Ежик позвала миленькую девочку, с которой танцевала:

— Иди сюда!

Девочка подошла.

— Ах ты, маленькая, ах ты, гулюшка, ну, ничего-ничего… все хорошо будет, — и запела:

Наташа в одиночестве ходила по кругу. Руки держала за спиной, спина почему-то сутулая, шаг большой, взгляд отрешенный, словно кто-то другой, а не она, стильная, яркая, женственная. Как ни странно, мне разрешили остаться на «рабочке». И Наташе тоже. Она очень обрадовалась и без конца повторяла:

— Я тебе все расскажу…

К вечеру нас перевели на «рабочку».

Ну надо же — телевизор! И большая, светлая столовая! Чистая камера с белоснежными простынями! И комната с тазиками, где можно стирать!

Сводили нас в баню!

И стали мы ждать, когда с работы придут остальные. Телевизор включать не разрешили.

Я не могла оторваться от окна, оно хоть и зарешеченное, но в большую клетку, и если захотеть, то можно дотронуться до листиков очень ветвистого и высокого дерева, его листочки шевелятся от ласкового ветерка. Господи! красота! какая! Усталые женщины стали возвращаться с работы. Вдруг кто-то подошел ко мне сзади и закрыл глаза ладошками.

Не могу догадаться, кто?

Оборачиваюсь и вижу Свету Л. — актрису, надо сказать, хорошую. Она играла и в театре, и в кино.

Говорит:

— Я так рада тебе!

Потом:.

— Чему я радуюсь? Ужас!

— Ты давно здесь?

— Да.

— И долго еще?

— Ага.

Я не знала, по какой статье осудили Свету, и не стала ее спрашивать об этом.

Мы с Наташей очень хотели есть, и наконец наступил ужин. Столики в столовой на четыре человека, как в кафе. Хороший ужин привезли, однако и много его. Подходишь к бачку и берешь картошки, сколько хочешь, и рыбу с подливкой привезли, и хлеб не сырой!

Света Л. нам рассказывает-рассказывает, а мы с Наташей лопаем-лопаем.

Света нам советует ни с кем не общаться и никому ничего не рассказывать.

— Оглянитесь вокруг!

Мы оглянулись.

— Ну, девочки, ну, что вы? Не надо так откровенно оглядываться, — сетовала на нас Света. — Потихоньку надо, чтобы никто не заметил, что вы их рассматриваете.

И правда, несимпатичные лица у женщин, нет, не по чертам лица, а по их выражению. Глаза недобрые, и сами зажатые. Какие-то запуганно-затюканные.

Разве что у пожилой женщины за соседним столом и у красивой Тани, что в штабе секретаршей работает, — другие глаза.

Света мне сказала, что это Таня передала мне число в камеру, когда на суд выезжать.

— Мы отвлекли Мотину, вон ту, что через стол от нас сидит, и Татьяна успела тебе сказать о суде, тем не менее начальница знает, кто-то все равно стукнул. Она Таньке сделала замечание. На зону пока не отправляют, нет пока секретарши из наших, чтобы бесплатно вкалывать на них, на вольных. Здесь почти все стучат, но самая главная Мотина. Она как бы бригадир, — продолжала Света.

Наташа громко рассмеялась.

Все повернули к нам свои несимпатичные лица и уставили на нас свои злющие глаза, только Мотина тоже чему-то смеялась.

— Девочки, ну нельзя так! Ну зачем так громко хохотать?

— Хочется, — сказала Наташа, — вон Мотина, бригадир курух, ха-ха-ха, — смеялась Наташа, — тоже смеется, да громко как! Куда мы с тобой попали, Валюшка, а? — Наташа вздохнула и ушла.

А я стала смотреть в окно. И увидела я окошко в доме напротив с красным, теплым светом, на которое все смотрела сквозь решку 152-й камеры. Теперь оно мне очень хорошо было видно, и я так обрадовалась, что подскочила к окну и уставилась на него.

Света подошла ко мне сзади и тихо сказала:

— Здесь нельзя быть такой эмоциональной, опять все обратили на тебя внимание.

— Света, я прошу: больше ни о чем меня не предупреждай и ничего не советуй мне больше. Ладно?

На вечерней проверке я увидела начальницу — Ш. Эта дама явно заигралась в существо, якобы наделенное властью. Ей и впрямь казалось, что у нее много власти. Она не предполагала, что выглядит глупо с ее надменной манерой и отвратительно высоким, громким голосом. Но все женщины стоят по струнке, у всех ответственные лица, все подобострастно заглядывают ей в глаза. Только седая женщина с добрым лицом, которая мне понравилась в столовой, была спокойной.

Начальница Ш. сделала ей замечание:

— Как вы стоите?

И вдруг как заорет:

— Прямо стоять надо! Прямо!

Но ведь добрая женщина имеет преклонные годы, и спина у нее при всем желании не может уже выпрямиться.

А начальница Ш. орет:

— Выйти из строя! Встать прямо!

До чего же голос у нее визгливый!

Добрая женщина вышла из строя и спокойно сказала:

— Не могу я прямо.

— На место, — визжит Ш.

Наташа хотела мне что-то сказать, но Ш. провизжала:

— Разговорчики!

Ну маразм! Ну маразм!

Легли спать, шепчемся с Наташей.

Кто-то делает замечание:

— Хватит шептаться-то, хватит!

— Но мы тихо, — говорит Наташа.

— Нельзя! — зло запрещает другой голос.

Хорошо, что здесь свет можно выключать и не видеть эти рожи, которые исчезли в темноте, слава Богу.

— По-моему, это ад, — довольно громко сказала я, на что Света закашляла.

Утром проверка и опять этот несносный голос начальницы, которая распределяет работу.

Свету, меня и Наташу определили убирать кабинеты начальников Бутырки.

Света обрадовалась:

— Это нетрудная работа.

Наташа говорит:

— Я хочу карцер убирать.

— Зачем? — спрашиваю.

— Там, в карцере, один человек сидит.

Помолчали.

— Ее-то мне и надо повидать.

— За что ее наказали?

— Подралась в камере с курухой.

Опять помолчала и вдруг совсем тихо сказала:

— Я ее очень люблю, Валя.

Повернулась и пошла к выходу.

А Света щебечет:

— Валя, ты просила меня не советовать, но как я могу не предупредить тебя о том, что там много соблазнов.

— Где?

— В камерах. Тьфу ты, черт, — в кабинетах, которые мы идем убирать. Ум съехал с этими проклятыми камерами.

— Не только у тебя… Какие же там соблазны?

— Сама увидишь.

И тоже направилась к выходу.

В кабинетах начальников действительно оказались соблазны: чай, конфеты, печенье, в иных — бутерброды оставались, но самый главный соблазн — телефон.

Так хочется позвонить домой!

Нельзя.

Кабинеты маленькие, но их много, и мы с Наташей с непривычки устали быстро: засиделись, залежались в камерах-то. Света говорит:

— Не торопитесь, девочки. Не надо торопиться, а то еще работу дадут.

Света открыла дверь очередного кабинета:

— Вот мой любимый кабинет. Кабинет начальника В. Этот В. просто душка.

Наташа нахмурилась:

— Пошел твой душка к едрене-фене.

И увела меня в другой кабинет.

— Пусть она кайф словит в кабинете своего душки. Вот что хотела тебе рассказать, Валентина. Как ты думаешь, в кабинетах есть микрофоны? Нас могут подслушать?

— Могут.

Она взяла меня за руку и увела в коридор.

— Да, Валя, я влюблена в женщину. Получилось так, что ее привели в нашу камеру. Оказалась она «многократкой». Не доглядели те, кто распределял. Рядом со мной место было свободное, знаешь, там, внизу, у самого окна, далеко от всех. Она мне доверилась, рассказала, что в третий раз сидит. Я у нее все про зону спрашивала. Она говорит, что там не страшно и не так противно, как в тюрьме. Потом… Потом стала учить меня массажу. Ну, и вот… Как-то так само собой получилось, что она стала трогать меня… ну, знаешь… понимаешь?

— Да.

— И со мной случилось то, что никогда не получалось с мужчинами. Понимаешь?

— Да.