Хорошо, значит, живем? Сараи посещаем?

Она вдруг присела на корточки, подняв лицо кверху… но не видя меня.

Я напрягся всей душою. Но что такое душа? Лишь сгусток информации. Единственное, что я мог, завибрировав,— это электризовать капли в туманном небе, они стали слипаться, укрупняться и, став тяжелыми, летели вниз. Не открывая глаз, она ловила их ртом, размазывала языком по губам — снова была со мной. Золотой дождь!

Потом вдруг застонала:

— Ну скорее… змей!

Обратно я летел в полной тьме. И наконец — запахи я чувствую! — почувствовал море! Так… Но хотелось бы сориентироваться точнее. О! Вроде та длинная палка, чернеющая в темноте,— труба кочегарки Дачи Генсека. Точно! Зуб даю, золотой!

…Впрочем, как всегда, горячишься. Расшвырялся зубами!.. Тела не имеешь — не то что зубов!

И тут как раз «встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос»!

И осветила виноградный склон!

Вот они, мои соколики: тесно сплетясь с вакханками, спали в виноградных разгородках. Я летел на бреющем, разглядывая их… Ваня Нечитайло, Петя Скобцев, Дима Орлов, Маракулин, Панков, Зинченко. Праздник Вакха удался: гроздья винограда лежат у них на устах и на других местах. О, и кое-кто из «партизан» примазался! Молодцы!

Меня только тут нету!.. Много захотел.

Зато передал свою программу, последнее желание, последнюю команду — и она выполнена!

Ну я — прям как рядовой Пермитин, который, умирая, сжал зубами разорванный провод и передал сигнал!

Маркс строго хмурится с высоты, а где ж та «железная таблетка», что на губе у него раньше была?

Где, где! Смотреть надо лучше! У тебя на бороде!

А кто это там бодрствует, торопится в отдалении? О-о, мистер Карпентер!

— Не видать ли наших козз?

— Оф козз!

Очнулся, как от толчка, в белой палате, испуганно огляделся. Кто-то стонал неподалеку, весь утыканный трубками.

О Господи!

Геныч!

Ничего страшней нельзя было увидеть!

А кто же тогда — я?

Снова — вне?

…Да не! Передо мной в некотором отдалении босая нога с резко выдающимся средним пальцем.

Где-то я ее раньше видел!

Моя?

О Господи! Это когда Маркел с баяном по снегу шел босой — тогда видел!

Теперь я — сын Маркела?

Ужас!

Сумел-таки приподняться на койке, посмотреться в зеркало над умывальником.

И захохотал.

Ты — сын Маркела?

Надейся!..

Сам Маркел! Скопив снова силы, поднялся, полюбовался.

Во угораздило!.. Маркелло Мастроянни! Неожиданно сипло захохотал.

— Ну, докладывай, как на койку-то угодил.

— …Я?

— Ты, ты!

— …Чтой-то смутно припоминаю…

— Давай!

— Честно шел себе по набережной… Навстречу Ясон. С козой! Вымытая, кудрявая! Чистая картинка! На веревочке ее ведет, как невесту! На одном рогу — бант. А на поясе его — пистоль. И сам тоскливо озирается — мол, где тот, кто на невесту мою покусится? Надругается над старинным обычаем? И — никого!

Ну, ясно. У нас и постановления партии и правительства игнорировались порой, не то что это. Вон главный диверсант — за бабой погнался вместо козы, израненный лежит!

Подошел к Ясону. Мирно его спрашиваю:

— А коза — за?

Тут зенки его окаянные злобой и налились.

— Не нужна мне коза! Не нужна, понял?

Стал пинать ее, та заблеяла.

Картина ясная: издевательство над животными. Семь лет дают — больше не дают!

Так… дальше.

Ну, тут он взял себя в руки, пошел прочь. Ну, тут уж я не выдержал.

— Эй, ты… коза-ностра!

Тут он и кинулся ко мне!

Видать, выстрелить, вражина, хотел, но вместо этого дал по зубам!

Ну, я с набережной и рухнул…

— И мало еще тебе!

— Да-а-а! Святому Духу с его новым пристанищем крупно повезло!

Белая дверь заскрипела… и Дева вошла!

Что за Дева?

Та-ак! К Генычу подошла! На молодых, значит, тянет? Ну-ну!

А что он навряд ли вытянет — знает, нет? Я злобно захихикал.

Она вдруг показала Генычу язык.

О-о! Разулыбался, инвалид!

И тут же вдруг захрипел.

Дева испугалась, побегла — и скоро с ней Ромка вбежал, и Тайка с ним.

Покатили Геныча в последнюю дорогу. Тайка, подняв руку, за ним капельницу несла. И Дева шла.

А я один остался. Разволновалси сильно.

И вспомнил вдруг, где я Деву видел! В электричке!.. В какой такой электричке?.. Или то был не я? Геныч там, что ли, загнулся и переселилси в меня?

А скоро и ко мне кондратий пришел! Жму кнопку в стенке, жму… работает, как же!

Явились наконец Ромка с Тайкой. И недовольные еще чем-то! Начали непрямой, закрытый массаж сердца делать, как подслушал их я. Ромка на грудь мощно жмет — как ребра не сломает? Потом Тайка два раза мне вдыхает рот в рот.

Наконец-то я добрался до нее!

Ромка вспотел весь, упарился, глаза бегают… А-а, не получается ничего?!

Глядел я на его толстые волосатые руки, дышащую сипло грудь и понял вдруг: а вот куда я перескочу, ежели загнусь!

Захихикал.

— Отбой!.. Ожил! — шапочкой пот утирая, Ромка сказал.

И просчиталси! Все-таки я вселился в него сутки спустя!

Он даже вздрогнул тогда, к зеркалу метнулся…

«Позняк метаться!» — как Геныч говорил. Ты у меня и на баяне будешь играть!

…Да, сподобился! «Великого старца» в себе приютил! Вместе с музыкальным талантом его! Теперь вместо того, чтоб операции делать, сижу и часами на баяне играю! И не могу остановиться! Рэкетиры приходят денег требовать — и в ужасе уходят: такого они не встречали еще!

Вдруг секретарша всовывается. Ведь просил же не беспокоить!

— К вам старичок какой-то рвется!

Как? Еще старичок?

— Ну, ладно, пусти.

И входит Грунин.

Вспомнили наконец-то!

Так что, когда Ромка в Египет собрался, я тут же был. Еще прикрикнул, помню, на него:

— А моя тормоза?

Заскрипел зубами, но взвалил-таки на плечо!

Так что в последний свой путь к пирамиде он, играя на баяне, шел, как русский человек!

Да и мне тоже сладко было! А то я уж и не надеялся, что увижу чего-нибудь, а тут все-таки… Так что Египет я разбойницки урвал!

И после всего нагромождения этого, эгрегоров и саркофагов, вознесений и воспарений, где, вы думаете, мы оказались? Обратно на земле. Туда, туда! Мол, там самое важное у вас! Стоило ли эгрегор городить?

И снова Санчо у себя на кладбище оказался, но — живой!

Нашли тоже венец творения!

Из командировки, всем объяснял, вернулся. Знаем мы эти командировки!

Но и мы, естественно, тоже свое место занимали в его душе. Включая баян. Нелька, конечно, зверем на это глядела, но что ж тут поделаешь: смерть есть смерть, жизнь есть жизнь!

Закинешь ногу на ногу, баян на солнце переливается.

«…Ты в ужасе глядела на меня». Старинный романс.

Но не случайно, оказалось, от Саньки горькой кинопленкой пахло — сценарий написал про все эти дела и про всех нас.

Волновался все, на студию звонил: обязательно ли в трех экземплярах надо представлять али можно в одном? Ему на это отвечали, что обычно и одного экземпляра бывает много.

Послал-таки. Переживал, конечно. Ну и, ясное дело, все зря. Вернули через два дня: почему-то надорванный с краю, а сверху — отпечаток подошвы.

А на что рассчитывал-то? Кому эти штучки-дрючки нужны? Надо реалистицки писать! Умора, ей-богу: ну кто ж может поверить, что я вот сейчас с вами говорю?

— Это точно ты?

— Точно.

Ночью по нашей меркуриновой крыше зазвенел дождь. Счастье наконец-то! Значит, торф завтра не загорится, значит, можно не погибать.

Бог — он тоже туповат слегка: все приходится повторять по несколько раз.