На это намекает название сказки. Туман – образ инфантильного состояния, путаницы намерений, внутренней «затуманенности».

Далее сказано: «если свяжешься с младенцем, то утратишь возмужалых». А потом еще интереснее: «если свяжешься с возмужалым, то утратишь младенца». Вот ведь елки-моталки! Нельзя в этой ситуации и рыбку съесть, и лапки не промочить. Ситуация побуждает совершить четкий выбор – за кем или за чем ты следуешь. Ненавязчиво намекая: следуй за возмужалым, младенца же «впоследствии будешь искать и обретешь».

В гексаграмме последования мы видим внизу «молнию» – символ движения, а сверху «водоем» – символ радости. То есть речь идет о движении к радости. Не к обогащению и не к личностной трансформации, а вот именно просто к радости душевной. Вот сидит человек дома и слышит голос дудочки. Он открывает окно, потом дверь, а потом выходит на улицу и следует за бродячим музыкантом. Просто так, по движению сердца.

Этот сюжет можно проиллюстрировать историей Марии Магдалины, которая последовала за Христом не в армии апостолов, которых он направил и обещал место в Царствии небесном, но по простому, внезапному и очевидному велению сердца. И не по земной любви, мечтая об обладании, как происходит в сюжете «Приближения» (позиция 8). Сердце ее было свободно и заполнилось великой любовью; она взяла драгоценное масло мирра и омыла ноги Иисуса и вытерла своими волосами. Иуда, который возмущался такой растрате средств, был, конечно, не в сюжете «Последования». Его поведение сильно походит на ситуацию «невроза» или «суда» (гексаграмма 6) – конфликта между «высоким» и «низким». Поэтому он тревожится внутри и судит снаружи. Он стремится поиметь что-то от учителя, чтобы можно было бы удержать у себя. Ни ежик, ни Мария Магдалина на это не рассчитывают. Они как будто знают на память комментарий Книги: «Если в последовании будет захват и пребудешь стойким, то будет несчастье. Если же, владея правдой, пребудешь на пути и от него будет ясность, то какая может быть хула?»

«… и было ему хорошо».

Жил-был писатель. Вы мне скажете, что так людей не зовут, а я вам скажу, что тех, которым имя дали мама с папой, конечно, так не зовут; но только бывают люди, которые из своего первого имени уходят, как из села, и дальше уже – куда прибьются!

Этот писатель, или скажем, чтоб вы опять не возмущались, – этот сочинитель (потому что он почти никогда ничего не записывал) – жил за городом, за лесом, за лугом, за рекой и за дорогой. Там стоял его скромный домик, где обитал он и все его создания; и все как один – уроды.

Вы спросите – как это, все уроды? – а я вам скажу, что если все время перебивать, до конца не доберемся, а это сказка из тех, где в конце есть кое-что, чего нет в начале. Так что наберитесь терпения, я все постараюсь объяснить ясно. Как-то уж так получалось, что все, кого он придумывал, были дурные, нескладные или совсем уж невезучие, так что он и поселился подальше от людей, чтобы им на глаза не попадались (он их сам так называл, я бы такого не придумал) его уроды, дебильчики и недоноски. Он их никогда не бросал и не прогонял, наоборот, кормил и ухаживал. Так он и жил в этом веселом месте, придумывая новых уродов и ухаживая за прежними.

Вы вот зря думаете, что, о-о-о, в этой сказке, кажись, никакой жар-птицей не пахнет. Обождите. В сердце самого дурака тоже сидит жар-птица, может, в кривой и вонючей клетке, но она там есть, и когда-нибудь да вылетит. Вот, среди, прочих, жили там такие уроды Сашка и Тишка. Они были из ранних его творений (поздним он уже не давал таких простых имен). Сашка был низенький, слегка перекособоченный, всюду заросший волосами, с темной кожей и огромными пришлепнутыми губами. Тишка был другой модели: руки как трактор, плечи и голова квадратные (так задумывал Писатель, но природа сгладила углы), ноги – коряги, живот – барабан. Тишка был молчаливый, а у Сашки рот не закрывался, даже поесть ему поэтому было трудно. Но в доме этому никто не удивлялся, там за многими нужен был уход и спецпитание, и Писатель терпеливо за всеми ухаживал. Он и рад был бы куда-нибудь выехать, съездить хоть куда-то, да хозяйство держало.

А однажды Сашка убежал. Писатель и Тишка бросились в погоню, но уже и дулю в поле не нашли. Боясь далеко уходить от дома, Писатель сказал возвращаться. Он думал: "Вернется!" – но Сашка не вернулся, пропал, исчез. Писатель погоревал, но забот было много; он со злости придумал двух замечательных уродов, да тем дело и кончилось.

Но не кончилось! Через пару лет от Сашки пришло письмо. Откуда-то с далекого Севера он писал, что пошел учиться, что в какой-то королевской деревне он живет и говорит по-французски. Дурость какая-то: если деревня, то почему королевская? Писатель издевательски прочитал письмо Тишке, тот ржал, но оба обрадовались и затосковали. Писатель тайком ответил, коротко и смешно, что-то вроде "Придурок, возвращайся!", но Сашка не вернулся, хотя продолжал иногда писать, и даже стал присылать свои сочинения, слава Богу, на нормальном русском, хотя и стихи.

Дальше – больше. Как-то Сашка прислал целую поэму. Странны были писателю творения своего губошлепа (он его так ласково за губки называл, каждая весом в полкило). Захотелось ему приехать к Сашке, посмотреть, что да как, но трудно было бросить дом, полный недоносков, и оставить не на кого. Так они и жили: этот тому – письмо, тот ему – ответ, и так прошло несколько лет, потом еще несколько, потом еще десяток. Так писатель и не собрался в гости на север.

Пока однажды не пришло ему письмо, что Сашка убит на дуэли. Писал какой-то его друг, "ставил в известность", что послезавтра хоронят, там-то и там-то. Крикнув Тишке, чтоб поухаживал за семьей, писатель мигом вылетел со двора, кинулся в поезд и помчался на север, и успел к сроку, хоть не повидаться, так похоронить. На похоронах было много народа, его никто там не знал, а он из уголка удивленно глядел на мир своего сына. Но поразили его там не гусары, чиновники или поэты. Эта братия никогда его сильно не интересовала. Были там, на похоронах, во множестве удивительные и прекрасные существа, и не надо было быть писателем, чтобы различить, что это собрались Сашкины творения и герои. Так вот: писатель обалдел от их красоты. Некоторых он узнавал: еще из первой поэмы там были Русалка и Дядька Черномор. Потом, незнакомые, братья разбойники… И много, много иных.

Он никогда не представлял себе, что герои могут быть такими прекрасными. Тихонько, когда закончились поминки, он уехал к себе домой. Там, ни с кем не поздоровавшись, он выгнал из своей комнаты всех придурков, закрыл окно и двери и крикнул, чтоб не беспокоили. Он видеть не мог своих уродов. Те скулили под дверьми, стучались, лезли в дымоход, но он их гнал, сидел там взаперти и орал, чтоб все убирались. Так постепенно и произошло: увидев, что их не кормят и не заботятся, уроды стали расчухиваться и расползаться. Через неделю не осталось никого. Остался, впрочем, Тишка, он и ухаживал за старым писателем. Тот уже ничего никогда не сочинял, с Тишкой почти не разговаривал, благо, тот не обижался.

Так все постепенно и кончилось. Писатель умер, Тишка делся неизвестно куда.

Вот разве что из тех уродов, что разбрелись из дома, один стал литературным критиком, и вот он заметил в одной своей статье, что Сашка никогда, ни в одном своем стихотворении из многих томов, ни в прозе, ни в письме, ни в записке, во всем своем богатом и многогранном языке, не использовал это слово: "урод".

Нигде, никогда, ни разу.

Впрочем, и Писатель свое первое имя так никому и не назвал.

Тут они вышли квиты.

_________

___ ___