каким-то инстинктом.

— Стой же и смотри!— перебила Мэдж, более энергично удерживая

Полину...

В пятидесяти шагах от мыса, на самом берегу, двигалась какая-то

белая масса, испускавшая теперь ужасное рычание.

Это был громаднейших размеров полярный белый медведь.

Обе женщины в безмолвном ужасе остановились. Громадное животное

вертелось вокруг распростертого на снегу мехового свертка, который оно

вдруг подняло и опять бросило в снег. Сверток этот можно было принять

за труп тюленя.

Миссис Полина и Мэдж не знали, что и подумать, и не осмеливались

приблизиться. Вдруг в свертке что-то отвернулось, в роде головного

капюшона, и длинные черные волосы рассыпались по белому снегу.

— Это женщина!—вскричала Полина, намереваясь броситься к несчастной

и удостовериться, жива ли она.

— Остановись!—перебила ее Мэдж, удерживая,—остановись... Зверь

не сделает ей ничего дурного!

Медведь, осматривая неподвижное тело и вертя его, повидимому, не

собирался терзать его своими громадными когтями. Иногда он отходил

и вновь возвращался. Он, казалось, не знал, что ему делать. В то же

время он совершенно не замечал присутствия двух других женщин, которые

с ужасом наблюдали за ним.

Вдруг раздался ужасный треск. Почва затряслась, как при землетрясении.

Можно было подумать, что мыс Эскимосов весь погружается в

пучину океана. Громадный кусок острова, как огромная ледяная глыба, вдруг оторвался от берега, вследствие перемещения в нем центра тяжести, и теперь уносился в море вместе с женщиною и медведем.

Полина Барнетт вскрикнула и хотела броситься на льдину прежде, чем она совершенно отделилась.

— Подожди, подожди же,—повторяла хладнокровно Мэдж, удерживая

Полину крепко за руку.

Озадаченный произведенным льдиной треском, медведь попятился и

огласил воздух страшным ревом; он бросил бездыханное тело и бросился

к той стороне льдины, которая уже отделилась от острова шагов на

пятьдесят. Как бешеный бегал он, взрывая когтями снег и песок, и, наконец, вновь возвратился к безмолвному трупу.

Затем, к неописуемому удивлению обех женщин, он схватил его за

одежду зубами, поднял, понес к краю льдины, бросился вместе с ношею

в море и поплыл к берегу острова.

Будучи великолепным пловцом, как и все животные севера, медведь

в несколько взмахов своих лап достиг берега. С громадным усилием он

вскарабкался на льдину острова и здесь положил тело, которое он принес.

В этот момент Полина Барнетт уже не смогла больше владеть собою: не думая об опасности очутиться лицом к лицу со страшным врагом, она

вырвалась из рук Мэдж и побежала к берегу.

Увидя Полину, медведь поднялся на задние лапы и пошел прямо на

нее. Однако в десяти шагах он остановился и опустил свою огромную

голову. Затем, как бы вдруг забыв свою природную свирепость, под

наплывом воспоминаний о только что происшедшем грозном явлении природы, он повернулся, издал ужасающий рев и тихо поплелся прочь, даже

не взглянув больше назад.

Полина тотчас же бросилась к распростертому на снегу безмолвному телу.

Невольный крик вырвался из ее уст.

— Мэдж, Мэдж!—звала она.

Мэдж приблизилась к телу. Это было тело молодой эскимоски Ка-

люмах.

IX. Приключения Калюмах

Как могла Калюмах очутиться на пловучем острове, в двухстах милях

от Американского континента? Это было совершенно невероятно!

Но прежде всего—дышит ли еще .она? Можно ли ей возвратить жизнь?

Полина раздела эскимоску; тело ее было еще теплое. Она выслушала

ее сердце. Сердце билось слабо, но билось. Кровь, которую потеряла

бедная девушка, была лишь из пораненной руки, и рана не была опасна.

Мэдж перевязала эту рану своим платком и остановила кровотечение.

Полина, став на колени возле Калюмах и приподняв голову молодой

туземки, влила ей в рот через стиснутые зубы несколько капель водки

и смочила ей лоб и виски холодной водою.

Прошло несколько минут. Ни Полина, ни Мэдж не решались проронить

ни одного слова. Они обе ждали в томительной тревоге; им казалось, что последние признаки жизни, которые еще оставались в эскимоске, могли вдруг совершенно исчезнуть.

Из груди Калюмах вырвался слабый вздох. Руки тихо задвигались, и, прежде чем она открыла глаза и могла узнать, кто подал ей помощь, она прошептала:

— Госпожа Полина, госпожа Полина!

Путешественница была поражена. Почему ее имя было произнесено

при таких совершенно исключительных обстоятельствах? Добровольно ли

Калюмах очутилась на пловучем острове и знала ли она, что встретит

на нем европейскую женщину, доброту которой она не могла забыть? Но

как могла она это узнать и как могла достигнуть ост.рова Виктории, который находился в таком расстоянии от материка? И как, наконец, она могла догадаться, что именно эта льдина уносит так далеко от континента

Полину Барнетт со всеми ее спутниками из форта Надежды?

Все это было совершенно странно и необъяснимо.

— Она жива, она будет жить,— сказала, наконец, Мэдж, которая почувствовала

под своею рукою теплоту и движение, возвращавшиеся в это

обмершее было тело.

— Бедное дитя!—прошептала с волнением Полина Барнетт. Она была

тронута тем, что в такую минуту на устах эскимоски было ее имя.

Глаза Калюмах, наконец, открылись. Ее блуждающий, неопределенный

и нерешительный взгляд как бы еще не выходил из-под ресниц. Наконец

этот взгляд ожил, остановившись на путешественнице. Один момент, один миг, в который она увидела Полину Барнетт, сделал все. Молодая

туземка тотчас же узнала добрую женщину. Имя ее еще раз сорвалось

с ее губ, и рука, которая мало-по-малу подымалась, вдруг упала в руку

Полины Барнетт.

Заботы обеих женщин скоро привели в чувство юную эскимоску, слабость

которой происходила не только от раны и усталости, но и от голода.

Когда Полина узнала, что Калюмах не ела уже сорок восемь часов, то сейчас же дала ей несколько кусков холодной дичи и водки, которые

возвратили ей силы. Через час ей позволили итти вместе с обеими

женщинами.

В продолжение этого часа, сидя на песке между Мэдж и Полиной, Калюмах высказала им свою благодарность за спасение и рассказала о своих

приключениях. Конечно, она никогда не забывала и не могла забыть

европейских женщин с форта Надежды. Образ Полины Барнетт был всегда

в ее памяти, и, конечно, не простой случай забросил ее полумертвою

на пустынный берег острова Виктории.

Без дальних слов—вот что рассказала Калюмах Полине.

Здесь надо вспомнить о данном молодой эскимоской при первом

посещении форта Надежды обещании возвратиться в него ровно через

год весною. Полярная длинная ночь, наконец, прошла, и наступил прекрасный

месяц май. У Калюмах тогда воскресло желание выполнить обещание.

Она покинула свое селение в Новой Георгии, где зимовала, и в

сопровождении одного из двоюродных братьев отправилась на полуостров

Виктории.

Спустя шесть недель, в половине июня, она прибыла на территорию

Новой Британии, в окрестности мыса Батурст. Она отлично узнала вулканические

горы, вершины которых господствуют над Ливерпульским

заливом, и через двадцать дней прибыла к заливу Моржей, в котором и

она, и ее сородичи так часто охотились на тюленей.

Все было на своем месте, но дальше к северу—ничего! Берег совершенно

прямой линией спускался к юго-востоку. Ни мыса Эскимосов, ни

мыса Батурст уже не было!

Калюмах поняла, что произошло: или вся местность, вдруг сделавшаяся

островом, погрузилась в пучину вод, или он—этот новый остров—

поплыл и был унесен морем!

Не найдя тех, кого она искала, добравшись сюда из далеких мест, Калюмах заплакала.

Но эскимос—ее родственник—нисколько не удивился этой необыкновенной