— Спи, бабушка, — сказал я.

— А медведя ты не бойся, — сказала она…»

«А что же дальше? — соображал Гарп. — Куда повернутся события?» Он не совсем понимал, что происходит в его рассказе. Гарп был прирожденный рассказчик, придумывал эпизоды один за другим, и все они были связаны внутренней логикой. Но в чем же соль этого рассказа? Этот сон, эти жалкие циркачи, что с ними станется? Все должно быть увязано, подчинено какой-то общей идее. И все должно получить естественное объяснение. Какой конец смог бы сроднить всех его персонажей, сделать их обитателями одного мира? Гарп чувствовал, что ему не хватает знаний, во всяком случае пока. Он полагался на свою интуицию; она уверенно вела его до последней строчки. И вдруг осеклась. Интуиция говорила: нужны новые знания, без них за перо лучше не браться.

Гарп был мудрее и старше своих девятнадцати лет. Но отнюдь не за счет образования или жизненного опыта. Кроме интуиции у него была целеустремленность; он был терпелив и любил много, напряженно работать. Это, да еще грамматика, которой обучил его Тинч, — вот пока и весь актив Гарпа. Он находился сейчас под сильнейшим влиянием двух фактов: во-первых, его мать действительно верит, что он способен написать роман, и во-вторых, самые важные отношения на сегодняшний день были у него с проституткой.

Гарп внял своей интуиции, отложил писание «Пансиона Грильпарцер». Всему свое время. Ему явно недостает знания еще какой-то стороны жизни, значит, надо вглядываться в Вену и впитывать все новое. Вена много еще таила в себе для Гарпа. Так же, как и жизнь. Он немало узнал, наблюдая Шарлотту, мысленно регистрируя все, что делала мать. Но по молодости лет он не мог осмыслить и оценить этот опыт. Ему не хватало мировоззрения, понятия о взаимозависимости всех и вся, собственного видения мира. Все это придет, то и дело говорил себе Гарп, точно опять начались тренировки перед очередными соревнованиями: бег на короткие дистанции, «верёвочка», поднятие тяжестей — бессмысленные, но такие необходимые занятия!

Даже у Шарлотты было мировоззрение, думал он, и, конечно, у матери. Гарп не обладал ее незыблемой верой в себя, которая помогла ей создать абсолютно ясный образ мира, «мира от Дженни Филдз». Но он знал: на все нужно время, и фантазия родит свой мир — «мир от Гарпа», опираясь, разумеется, на зримый, осязаемый, реальный мир. И он, этот мир, не сегодня-завтра протянет ему руку помощи.

Когда весна пришла в Вену, «Пансион Грильпарцер» все еще не был закончен, и, конечно, он не написал Хелен о знакомстве с Шарлоттой и ее подругами. Привычка Дженни писать набирала обороты; в основу была положена фраза, кипевшая в ней с того самого вечера, когда она обсуждала вопросы похоти с Гарпом и Шарлоттой; это была старая фраза из ее собственной, давнишней жизни, именно с нее она и начала книгу, принесшую ей такую известность.

«В этом грязном мире, — писала Дженни, — ты или чья-то жена, или чья-то шлюха, а если нет, то скоро станешь тем или этим». Фраза задала всей книге именно тот тон, которого ей недоставало, и вдохновила Дженни на поиск образов, которые могли бы оживить ее.

«Я хотела работать и жить одна, — писала она. — Меня сочли одержимой сексом». Отсюда и возникло название автобиографии Дженни Филдз «Одержимая сексом». Она выдержит восемь изданий в переплете и будет переведена на шесть языков еще до того, как разойдется издание в мягкой обложке, которое сможет целое столетие содержать Дженни и гарнизон медсестер в новенькой униформе.

«Еще я хотела ребенка, но не собиралась ради него дарить кому-то свое тело и жизнь, — писала Дженни, — и в результате это мнение обо мне утвердилось». Вот так Дженни и нашла ту самую нить, которой умудрилась сшить свою сумбурную книгу в единое целое.

Когда в Вену пришла весна, Гарпу вздумалось путешествовать; может быть, Италия? А что, если нанять машину?

— Ты умеешь водить? — спросила Дженни. Она прекрасно знала, что он никогда этому не учился, просто не было необходимости. — Хорошо, но тогда я не знаю, как быть, — сказала она. — Ты же видишь, я работаю и не могу остановиться. Если хочешь путешествовать, путешествуй один.

В «Америкен экспресс офис», где Гарп и Дженни получали почту, Гарп познакомился с юными американцами-путешественниками — двумя девушками, которые учились в «Диббсе», и парнем по имени Бy из Бата.

— Эй, как тебе нравится наша компания? — спросила одна из девушек при знакомстве. — Мы все из частных подготовительных школ.

Ее звали Флосси, и Гарпу показалось, что у нее связь с Бу. Другая девушка, Вивиан, в крошечном кафе на Шварценбергплац сжимала под столом коленями ногу Гарпа и, пока он прихлебывал вино, несла околесицу:

— Я только что от дантиста, он столько новокаина всадил в мой несчастный рот, что я даже не знаю, открыт он или закрыт.

— Серединка на половинку, — сказал Гарп. И мысленно выругался. Он вспомнил Куши Перси, проституток, из-за которых и сам становился «одержимым сексом». В Шарлотте, это ясно, он пробудил материнские чувства; она-то внушала ему совсем другие эмоции. Но увы! Рассчитывать на взаимность не приходилось, надо было довольствоваться «деловыми» отношениями.

Флосси, Вивиан и Бу ехали в Грецию, но задержались в Вене на три дня, и Гарп показал им город. За это время Гарп дважды переспал с Вивиан, у которой наконец-то отошла заморозка, и один раз, пока Бу снимал деньги с аккредитива и менял масло в машине, переспал с Флосси. Ученики Бата и Стиринга всегда были соперниками; на этот раз Гарп оказался впереди, но последним смеялся Бу.

Неизвестно, от Вивиан ли подхватил Гарп гонорею или же от Флосси, но в одном он не сомневался, источник заразы — Бу. К моменту появления первых симптомов вся троица, конечно, свалила в Грецию, и Гарп в одиночестве терпел все эти капанья и жжения. Что может быть хуже, чем поймать триппер в Европе! «Якшался с Бу — накликал беду», — писал Гарп потом, а пока было не до смеха. Обратиться к Дженни он не посмел. Она ни за что не поверила бы, что он подцепил этот срам не от проститутки. Делать нечего, пришлось просить помощи у Шарлотты, у нее, наверное, был знакомый врач, лечащий такие болезни. Лучше бы уж он обратился к матери, она бы не так сердилась.

— С чего ты взял, что американцы большие блюстители гигиены! — в ярости говорила Шарлотта. — Подумал бы о своей матери! Да у тебя просто нет вкуса. Девчонки, которые занимаются этим бесплатно чуть ли не с первым встречным, должны были вызвать у тебя подозрение.

Так Гарп снова пострадал из-за отсутствия презерватива.

Он с содроганием шел к личному врачу Шарлотты, доброму человеку по имени Тальхаммер, у которого на левой руке не было большого пальца.

— Когда-то я был левшой. Но все преодолимо, если приложить усилия, — сказал, улыбаясь, герр доктор. — Можно научиться всему, чему хочешь! — И он продемонстрировал Гарпу, каким прекрасным почерком выписывает рецепты его правая рука. Было назначено простое безболезненное лечение. Во времена Дженни, по правилам старой доброй «Бостонской Милосердия», ему назначили бы «Валентиново лечение», и он тогда гораздо лучше запомнил бы, что не весь богатый американский молодняк так уж чист душой и телом.

Ни о чем таком Гарп, конечно, Хелен не писал.

Настроение было унылое; весна кончалась, город открывал ему множество мелких секретов, так распускающиеся бутоны посвящают в тайну цветка. Но Гарп чувствовал — Вена им почти исчерпана. Ему редко удавалось пойти пообедать с матерью: она не могла оторваться от письменного стола на такой долгий срок. Куда-то делась Шарлотта. Он не видел ее на рынке уже три субботы. Подруги ее сказали, что она больна, уже неделю как не работает. Однажды в мае на Кёрнтнерштрассе он остановил двух ее приятельниц и опять спросил про Шарлотту. Они отвечали неохотно. С оспиной на лбу сказала только, что Шарлотта больна серьезнее, чем думала. Та, что со шрамом, прибавила: у нее болен секс.