— Нет-нет, мне всего восемнадцать, моя мать роска, я родился здесь же, — Гныщевич сообразил, что восемнадцатилетних начальников гвардии не бывает, не считая Твирина, в которого всё равно никто не верит. — До недавних пор гвардией руководил мой отец. Но я был лучшим, так что теперь…
— Я ничего не слышал о смене руководства гвардии. И почему вы не при мундире?
Из Порта они вышли прямиком в Припортовый район, где Охрана Петерберга тоже порезвилась — пусть и меньше, чем в Конторском.
— Недавняя пора началась позавчера, — серьёзнейшим голосом сообщил Гныщевич. Мсье Армавю притормозил и снова захлопал ресницами, натягивая маску заморского дурачка.
— Оh, мои соболезнования, — чирикнул он.
— Понимаете, почему меня отправили в одиночку? Лучше не привлекать к вашей персоне лишнего внимания… пока что. Думаю, не нужно объяснять, что мундир в такой ситуации мог бы нам обоим только навредить.
У них ведь ещё и мундиры есть, оказывается, у подлецов.
— J'entends bien, — мсье Армавю обвёл глазами картинную в своей разрухе, будто персонально для него заготовленную улицу. Улицу, где живёт Коленвал, сообразил Гныщевич. Видать, солдаты сочли её одним из рассадников крамолы.
— Что вы собираетесь делать, когда хэр Штерц передаст вам дела? — любезно — peut-être, даже светски — осведомился Гныщевич, поторапливая наместника в сторону Большого Скопнического.
— Этикет требует от меня сперва помочь хэру Штерцу добраться до родины, — ответил тот таким тоном, что стало совершенно ясно: думает он не об этикете, а о полном вступлении во власть. — После этого… Но что конкретно у вас творится? Такое чувство, будто здесь дошло до массового кровопролития…
— Помилуйте, — издал Гныщевич как можно более испуганный смешок, — будь это так, я бы ни за что не взял на себя ответственность довести вас в одиночку. Нет, всё началось со студенческого бунта — вы ведь знаете про новый налог Четвёртого Патриархата? На бездетность? Им, cela va sans dire, не понравилось. А потом город раскололся… Право, дойдёмте лучше до резиденции, я не такой хороший рассказчик, да и не обо всём осведомлён.
— А почему бездействует ваша Охрана?
— Наша Охрана, — Гныщевич оценил количество шинелей на Большом Скопническом и решил, что разумнее свернуть в Белый район и двигаться переулками, не выискивая приключений на свою голову, — связана Пактом о неагрессии.
— Pardo.. Простите?
— Командование не допускает их активно вмешиваться в конфликты, — пел Гныщевич, не представляя, каким будет следующее его слово. — Видите ли, среди Охраны хватает молодых людей, и они вооружены… Генералы опасаются, что рядовые превысят свои полномочия — а когда это делает вооружённый человек…
Оставалось только надеяться на то, что прямо сейчас на улице им не попадутся солдаты, занятые активным превышением полномочий. В таких ситуациях тавры соединяют большой палец с мизинцем — это вроде символизирует соединение неба и земли, после которого настанет всем мировая справедливость, или вроде того.
Убедившись, что мсье Армавю на его руки не смотрит, Гныщевич незаметно скользнул пальцами друг по другу.
Наместник же хмурился. Удивительно, сколько на его округлом лице, клубившемся вокруг носа пуховой периной, проступило вдруг жёсткости. Прям как у хэра Штерца, даже деревянней. Учат их, что ли, специально?
Если вдуматься, эта мысль была не так уж нелепа.
— Полный абсурд, — коротко бросил наместник, — складывается впечатление, что Охрана Петерберга… как это по-росски? Попустительствует. И кто решил не выпускать корабли? C’est un sabotage!
Гныщевич кротко промолчал.
— Первым делом следует возобновить полноценное сообщение с Европами. Немыслимо! Потом, конечно, призвать к ответу командование Охраны. После этого, полагаю, разберёмся с теми, кто бунтовал. Знаете, — прибавил мсье Армавю с неожиданно светлой улыбкой, — я ведь сюда сам вызвался, я большой поклонник Росской Конфедерации. Мне кажется, ваш путь вернее европейского… Мы зря отказались от препаратов против агрессии, от карательной формы. Ведь от отдельных больных элементов страдают простые люди, большинство простых, добрых людей. Поэтому агрессию надо подавлять в зародыше, вы согласны?
— Тогда я лишусь работы, — с нарочитой неуклюжестью пошутил Гныщевич.
Про себя же он подумал, что новый наместник — полная гнида. Есть такое свойство: чем больше человек говорит о благе простого народа, а особенно — чем больше о том размышляет, тем бóльшая он гнида.
— Ведь когда врач вырезает опухоль, он не действует агрессивно. Вот и антисоциальные элементы нужно вырезать — трезво, спокойно, без лишних эмоций. Вы ещё совсем молоды, но наверняка вам знакомо слово «Тумрань»… Скажу вам откровенно, до сих пор не понимаю, почему Союзное правительство пошло на попятный и признало Тумрань ошибкой. Подобная бесхребетность дозволительна пациенту, но никак не хирургу! Ведь согласитесь же вы, что подавляющие агрессию препараты, тем более газовые смеси — не только самый эффективный, но в некотором смысле и самый гуманный способ одолеть проблемные точки? Конечно, согласитесь. Здесь не может быть никаких сомнений: если бы не Тумрань, страшно и вообразить, в каком бы сейчас состоянии пребывала ваша страна…
— Если вы так уверены в своих воззрениях, зачем прикидываетесь простаком? — чересчур резко спросил Гныщевич и тут же поправился: — Pardonnez-moi, но я не мог не заметить…
— О, нет-нет, что вы, — немедленно заулыбался мсье Армавю, — я вовсе не прикидываюсь. Разве вы не согласны с тем, что я сказал? Это всё — суждения ума, но они касаются лишь больных элементов, а добрые люди заслуживают совершенно иного…
— Мы пришли, — прервал его Гныщевич, кивая на пункт из назначения. Мсье Армавю снова нахмурился:
— Разве мне не следует появиться в наместнической резиденции?
Кто ж знал, тварь ты такая, что ты себе её представляешь.
— Это и есть ваша резиденция, — лучезарно улыбнулся Гныщевич, — временная, разумеется. В целях безопасности мы решили…
— Ах, голубятня! — воскликнул мсье Армавю. — Вы проследили за такими мелочами! Очаровательно.
— Ну разумеется, — опустил глаза Гныщевич и аккуратно переместился за спину наместника. — Прошу вас.
— Разве у вас нет условного сигнала, если речь о безопасности?
— Даже ради безопасности не следует забывать про голубей и этикет. Я не смею вступать в резиденцию раньше вас.
Снисходительно улыбнувшись, мсье Армавю дёрнул ручку так, будто никогда не слышал о замках. Смутился, тренькнул кудрявым дверным колокольчиком.
Гныщевич ожидал увидеть слугу, но дверь открыл сам господин Солосье, коему он немедленно отгримасничал требование не разевать рот. Господин Солосье не изменился в лице и с лакейским поклоном отступил.
— Мой багаж доставят сюда?
— Да, носильщики прибудут через час, — Гныщевич прикрыл за собой дверь и как мог бесшумно нагнулся к голенищу.
— Не спешат, — бросил наместник, но больше ничего он бросить не успел. Нож Гныщевича оказался прямо возле его горла.
А дальше случилось непредвиденное. Гныщевич ожидал локтя в живот или удара по колену, но чего он не ожидал — так это что мсье Армавю легко и почти даже кокетливо ущипнёт его в самое что ни на есть причинное место. Издержки честных таврских боёв. Зашипев, Гныщевич инстинктивно согнулся, но инстинктивно же он превратил нож у горла в захват, в итоге повиснув у наместника на шее. Тут бы тому его и повалить, но страсть к l'esthétisme оказалась сильнее, и мсье Армавю попытался, судя по всему, ткнуть Гныщевича сложенными пальцами в глаз.
Повстречался он с опущенными полями шляпы.
— Это называется не единоборства, — прокряхтел Гныщевич съехавшим на сторону голосом, — это называется l'idiotie.
И полоснул наместнику ножом пониже ключиц. Неглубоко, для эффекта — и эффект сложился: мсье Армавю на секунду обмер, так что Гныщевич успел крепко схватить его за волосы и вернуть нож на положенное место.
