Эллен подняла один палец, и лицо у нее стало несчастное.

— Один год? — перевел Гарп. — Вам там не понравилось? Или не получилось?

Она старательно закивала.

— А кем вы хотите стать? — спросил он и чуть было не прибавил: когда станете взрослой.

Она указала на него и покраснела. Потом дотронулась до его непристойной груди.

— Писателем? — догадался Гарп.

Она радостно закивала, он понимал ее так легко, словно читал по лицу. У Гарпа перехватило дыхание. Он когда-то читал про обреченных детей, у которых нет и никогда не было антител, они лишены врожденного иммунитета. Эллен Джеймс одна из них. Если они живут не под стеклянным колпаком, они умирают от первой же простуды. А Эллен лишилась своего стеклянного колпака.

— Ваши родители погибли? — спросил Гарп. Она кивнула и снова прикусила нижнюю изжеванную губу. — И у вас больше никого нет? — спросил он. Она отрицательно покачала головой.

Он знал, как поступила бы мать. Был уверен, что Хелен согласится с его решением, да и Роберта всегда поможет. И все те женщины, пережившие каждая свою трагедию и исцеленные Дженни, позаботятся о ней.

— Ладно, считай, что у тебя теперь есть семья, — сказал Гарп. И протянул Эллен руку.

Эллен Джеймс закрыла глаза, как будто от радости ей стало плохо. Стюардесса попросила ее пристегнуться, но Эллен ничего не слышала. Гарп сам застегнул на ней ремни. Весь короткий полет до Бостона девушка изливала ему душу.

«Я ненавижу всех джеймсианок, — писала она. — Я бы никогда не сделала с собой такого». — Она открыла рот и показала его широкую пустоту. Гарп содрогнулся.

«Я хочу говорить, я хочу так много сказать», — писала Эллен.

Гарп заметил, что большой и указательный пальцы правой пишущей руки были чуть не в два раза больше тех же пальцев на левой. Он никогда не видел таких развитых пишущих мускулов. Никаких преград для писательства, подумал он.

«Слова приходят и приходят», — написала она и взглянула на него. Она ждала от него одобрения каждой своей строке. Он кивал и она продолжала писать. Рассказала обо всей своей жизни. В колледже она больше всех любила преподавателя английской литературы. У матери была экзема. У отца «форд-мустанг», который он слишком быстро водил.

«Я хочу прочитать все книги», — писала она. Гарп сказал ей, что Хелен тоже большая охотница читать. Он уверен, что они с Хелен понравятся друг другу. Эллен Джеймс была счастлива.

«Кто был вашим любимым писателем в детстве?»

— Джозеф Конрад, — ответил Гарп. Она вздохом выразила свое одобрение.

«А моим Джейн Остин».

— Прекрасно, — похвалил Гарп.

В аэропорту Логан она буквально спала на ходу; Гарп провел ее по проходу и прислонил к стойке, пока заполнял бумаги, чтобы взять автомобиль.

— Т. С.? — переспросил служащий. Одна из грудей Гарпа сбилась чуть не под мышку, и служащий растерялся: вдруг это бирюзовое тело развалится у него на глазах.

Эллен Джеймс спала, свернувшись, как котенок, на заднем сиденье автомобиля, несущегося по темной дороге на север, к Стирингу. Колено ее было ободрано, заметил Гарп в зеркальце, и она сосала во сне большой палец.

Похороны Дженни Филдз оказались в общем не такими плохими; Гарп получил от матери некое важное послание; и вот теперь едет в машине, опекая слабое человеческое существо. Вот когда он понял, в чем главный талант матери: Дженни Филдз всегда поступала справедливо. Когда-нибудь, надеялся Гарп, этот кусок его жизни станет перепревшим писательским материалом, но это сугубо личное дело. А самое главное — в ту ночь после похорон в машине, несущейся в Стиринг, прислушиваясь к сонному дыханию настоящей Эллен Джеймс, Т. С. Гарп принял знаменательное решение — он будет во всем следовать примеру матери.

Как бы она была рада, узнай при жизни об этом решении сына.

«Смерть, по-видимому, не любит ждать, пока человек к ней подготовится, — писал Гарп. — Смерть капризна, ей нравится своим приходом набросить на жизнь флер драматизма».

И вот Гарп, в кои-то веки забыв все свои дурные предчувствия и перестав чуять присутствие «Прибоя» (во всяком случае, с той минуты, как приземлились в Бостоне), вошел наконец в дом Эрни Холма, своего тестя, неся на руках спящую Эллен Джеймс. Должно быть, ей было лет девятнадцать, но она была легче, чем Данкен.

В полумраке гостиной, к удивлению Гарпа, перед телевизором в одиночестве сидел директор Боджер, лицо у него было серое и печальное. Его не шокировало появление Гарпа, одетого, как проститутка. Но он с ужасом уставился на спящую Эллен.

— Она…?

— Она спит, — сказал Гарп. — А где все остальные? — И тут Гарп явно услышал шаги «Прибоя» по холодному полу тихого дома. «Прибой» давно уже воплотился для него в огромную, бутылочного цвета жабу.

— Я звонил вам, — сказал Боджер. — Эрни…

— Сердце? — догадался Гарп.

— Да, — сказал Боджер. — Хелен наверху. Ей что-то дали, и она уснула. А я решил дождаться вас — знаете, вдруг дети проснутся, что-нибудь попросят, они могут ее разбудить… Примите мои соболезнования, Гарп. Такие вещи время от времени происходят, и всегда неожиданно, или кажется, что неожиданно.

Гарп знал, что Боджер тоже любил его мать. Он был уже очень стар и собирался на пенсию.

Гарп положил спящую Эллен на софу и выключил бледный экран, который бросал мертвенный отсвет на лицо спящей девушки.

— Во сне? — спросил Гарп, стягивая с головы парик. — Вы нашли его здесь?

Бедный директор занервничал.

— Нет, наверху, в постели, — ответил он. — Я его позвал снизу, но сразу понял — надо идти наверх. Пришлось привести его немного в порядок, и уж потом звать кого-нибудь.

— Привести в порядок? — переспросил Гарп. Он расстегнул молнию на своем кошмарном бирюзовом костюме и теперь силился извлечь наружу подкладные груди. Должно быть, старый директор решил, что знаменитый писатель теперь нарочно переодевается в дорогу.

— Только, пожалуйста, никогда не говорите об этом Хелен, — попросил его Боджер.

— О чем не говорить?

Из-под оттопыривающегося жилета Боджер вытащил затрепанный замусоленный журнал. Это был тот порнографический журнал, в котором Джону Вулфу удалось опубликовать первую главу «Мира от Бензенхейвера».

— Сердце его остановилось, когда он смотрел вот это, — сказал Боджер.

Взяв журнал из рук Боджера, Гарп вообразил сцену смерти старого Холма. Сердце его остановилось, когда он мастурбировал, глядя на скабрезные картинки. В те далекие годы учения в Стиринге среди борцов ходила шутка — если умирать, то только так. Именно так и ушел из жизни старый тренер, а добряк Боджер натянул на него трусы и спрятал журнал от дочери.

— Врачу, который удостоверил смерть, мне пришлось сообщить об этом, — сказал Боджер.

Гарп вспомнил, как мать ненавидела похоть. Она бы сказала сейчас: вот похоть одолела и погубила еще одного хорошего человека! Эрни был так одинок всю жизнь, и сердце у Гарпа зашлось от жалости.

— Ваша матушка, — вздохнув и покачав головой, сказал Боджер, стоя на крыльце в холодном свете электрической лампы, одиноко горевшей во тьме огромного школьного двора, — ваша матушка была удивительной женщиной. Настоящим борцом, — говорил старый Боджер с гордостью. — У меня до сиу пор хранится несколько ее записок к Стюарту Перси.

— Вы к ней всегда хорошо относились, — сказал Гарп.

— Она стоила сотен Стюартов Перси, — проговорил Боджер.

— Да, стоила, — согласился Гарп.

— Знаете, он ведь тоже умер, — сказал Боджер.

— Толстый Персик? — переспросил Гарп.

— Вчера, — сказал Боджер. — Долго болел. Знаете, как это бывает.

— Не знаю, — ответил Гарп. Он никогда об этом не думал.

— Обычная история — рак, — печально пояснил Боджер. — Он уже давно болел.

— Очень жаль, — сказал Гарп. Он подумал о Пушинке и, конечно, о Куши. И о своем давнем враге Балдежке; он до сих пор вспоминал во сне вкус его уха.

— У стирингской церкви завтра будет хлопотный день, — сказал Боджер. — Хелен вам объяснит, она в курсе. Стюарта будут отпевать утром, Эрни позже, днем. А насчет Дженни вы знаете?