых форм. Или – как знать? – сменой масок, как в песне:

Превращенья и обманы,

Лилипуты, великаны -

Кто придумал, чья вина?

Вот опять линяет краска,

И опять спадает маска,

А за ней еще одна,

А под той еще одна,

А потом еще, еще, еще, еще…

(Юлий Ким)

Стоит заметить, что очень часто в народных сказках уродство, которое будет трансформировано, прячется в образах земноводных (лягушек, жаб) или пресмыкающихся (змей). Наша сказка в этом смысле традиционна: ящер родом из тех же скользких существ. Первая его маска, явленная в сказке, конечно, неприятна: тиран и самодур. Но сказка учит не доверять первой форме: она вполне может быть «заколдованной», то есть извращенной обстоятельствами, воспитанием, чьей-то злой волей или просто стадией роста. Подростки, прямо перед половозрелостью, иногда бывают удивительно некрасивы: прыщи и прочая. Однако же именно оттуда вскоре вылетит птичка…

Способ трансформации в нашей сказке не совсем обычен; он во многом похож на сюжет «возвращения» (№ 24) в детство. Позже (потому что трансформация не делается одним махом) это подкрепляется «ударом» кинжала в сердце. Такой удар подобен сказочному поцелую Аленушки, слезам Герды над замороженным сердцем Кая или уколу адреналина в сердечную мышцу. Он разбивает заклятие, которое, как в сказке про спящую красавицу, способно только «усыпить» героя, но не убить. «Из приоткрытого сердца капала кровь, а в ответ в сердце входили простые чувства» – это очень обычная история для современной психотерапии. Вначале прорывания защит, а потом нахлынувшие потоки новой жизни, берущиеся неизвестно откуда. Хотя мы, вооруженные знанием предыдущей гексаграммы «Колодца», знаем откуда. Как говорил дятел из сказки к гексаграмме «Радость» (№ 58): «Внутрях! Чем глубже, тем они вкуснее!»

Так прошёл ящер по земле, удивленный тем, что ему открылось. Наконец кровь перестала капать. Как в тумане, он принялся строить мост над глубокой пропастью, смутно думая, что взорвет его, как только на нём соберутся люди. Но вот он закончил мост, по мосту пошли пешеходы, а он сидел в стороне, безучастно на них глядя, а потом встал и ушёл. Он вскоре одумался, и принялся копать колодец, чтобы отравить его. Но опять он потратил слишком много сил на подготовку; и когда колодец был готов, он так устал, что ушёл и уснул, а потом уже не стал искать своё творение.

Слишком велика была охватившая его тоска; он должен был с кем-то поделиться. Он отправился в горный монастырь. "Что мне делать, на мне столько грехов и крови?" – спросил он у монаха. "Не вижу", – отвечал тот. "О, на мне много, много крови людей. Я весь в грехах". "Я не вижу, – повторил монах, – ни крови, ни грехов".

Ящер вышел. Вокруг был голод. Он почти обрадовался этому, потому что так он знал, что делать. Он стал рыскать по округе, отыскивая пищу и раздавая её голодавшим животным. Но пищи с каждым днем становилось всё меньше. Ящер бродил по округе, голодный и грязный; те, кому он не приносил пищи, боялись его и прятали детей.

Однажды он лег спать под деревом, не зная, день был или ночь. Он проснулся от того, что на него что-то упало. Как собака, он бросился на этот предмет и сомкнул челюсти. И вдруг его рот наполнился сладким соком. Это был плод стоявшего над ним дерева, и этот плод нес жизнь – ящер посмотрел вверх – ему и многим лесным обитателям.

Месяц ящер разносил плоды по норам и дуплам. Каждый день плоды появлялись заново. Дерево цвело без устали. Ящер носил и носил.

Через месяц голод кончился. Лес наполнился ягодами и грибами. Ящер подошёл к любимому дереву, и последний плод упал к его ногам. Больше на дереве их не было; оно отдыхало. Ящер не знал, как отблагодарить прекрасное дерево. Он повязал вокруг ствола красную ленточку, принес и вылил под него ведро воды, но больше ничего не придумал.

_________

___ ___

_________

_________

_________

___ ___

Сюжет «Жертвенника» продолжает сюжет «Трансформации», привнося в него две идеи: внутренней переплавки и посвященности божеству. В рисунке гексаграммы мы видим «дерево» снизу и «огонь» сверху: очень знакомое и устойчивое сочетание, дающее образ жаркого огня. На этом огне (давайте представим) стоит тигель, в котором плавится металл. Вся его прежняя структура исчезает, прежние связи распадаются, происходит мощная очистка. Или же давайте представим, что на этом огне сжигается ягненок, жертва божеству. В определенном смысле здесь происходит то же самое уничтожение прежней формы, очистка духовной сущности с обретением нового смысла.

Идея о том, что можно или нужно приносить жертвы, относится к одной из самых древних и универсальных человеческих идей. К ней можно относиться как к манипулятивным попыткам влиять на волю божества; но также в основе ее можно увидеть изначальную идею о необходимости «отдавать». Конечно, у человека всегда очень силен инстинкт присвоения; человеческая жадность не знает границ (вспомним сюжет № 27 «Голодного дьявола»). Этот инстинкт губителен для окружающего мира и для самого человека, если он не компенсируется некой противоположно направленной силой. Таких сил несколько (хотя все они на сегодня «не справляются»); одной из них, я думаю, является принесение жертв, необходимое в большинстве человеческих культур. Эту идею стоит понимать широко, не только как сожжение агнца в какой-то седой и неведомой древности. Идти работать в детский дом на гос. зарплату – это может быть той же жертвой неведомым силам (потому что энергия, время и душевное тепло уходят «как в прорубь») со столь же туманной идеей воздаяния. Когда ящер идет кормить чужих ему животных в сказке – происходит то же самое, он возлагает свои силы на алтарь (то есть жертвенник). Ящер почувствовал время отдавать и делать добро для других – и он повинуется этому импульсу, вначале бессознательно (когда строил мост и копал колодец), а потом более собранно и целостно.