С осени 1806 года по лето 1807 года Наполеон воевал в Пруссии и Польше. Воспользовавшись его отсутствием, баронесса поселилась в окрестностях Парижа и порой отваживалась появляться в самом городе.

Находясь в Восточной Пруссии, Наполеон узнал через осведомителей, что некоторые литераторы обедали у опальной писательницы. Император пишет об этом министру полиции Фуше и пугает его тем, что поручит госпожу де Сталь заботам жандармерии, подчиненной военному министру (то есть «конкурирующей организации»).

Госпожа де Сталь, получившая временное разрешение побывать в Париже, хотела там остаться. Фуше, всех опутывавший интригами, не прочь был ей посодействовать, но шпионы обо всем доложили императору.

«Эта дура госпожа Сталь, — гневался Наполеон, — пишет мне письмо на шести страницах, представляющее собой бормотание, в котором я нашел много претензий и мало смысла. Она мне пишет, что купила землю в долине Монморанси, и заключает отсюда, что может остаться в Париже. Я вам повторяю, что оставлять ей эту надежду — значит только напрасно мучить эту женщину. Если б я вам подробно изложил все то, что она делает в деревне в продолжение двух месяцев, которые она там проводит, вы были бы удивлены, ибо, хотя я нахожусь в 500 лье от Франции, но знаю лучше, что там делается, нежели министр полиции».

Наполеон предписал баронессе немедленно удалиться.

И Жюли Рекамье, и госпожа де Сталь были в хороших отношениях с Жозефом и Люсьеном Бонапартами, братьями Наполеона, — но что толку? В политике Наполеон безжалостен и никому не дает спуску.

Он всюду видел заговоры, и основания для этого были. Парижские салоны, замок Коппе — все это, с точки зрения императора, «гнезда оппозиции». И не просто оппозиции, а заговорщиков, способных на любые действия.

Ему не могли понравиться ни феминистский роман «Коринна, или Италия», напечатанный в 1807 году, главными героями которого были англосаксы, а сама Коринна — наполовину англичанка, наполовину итальянка; ни прекрасный трактат «О Германии», вышедший в 1810 году. Экземпляр последнего сочинения, в котором писательница высоко оценила немецкую литературу и философию, он бросил в огонь, а весь тираж — 10 тысяч книг — приказал конфисковать и уничтожить.

В конце 1807 года Наполеон возвращался в Париж из Италии. Он проезжал через Альпы и остановился в Шамбери. Там его ожидал сын госпожи де Сталь. Юноша просил Наполеона разрешить его матери вернуться на родину.

— Ваша матушка, — ответил император, — должна быть очень довольна пребыванием своим в Вене: по крайней мере, будет иметь случай славно выучиться по-немецки… Я не говорю, что она злая женщина… В ней много, даже слишком много ума; но это ум необузданный, неповинующийся… А все это может сделаться опасным: с ее восторженной головой она может наделать себе прозелитов. Я должен наблюдать за этим. Она меня не любит. Я не могу позволить ей жить в Париже уже по одному тому, что она своими сношениями может скомпрометировать многих… Она бы сделалась знаменем Сен-Жерменского предместья… Она стала бы говорить шуточки, которым не придает никакой важности, но которые я считаю весьма важными. Мое правительство не шуточка…

Сын уверял, что мать будет вести себя безукоризненно и встречаться только с ближайшими друзьями, список которых предварительно представит на рассмотрение императору.

— Некоторые особы, — продолжал юноша, — уверяли меня, будто последнее сочинение моего деда в особенности вооружило вас против моей матери; но я могу клятвенно удостоверить ваше величество, что она не принимала никакого участия в этом сочинении.

— Конечно, — отвечал Наполеон, — это сочинение тоже одна из причин моего справедливого негодования. Ваш дед был идеолог, старый глупец, человек сумасшедший. Как ему в шестьдесят лет вообразилось, что он может ниспровергнуть мою Конституцию и учредить свою собственную?!.. Сказать правду, хорошо бы было правление государств, изобретенное систематиками, теоретиками, которые судят о людях по книгам, а о свете по географическим картам!.. Все эти экономисты — пустые люди; надрываются над планами финансов, а сами не способны занять место последнего сборщика податей в самой маленькой деревушке моей империи. Сочинение вашего деда — не что иное, как произведение старого упрямца, толкующего вкривь и вкось о правительствах…

Внук Неккера возразил, что, вероятно, его величество сам не читал книги и узнал о ее содержании от недоброжелателей деда. Но ведь автор сочинения отдает должную справедливость императору французов!

— Ошибаетесь! — живо возразил Наполеон. — Я сам читал эту книгу от начала до конца… Да! Конечно, хороша справедливость, которую ваш дед отдает мне! Он называет меня человеком, нужным по обстоятельствам! И по его книге выходит, что этому нужному человеку не мешало бы отрубить голову! Спасибо!.. Я, точно, был человек нужный, необходимый, чтобы поправить все глупости вашего деда и излечить зло, нанесенное им Франции… Революция — дело вашего деда… Уважайте власть, потому что власть дается от Бога… Вы еще молоды; если бы вы имели мою опытность, то видели бы вещи в другом свете. Ваша откровенность не только не кажется мне досадною, но, напротив, она мне нравится: я люблю, когда сын просит за мать… Однако ж не хочу давать вам пустых обнадеживаний и не скрою, что вы ничего не добьетесь от меня…

Когда сын писательницы вышел, Наполеон обернулся к Дюроку и спросил: «Не слишком ли был я жесток с этим молодым человеком? Впрочем, нужды нет, зато другие не станут приставать ко мне. Эти люди порицают все, что я делаю; они не понимают меня». 

Для госпожи де Сталь, много размышлявшей о литературе, Шекспир и Шиллер, английская и немецкая словесность — «северные», меланхоличные — многогранные и достойные изучения предметы. Но для Наполеона, склонного всему придавать политический смысл, ее взгляды — сущая чепуха. Он, не совсем француз, выступает яростным ревнителем всего французского.

Вместе с тем экземпляром, что император бросил в огонь, госпожа де Сталь направила Наполеону письмо, в котором просила об аудиенции. Она думала, что сила ее слова может повлиять на тирана, но ошиблась. 

«В 1810 году ко мне обратилась г-жа Сталь с целью добиться у Наполеона через мое посредство разрешения жить в Париже, — вспоминает Меттерних. — Всем известно, какое огромное значение придавала она этой милости, и мне незачем говорить здесь о мотивах, которыми она руководствовалась. У меня не было оснований принимать особое участие в ходатайстве гжи Сталь, я знал к тому же, что моя протекция немногим ей поможет. Однако представился случай, когда я мог занять внимание Наполеона просьбой этой знаменитой женщины. “Я не хочу г-жи Сталь в Париже, — ответил Наполеон, — и имею для этого достаточные основания”. Я ему ответил, что если бы это было и так, то не подлежит также сомнению, что, принимая подобные меры по отношению к женщине, он придает ей значение, которого она без этого, пожалуй, не имела бы. “Если бы г-жа Сталь, — ответил мне Наполеон, — стремилась быть или была бы роялисткой или республиканкой, я ничего не имел бы против нее, но она пружина, которая приводит в движение салоны. Только во Франции подобная женщина представляет опасность, и я этого не хочу”».

«Чувствуется близость вечерних сумерек, среди которых уже не замечается и следов сияния утренней зари», — писала опальная литераторша.

Она тайно обвенчалась с молодым офицером Альбером де Рокка, прибывшим в Швейцарию лечить раны.

В 1807 году Жюли Рекамье посетила Коппе — и теперь за ней установлена полицейская слежка. Наполеон громко заявил в салоне своей супруги, что «будет смотреть как на личного врага на всякого иностранца, который посещает салон госпожи Рекамье».

Прекрасная Жюльетта, любви которой безуспешно добивались Бернадот, Люсьен и Наполеон Бонапарты, позднее скажет: «Герои имели слабость любить женщин, Бонапарт первый, кто имеет слабость их бояться…»