Неподалёку из травы вынырнула и замаячила, купаясь в лунном свете, чья-то фигура, послышались крадущиеся шаги. Савка узнал Гордея. Но на всякий случай приготовил пистолет и спросил приглушённо: кто идёт? Головатый ответил. Он приблизился к Савке, остановился и начал прислушиваться. Савке вспомнилась почему-то стоянка обоза около заросшего тёрном кургана, в то первое своё чумакование. Как они вдвоём с Головатым пасли тогда волов и вели разговор. Сейчас, на диво, будто всё повторяется: как и тогда, он не может успокоить своё сердце, и ему опять хочется поговорить с Гордеем о том же самом. По удобно ли?

И всё же Савка осмелился.

— Вот мы едем… — начал он и вдруг запнулся. — Как вы считаете, когда будем около Северского Донца? И остановится ли обоз около Зелёного хутора?

— Именно затем и едем, чтобы там остановиться, — ответил несколько удивлённый таким вопросом Гордей. — Остановимся обязательно. И ты поведёшь нас к тому месту, где лежит чёрный камень…

— А там недалеко хутор…

— Недалеко, — согласился Гордей. — В нём, наверное, тоже будем. Но это ещё вон где… Не одна ночь, не один день ещё впереди… Иди-ка отдыхай.

Однако Савка не торопился уходить. Он был рад, что разговорился о милых его сердцу местах.

— Иди, иди, — приказал Головатый.

Савка ещё немного постоял и затем не спеша пошёл к своему возу, напевая про себя:

Недосыпая ночей, поднимались чумаки на рассвете и двигались до обеда на восход солнца, а потом — за солнцем и уже под вечер — от него: спешили, пока была сухая дорога. И так каждый день.

В тот предпоследний день, когда надо было поворачивать на юг, к морю, к Таганьему Рогу, тоже спешили. Солнце в то утро вынырнуло какое-то заспанное, оно будто поманило за собой, указало, где его искать, и спряталось. И только примерно уже в полдень появилось снова: чистое, ясное, ласковое. И всё вокруг сразу стало шире и милее.

Ещё не наступил вечер, но передний воз остановился. На нём поднялась высокая тычка — внимание. Атаман прошёл в степь, огляделся и подал знак обозу — съезжать с дороги.

Обоз стал лагерем на том же месте, где останавливались чумаки-каменчане весною. Невдалеке виднелся тот же поросший тёрном бугор, из-за кустов, словно притаившись, выглядывали каменные бабы, во все концы разбегался волнистый простор, только там уже играет не изумрудно-зелёное кипение, а седеющие ковыльные плёсы, протянулись густые дымчатые полынные полосы, рослые травы сровняли промоины, заполнили широкие ложбины, — казалось, там прячутся сайгак, лиса и заяц; птицы ещё не собираются в стаи, кроме говорливых весёлых скворцов; ещё слышен щебет и писк, а на буграх уже протянулись желтоватые полосы, но ещё играют, ещё привлекают переливчатые краски полуденного лета.

Здесь, вблизи дороги, должен быть продолжительный отдых.

Сразу же, как только расположились, все, кто был свободен от лагерных обязанностей, отправились к обрыву, где Савка нашёл горючий камень.

Чумаки продвигались медленно, путаясь в высокой, потрёпанной ветром траве, хотя всем не терпелось скорее прибыть на место.

— Вон там… — показал рукою Савка, когда подошли к глубокому и длинному оврагу.

Но, кроме чёрных, уже застывших потёков, которые сбегали вниз по стенам оврага, никто ничего не увидел.

— Наверное, кто-то забрал или его смыло водою, — высказал догадку Савка, удивлённый, как и всё, что угля нет. — Да, кто-то забрал, — повторил он. В его голосе слышалась тревога.

Да и как же не тревожиться! Сколько было измерено длинной степной дороги! Какие были надежды! И вот…

"Был же он! Был!" — хотелось крикнуть Савке во весь голос. Но разве этим делу поможешь? И он молчал. Молчали и огорчённые чумаки. Потупившись, они пошли вдоль оврага на юг. Но овраг дальше расширялся, мельчал и покрывался травою. Чумаки, пригорюнившись, вернулись назад.

— А то ли это место? — спросил Гордей.

— Конечно, то! — чуть не выкрикнул Савка, обрадовавшись, что с ним хоть заговорили. — Я приметил тогда вот эти два куста боярышника…

— Боярышника в степи много, — сказал кто-то с упрёком.

— Но память у хлопца дай бог каждому!

— Не может быть, чтобы Савка ошибся.

— А посмотрите, вон поперёк какая-то чёрная полоса.

— Да, будто бы уголь…

— Будто глыбы…

Чтобы добраться до этой чёрной полосы, чумакам пришлось спуститься на дно оврага, а потом лезть по его откосу вверх. Радости чумаков не было предела — они увидели уголь. Но как взять его отсюда?

Решили обратиться за советом к своему человеку — к кузнецу Даниле. Кто-кто, а уж он-то наверняка знает, где здесь наилучшие залежи этого горючего камня и как его добыть из-под земли.

В хутор пошли небольшой группой: атаман Мартын, Гордей, Карп и Савка. Идти быстро опять мешала чумакам та же высокая, местами сплошь полёгшая трава, нагромождения мелкого камня и хвороста, а ещё — канавы, хотя и не глубокие, но засыпанные густой трухою, ступишь — и обсыпает тебя с ног до головы пылью.

Савка готов был даже подгонять чумаков, ему казалось, что идут они уж слишком медленно. Он вырывался вперёд, взбегал на пригорки и всматривался в даль, ему не терпелось скорее увидеть хаты Зелёного хутора.

Наконец на горизонте показалась высокая, и вроде с аистиным гнездом, сторожевая вышка. А вскоре внизу, под горою, замаячили деревья и среди них — строения.

Савка первым взошёл на кладку через речку.

Ещё издали, как только вошли в хутор, чумаки услышали размеренные удары железа о железо. Даже никого не спрашивая, по одному лишь этому звону можно было догадаться, где усадьба Данилы.

Чумаки прошли через сад и очутились во дворе, огороженном каменным забором.

— Отец, а к нам люди! — послышался звонкий девичий голос.

В дверях кузни, держа в клещах багряный железный обрубок, показался Данило и тут же исчез. А в следующий миг произошло такое, чего никто не ожидал. Из кузни выбежала девушка и с радостным возгласом "Приехал!.." кинулась к Савке, припала к его груди и — расплакалась.

Но вдруг опомнилась, смутилась и убежала в хату, из дверей которой вышла в это время и приветливо поклонилась гостям хозяйка Настя.

— Вот это встреча!.. — низким, но чистым, приятным голосом проговорил Данило, появившись снова на пороге кузни.

Сказанное могло относиться и к Оксане с Савкой, и к Мартыну, с которым начал целоваться хозяин, и ко всем присутствующим, которых он радостно приветствовал.

— Очень прошу, друзья, извинить, — обратился Данило к гостям, — подождите минутку, побудьте одни. У меня в горне железо и может перегреться.

— Если нужна помощь, то её может вам оказать наш кузнец, — предложил Гордей.

Да, да, поможем! — подтвердил Мартын. — Давай-ка, хлопче… — повернул он голову к Савке.

На Савку сразу же повеяло чем-то запомнившимся, близким и родным. Он не спеша, привычно и сноровисто подпоясался фартуком, что висел на стене, наверное оставленный Оксаной, подживил мехом огонь, вытащил красное, брызжущее искрами железо и начал орудовать молотком.

Чумаки столпились у дверей кузни. Об удивительных конечных способностях Савки, работавшего под наблюдением Лаврина, они уже знали. Но им хотелось, чтоб и здесь он показал себя хорошим умельцем, и поэтому внимательно следили за каждым его движением.

Под ударами молотка обрубок железа быстро изменялся. Из бесформенного толстого он стал плоским, гранёным, а затем превратился в скобу: Савка пробил в ней нисколько дыр для ухналей и начал приваривать короткие шипы.

— Так, так, — словно заворожённый, не отводя глаз от работы парня, говорил Данило.

Вскоре Савка вытащил щипцами из воды и бросил на землю готовую, с синеватым отблеском подкову…

Данило заключил Савку в объятия.

— Кузнец, настоящий кузнец!..

— Ученик мастера Лаврина, — словно между прочим, но не без гордости сказал Гордей. — Ученик.