— Цо то? — спрашивали они встревоженно.

— Вода… Вода… — панически передавалось по цепи отряда.

Раздались выстрелы, кто-то подавал команды, угрожал, проклинал. Десятки голосов, перебивая друг друга, слились в сплошной гомон.

— Так где же дорога? — закричал разъярённый офицер.

— Прямо, прямо, господа… — ответил спокойно Зажура. — А там и красные… — из-под насупленных бровей Данилы блеснул победный взгляд.

Офицер с саблей наголо бросился к нему, но оступился, погрузился в болото и исчез. Избегая удара, Зажура рванулся в сторону, пошатнулся и почувствовал, что его тоже засасывает трясина. Он попытался вырваться, но не смог. Тело его словно одеревенело. Вода подступала всё выше и выше. Плеснула на грудь, тяжёлая и жгучая. Словно сквозь сон до него доносились беспорядочные выстрели, крики. "Не спасётесь, нет! Нет! — шевельнулась острая мысль. — Вот и конец…" Вдали, о направлении мельницы, Зажура заметил светлую точку. Она приблизилась, вспыхнула и тут же исчезла.

1936

Он твёрдо знал только одно: нужно мстить. Решительно мстить жестокому, подлому врагу. Глядя на свои испещрённые углём руки, Иона Савич сожалел, что уже не придётся ему орудовать винтовкой, да и ноги не в силах понести вслед за товарищами, которые партизанят где-то в донецких степях.

"Вояка из тебя как из пакли кнут, — подтрунивал над собой старый Иона. — Наверное, и камнем не попадёшь в фашиста. Вояка!.."

А мысли о мести волновали, не давали покоя. Они пришли тогда, когда над шахтой, над родной тёплой землёю свирепо завихрилась смерть. Он видел, как с грохотом взлетали в воздух копры, эстакады, как разрушалось шахтёрское жильё. Он видел, как по улицам посёлка в отчаянии бежали женщины и дети, искали спасения — бежали в степь. Но враг настигал их. С чёрными зловещими крестами кружил он над кварталами, ревел вслед убегающим и сеял смерть. Бомбы разрывали тела людей, смешивали их с землёй. И даже тех, кто вырывался из этого ада, кому удавалось убежать в поле, догоняли пули хищного врага.

Иона Савич лежал в канаве на выгоне. Около него в нескольких шагах, раскинув ручонки, застыли двое детей. Над ними, упав на колени, окаменела мать. То была откатчица Настя. Ионе казалось, что она будет вечно стоять вот так на коленях, молча, с невыразимым ужасом в широко открытых глазах. Но вот Настя выпрямилась, подняла к небу сжатые кулаки, бросила вдогонку врагу, который уже прятался в облаках, одно лишь слово: "Гады!" Бросила и, рыдая упала на окровавленные трупы.

— Гады! — вымолвил вслед за Настей и старый Иона. — Гады!

В глубокой печали проходил Иона Савич улицами посёлка, искал живых людей и не находил их. Долго сидел на камне с поникшей седой головой около своего разрушенного жилища. Хотел собраться с мыслями — и не мог. Ярость переполняла сердце, нарастала, душила.

Из тяжёлого раздумья старика вывели странные, тоскливые звуки. Около тлеющих обломков соседнего дома Иона увидел собаку. Она положила голову на протянутые лапы и тихо, едва слышно скулила. Наверное, звала своего хозяина. Но на её голос никто не являлся. Собака поднялась на ноги, задрала вверх морду и снова нудно завыла. И опять на её зов никто не откликнулся. А отголоски собачьего воя катились гулко и пропадали где-то там, в степных оврагах.

Осторожно, чтобы не потревожить собаку, старый Иона обошёл её, посмотрел на пожарище и направился к шахте. Он шёл дорогой, которую хорошо истоптал за сорок пять лет своей шахтёрской жизни. Знал, что шахты уже нет, забои залиты водой, строение разрушено, и всё же шёл туда… Ему казалось, что там он найдёт облегчение своим мукам и хоть на минутку успокоит взволнованное сердце.

Долго бродил старик среди руин, пока не добрался до шахтного ствола. Остановился, будто ожидая старую скрипящую клеть, которая вот-вот должна выползти на-гора. "А может, появится забойщик Данило Турган, спустившийся в шахту испортить машины? Ведь он, наверное, ещё до сих пор блуждает где-то там в подземелье. А может быть, сюда вернётся инженер Олекса Бовар?.." — подумал старик, хотя и знал, что такого не может быть.

Перед глазами Ионы Савича предстали вдруг подробности события, свидетелем которого он был сегодня.

Когда Данило Турган спустился в шахту и подал знак, в ствол с грохотом полетела оборванная клеть, а вслед за нею инженер Бовар столкнул туда несколько вагонеток. Скрежет железа смешался с воем снарядов, которые пролетали над шахтой и взрывались в степи.

И вдруг взрывы стихли. Вместо них послышались далёкие голоса, короткие очереди автоматов. Бовар бросился к окну, из которого был виден степной простор.

— Ну вот и всё… — сказал он, затем обнял Иону Савича, поцеловал на бегу, в дверях махнул на прощанье рукой и исчез.

Вслед за Боваром на шахтный двор вышел и Савич. Степью к шахте приближались серые фигуры. Они будто вырастали из-под земли, маячили неровными рядами и вдруг будто куда-то проваливались, исчезали, а когда появлялись снова, то были уже совсем близко, и казалось, вот-вот должны ворваться сюда, на шахтный двор. Но навстречу нм из-за посёлка ударил свинцовый ливень.

"Наши… Красные…" — догадался обрадовавшийся Иона Савич и поспешил к посёлку, но на полпути упал, прижатый к земле огненным ураганом…

Вокруг всё поломано, уничтожено, а он, старый Иона, уцелел. Стоит вот в шахтёрской сторожке. Стоит, будто кого-то ждёт, прислушивается. В проёме ствола чёрная пустота. Из недр земли — ни звука. Кругом молчаливая тишина. Лишь ветер, запутавшись, гудит в стропилах бывшей крыши, затем вырывается и мчит в простор молчаливой сонной степи.

Нет, в степи не сонно. Вон далеко, за балкой, какие-то огромные продолговатые машины. Они приближаются к шахте. Вот уже остановились около сторожки, въехали на шахтный двор. Вслед за машинами ползут танки. Иона Савич заметил на их крутых обрубленных боках большие кресты.

Всё стало ясно. Иона Савич теперь уже знает, что ему нужно делать. Не теряя времени, он покинул шахту, ещё раз наведался к своему разрушенному жилищу и уже с метлою и лопатой уверенно пошёл к сторожке.

"Вояка! Ну и вояка!" — подтрунивал старик над собой.

Аккуратно, как ни в чём не бывало, Иона Савич подмёл дорожки во дворе, поправил разрушенную ограду, а потом растопил печь.

Ватага голодных и замёрзших фащистов ворвалась в сторожку. Они застали старика около печи с миской печёной картошки.

— Сторож, дворник, — пояснил словами и жестами Иона Савич, догадываясь, что интересует гогочущих немцев.

Картошку и найденные в кармане пиджака Ионы спички фашисты забрали. Савич попытался протестовать, но толчки в спину и угрожающие крики заставили его смириться с потерей. Немцы обыскали все закоулки в домике и, не найдя там ничего, ушли. А Иона Савич хлопотал около печи и раздумывал о своём…

Наступал вечер. Горизонты таяли, сужались. Где-то там, в степной шири, около терриконов Горловки, вздымались в небо огненные сполохи. Там шли жестокие бои. А здесь — мертво. Иона Савич вышел на шахтный двор, окинул взглядом всё вокруг: чужой, мёртвой казалась родная опустошённая земля. Одиноко маячила разрушенная шахта. Непривычная тишина сковала посёлок. Тлели пожарища. Вглядевшись ещё раз в страшную картину, Савич решил — пора, пришло время исполнить задуманное.

Пять цистерн с бензином стоят под навесом, шестая, открытая, — в стороне, около входа во двор.

К спущенным на землю шлангам подъезжают танки, машины. Здесь набираются они сил, отползают и несут смерть шахтам, сёлам, несут смерть тысячам советских людей…

"Пора!" — подгонял себя старый Иона и всё же не двигался с места. Ветер утих. Тысячами невидимых струн звенела земля. Волнистая даль манила Савича в степное раздолье.

Ионе вдруг показалось, что он стоит у калитки своего дворика и его откуда-то тихо-тихо зовёт внучка Верочка. Он готов идти на этот зов неведомо куда, лишь бы только отдохнуть, забыться…