Сердце екнуло: то! Не скажу, чтобы радостное было чувство, скорее — наоборот… Тишина. Зной. Мухи бубнят. Паутина светится на кладбищенских крестах.
— Выходим.
Бывший дом попа, как Коля-Толя объяснил. Поп сбежал отсюда лет десять назад — и не по политическим там мотивам, а просто семья не захотела здесь жить… И епархия почему-то отказалась от этой церкви. Уже полуразрушенная — в глубине, в зарослях, краснеет кирпичом. Вокруг нее — витые чугунные кресты в крапиве. Ближе к дому сменяются современными — деревянными, простыми, обходят дом с флангов. Тишина. Зной.
Здесь!
Что — здесь?
…С сельсоветом по поводу дома не возникло проблем…
Однако часто не приходилось там бывать: проклятая работа — заказ Щ-427, «Нырок». Замаскированная под обычный шельфоразведчик. Но обладающая одним неожиданным свойством: умением нырять на шестьсот метров. И «рогом», которым берет пробы грунта, нечаянно зацепляться за трансатлантический корабль. Любопытно все же: о чем они там говорят?
Все просто вроде бы, если не считать, что прошлая, Щ-426, зацепилась «рогом» за кабель, да так и не отцепилась. А вклиниваться в разговоры по кабелю, просить помощи — нет такого приказа.
Обычной лодке проще: выкинул на кабеле радиобуй, и пошел через спутник на гигагерцах! А с шестисот метров не выкинешь!
Так и задохнулись!
Какую же связь им поставить? Нет такой связи!
Ночью, вернувшись, сидел на крыльце, смотрел на темную долину, волнами спускающуюся к далекому поселку Плодовому. Вдруг оттуда замаячил зеленый огонек и, то исчезая, то появляясь, стал вроде бы ко мне приближаться.
Печень екнула… Кто бы это ко мне?
Она?
Кто-то круто едет — таксисту велел не мелочиться, счетчик не включать, и видно — из города едет: у нас тут нет такси…
Она?
Вывернув из-за последнего бугра, такси осветило фарами дом…
Геныч!
Геныч пожаловал!
После крушения Последнего Оплота Социализма — все сюда! Ромка тут уже давно, хирургом.
Обнялись с Генычем.
— Ты, говорят, шале купил? — Геныч хмуро спрашивает.
— Смотри!
— Рухнуть есть где?
— Найдем!
Таксист, недовольный, уехал. А Геныч действительно рухнул.
На следующий день была пыльная, скучная суббота. Покидали в автоприцеп гулкие бидоны, поехали на реку за водой. Геныч долго удивлялся моей жизни, потом сказал:
— Ну ты, Санчо, даешь! Пыль! Слепни! Глухомань! Кладбище! Только такой толстокожий, как ты, здесь может жить!
Всегда бесчувственным меня считал. Он — чувственный!
Привезли, естественно, не только воду. Тут и пошел душевный разговор.
Про то, как в Африке на пули напоролся, я рассказал.
— И ты мог подумать, что это я?! — Геныч вспылил.— Что я могу своего друга…— Вскочил, забегал по избе.— Видеть тебя действительно не хотел. Специально в горы уехал! Но чтобы…
— Ну, извини.
— Надо же — с нефом перепутал! — все повторял.
Чтобы Геныча успокоить, раз пять гонял машину в лабаз за новыми порциями. Все казалось, этого-то хватит?! Но не хватало!
— Ты мог подумать, что я могу?! — Снова поехало.— В друга стрелять!..
— Ну… один-то раз было… вроде бы…— не выдержал я.
— Когда?! — Геныч взвился.
— Ну… на Троне Генсека…
— …Ты мог подумать?! Эта сука бешеная в тебя палила! Еле потом обезоружил ее! Как гремучая змея — всех ненавидит!.. Кстати, тут видел ее!
— Где?
— На станции — где же еще? На поезд садилась! Вся расфуфыренная — не узнает! Спросил, как к тебе проехать, и не ответила!
— Так она ж и не знает! — радостно вскричал я.
— Да…— Геныч презрительно на меня поглядел.— Она тебе таких подлянок накидала…
— Когда?!
— А ты все к ней неровно дышишь!
— Погоди.
Выскочил в темные сени и там бешеный танец сплясал: все-таки никто на этом свете так ее не чувствует, как я!
Потом снова на станцию помчался… видимо, за выпивкой? Или зачем?
Душа как-то летела впереди машины, мысли все были о Ней… опомнился вдруг над самым обрывом, вдарил по тормозам. Тело удержал на самом краю, а душа от страха улетела. Высота… простор… далекое сипенье флейты… Приближается…
Стоп! Мне туда не надо! Она — здесь!
С высоты вижу лучики: такие же пьяницы, как я, едут в Плодовое за вином. Рывком возвращаюсь. Понимаю, что снова на земле, потому что слышу, как забытая бутылка, скатившись с заднего сиденья, разбилась и теперь, булькая, льется.
Фу!
Потом услышал, как тихо камешки струятся с обрыва из-под колеса. Медленно, осторожно попятился, развернулся… Во! На краю ходим!
На бешеной скорости ворвался в Плодовое. Встречный грузовик мне фарами помигал: мол, сбавь скоростянку! Засада! ГАИ!
Дикое ликование охватило меня. Жизнь идет!
В общем, укушались с Генычем крепко! И воскресенье под тем же флагом прошло…
В понедельник утром Геныч заходит ко мне наверх.
— Слушай, Санчо, не обижайся, но только такой толстокожий, как ты, может среди покойников жить! Я лучше на базе в общагу попрошусь!
— Ладно.
Вывел свой драндулет, поехали на базу. На площадке у стадиона работяги демонтируют какой-то ангар: много чего пришло в ветхость в связи с конверсией. Сдирают тонкие, светлые, словно поющие листы меркурина и швыряют в канаву, в грязь! Не выдержал, подошел.
— Мужики! Отличная кровля на мою избу!
— Договоримся! — говорит бригадир.— А лестница не нужна тебе?
— Какая лестница?
— Винтовая. Из того же материала. На второй этаж.
— Покажите!
Геныч, махнув рукой, убыл.
А я с помощью товарищей начал грузить.
Стали с Колей-Толей крыть дом. После работы — и до темноты. Какая-то кулацкая жилка у меня все же оказалась! И лестницу установили: точно из прихожей на второй этаж, в будуар!
Но этим наша дружба с Колей-Толей не ограничилась.
В субботу — только вздремнул после обеда — радостный голос:
— Принимай, хозяин, гостей!
Выхожу на крыльцо. Коля-Толя в строгом костюме. За ним торжественно одетые люди стягивают с кузова грузовика гроб!
Странно как-то вышло: словно я, поселившись тут, сам священником сделался и кладбище заработало. Но я-то чем виноват? Открыл, конечно, окно, поставил им Бетховена.
Все родственники покойного оказались, естественно, у меня — и постепенно нажрался я с ними так, что ничего не помню!
Проснулся среди ночи от ужаса. Выхожу в сени и вижу, как ступени винтовой лестницы проседают по очереди: Он поднимается!
Просыпаюсь — снова солнце. Тишина. В избе — никого. Выползаю на крыльцо, и вдруг — с пыльной дороги сворачивает черная «волга». Алехин вылезает. Сам пожаловал!
Загорелый, в белом костюме. Смеется:
— Вы что — и отпевать уже начали?
Оборачиваюсь — и цепенею: гроб с покойником стоит на козлах! Так отметили — похоронить забыли.
— Извините,— говорю,— мелкие погрешности. Заходите, если есть время.
Стоит, щурится. Любуется моей крышей.
— Должен вас порадовать: ваша крыша во всех сводках иностранных разведок уже числится как военный объект!
Развел я ручонками: а что делать? Объясняю ему: разбирали на базе огромный ангар из меркурина, мужики прямо бросают листы в полынь — и тут подхожу я, весь в белом!..
— Ясно,— улыбается.
Заходим внутрь.
— О! Винтовая лестница оттуда же!
— Может быть, вы скажете…— С похмелья злоба колотит.— Где в наших краях можно добыть что-нибудь не стратегическое?
— Полностью с вами согласен,— смеется.— Но не беспокойтесь: я не из ОБХСС.
«А откуда же ты? — думаю.— ГРУ? КГБ? Да нет, как-то они мелкими сошками перед тобою выглядят! С чем приехал?»
Ого! С коньяком!
— У меня к вам серьезный разговор…
Ну что ж, самое время! И обстановка подходящая…
— Надеюсь, вы понимаете, что все, что было прежде,— лишь подход к настоящему вашему предназначению? Даже не увертюра?
— Да знаете ли… мне как-то и предыдущего вполне хватило!
