катастрофе. Что-то в роде передавшейся из рода в род между

кочевниками Северной Америки легенды указывало, что территория мыса

Батурст хотя и присоединилась несколько веков тому назад к материку, но, не составляя с ним одного целого, должна была когда-нибудь при

каком-либо новом и грозном явлении природы вновь отделиться. Отсюда—

удивление эскимосов, когда они впервые увидели, что лейтенант Гобсон

решился выстроить факторию у самой подошвы мыса Батурст. Но в

силу ли простой осторожности, столь присущей их племени, или просто

из неприязни, которую всегда испытывают туземцы к европейцам, занимающим

их земли,—эскимосы не сказали тогда лейтенанту об опасности.

Калюмах не доверяла этому преданию, тем более, что оно не основывалось

ни на чем серьезном, и могло быть лишь одной из бесчисленных

эскимосских легенд. Вот почему обитатели форта Надежды не были ею

своевременно предупреждены о грозившей им на избранном ими месте

опасности.

Когда Калюмах убедилась в исчезновении мыса Батурст, она продолжала

свои исследования за Васбурнский залив, но не нашла и там никаких

следов тех, кого искала, и ей осталось лишь возвратиться на запад, на рыбные ловли Русской Америки.

В первых числах июля ее двоюродный брат и она покинули, наконец, залив Моржей. Они направились берегом и к концу июля, после безрезультатного

путешествия, вновь возвращались в поселение на Новой Георгии.

Никогда больше уже не надеялась Калюмах встретиться ни с Полиной

Барнетт, ни с ее друзьями из форта Надежды. Она считала их всех

уже погибшими в страшных водах Ледовитого океана.

Когда Калюмах возвратилась в свой дом, к семье, она принялась за

обычные занятия: работала на рыбных ловлях у Ледяного мыса, который

расположен на семидесятой параллели, почти в шестистах милях от мыса

Батурст.

В продолжение первой половины августа месяца не произошло ничего

особенного. Но к концу месяца разразилась та ужасная буря, которая

так обеспокоила Гобсона и которая, по его предположению, распространилась

на все полярные страны, вероятно, даже за Берингов пролив.

Буря была одинаково сильна и разрушительна, как у Ледяного мыса, так и на острове Виктории, и пловучий остров в это время находился

от Ледяного мыса не дальше двухсот миль, как это тогда же было вычислено

лейтенантом.

Полина Барнетт, слушая Калюмах, тотчас же связала мысленной нитью

ряд обстоятельств, и ей стало вполне понятно прибытие молодой эскимоски

на остров, положение которого ей было отлично известно.

В первые дни ужасной бури эскимосы Ледяного мыса скрывались в

своих юртах. Они не только не осмеливались ловить рыбу, но боялись

даже выходить из юрт. Однако, в ночь с 31-го августа на 1-е сентября

Калюмах решилась выйти на берег. Она пошла, пренебрегая ветром и

дождем, которые свирепствовали вокруг, и осматривала своими зоркими

глазами море, в темноте которого подымались, словно исполинские горы, громадные волны.

После полуночи ей показалось, что какая-то масса двигалась мимо, параллельно берегу. Ее глаза, одаренные необыкновенной остротой зрения, как у всех туземцев, обитающих в полярных странах, где большую

часть года стоит темнота, не могли обмануть ее. Громадная масса проплыла

мимо, в двух милях от берега, и это не могло быть ни льдиной, ни судном, ни даже китом в это время года.

Калюмах не имела времени для размышлений. Она просто решила,

что необходимо дать знать этим невольным пловцам, что твердая земля

близко от них. Она побежала в юрту, схватила один из тех смоляных

факелов, которыми эскимосы освещают свои рыбные ловли ночью, зажгла

его и начала махать им на берегу во мраке Ледяного мыса.

Это и был тот огонь, который заметили во время бури Джаспер Гобсон

и сержант Лонг близ мыса Михаила в ночь с 31-го августа.

Какую радость испытала молодая эскимоска, когда увидела ответный

сигнал в виде зажженных лейтенантом еловых ветвей, бросавших свой

отсвет до самого Американского берега, о такой близости которого лейтенант

даже и не помышлял.

Но огонь вскоре погас. Тишина продолжалась лишь несколько минут, и страшная буря вновь разразилась с прежнею силою.

Калюмах поняла, что ее „добыча"—она так назвала найденный ею

остров,—вновь ускользала от нее. Она уже видела, как этот пловучий

остров вновь исчезал во мраке, увлекаемый бушующим океаном.

Это был для молодой туземки ужасный момент. Она говорила себе, что надо во что бы то ни стало немедленно предупредить ее друзей об

их положении и что каждый потерянный час грозит им гибелью.

Она больше не колебалась. Здесь была ее легонькая лодочка, на

которой она уже перенесла в океане столько страшных бурь. Она спустила

лодку на волны, оделась в шкуру тюленя, которую нашла здесь

же в лодке, и пустилась в мрак бурной ночи.

Брошенная вместе с лодкой на гребень громадной волны, Калюмах

тотчас же поняла, что страшный ветер, будучи попутным, помогал ей

приблизиться к острову. И она направила руль к движущейся массе

острова.

Удары волн обдавали ее всю водою, но ее маленький челнок скользил

по их гребням, как легкая соломинка. Много раз он чуть не опрокидывался, но каждый раз удар весел эскимоски вновь выпрямлял его.

Наконец, после часа неимоверных усилий, Калюмах увидела пловучий

остров. Она уже больше не сомневалась, что достигнет своей цели, так

как остров был уже не дальше четверти мили. Тут-то она и издала торжествующий

крик, который тогда услышали Джаспер Гобсон и сержант

Лонг.

Но в это же время Калюмах почувствовала, что, помимо ее воли, какое-то сильное течение начало увлекать ее к западу гораздо сильнее, чем оно влекло остров Виктории. Ее легкое суденышко мчалось по течению, как стрела. Она снова вскрикнула, но этого крика уже не услышали

на острове, так как течение отнесло ее далеко. Когда утренний

рассвет позволил разглядеть ей окружающее, земля Новой Георгии, от

которой она плыла, и пловучий остров, который она догоняла, представились

ей уже неясными массами, еле обрисовывавшимися на горизонте.

Пришла ли, однако, в отчаяние молодая туземка? Нет. Возвратиться

на Американский берег ей было уже невозможно, так как северный

ветер все еще дул от берега, и в продолжение тридцати шести часов отнес

и остров, и ее на целые двести миль в открытое море.

Для Калюмах оставалось одно только средство спасения—догнать

пловучий остров, держась одного с ним течения.

Но силы уже изменяли несчастной девушке. Безнадежность ее положения, усталость и голод,—все это действовало так, что весла невольно

выскальзывали из ее рук. Она боролась еще несколько часов, и ей казалось, что она все же приблизилась к острову. Но с острова ее уже не

могли заметить, так как она была лишь точкой на обширной поверхности

моря и его волн. Она боролась и тогда, когда ее надорванные руки и

окровавленные ладони почти отказывались уже служить ей. Она боролась

до последнего истощения сил и потери сознания,—и, наконец, ее утлый

челн сделался игрушкой ветра и волн...

Что произошло тогда? Сколько времени ее носило, как солом чку по

.морю? Всего этого она уже не знала. Очнулась она лишь тог да, ее челнок был выброшен волнами вместе с нею на берег и разбился под

нею.Очутившись в холодной воде, она очнулась, а следующей волной ее, полуживую, подхватило и выбросило на песчаный берег.

Челнок скользил, как легкая соломинка.

Это произошло предшествовавшей ночью, на заре, т.-е. между двумя

и тремя часами утра. Следовательно, с момента отплытия и до момента

крушения лодки прошло не меньше семи— десяти часов.