— Просто я боюсь, что я боюсь, — тихо признался Приблев.

— Если господин Хикеракли не врёт, когда-то вы боялись тратить время на посещение Академии, — ободряюще улыбнулся Золотце.

И на этом они пришли.

В отличие от дома Золотца, к аристократическим Ройшам полагалось входить без стука — в передней посетителей встретил на удивление моложавый лакей, поклонившийся двум юным фельдшерам с чрезвычайной учтивостью и поспешивший наверх. Ожидание обещало быть недолгим.

Навстречу лакею, натягивая на ходу перчатки, спускался хэр Ройш.

По посетителям он скользнул равнодушным взглядом, после чего, не смущаясь отсутствием прислуги, самостоятельно открыл гардероб и накинул на плечи пальто. Приблев наблюдал за совершенно тривиальным ритуалом одевания столь заворожённо, будто перед ним был не знакомый и близкий хэр Ройш, а король всея Германии.

Ему невольно подумалось, что аристократ, решивший одеться без прислуги, — это ведь тоже в некотором смысле редкость.

А впрочем, граф Набедренных наверняка регулярно это проделывает, поскольку лакеев своих — или их отсутствия, — задумавшись, не примечает.

Хэр Ройш, собравшись, подошёл к двери всё с тем же равнодушием, но, положив пальцы на ручку, замер. Замер и Приблев. Смотрел хэр Ройш прямо перед собой, не поворачивая головы; в теле его не дрожало ни единого мускула. Аккуратно причёсанный, гладко выбритый, он будто позировал для картины или фотокарточки.

Лишь чуть повернув лицо и по-прежнему не глядя на своих однокашников, хэр Ройш коротко кивнул, решительно распахнул дверь и вышел.

Донёсшиеся с лестницы слова лакея о том, что «хэр Ройш готов их принять», прозвучали фантастически и нереально. Как же он может их принять, если только что изволил покинуть дом?

— Благодарим, — любезно улыбнулся Золотце и потащил Приблева вверх, а тот, считая ступеньки, поймал себя на мысли: ну какая нравственность, какой господин Скопцов? Вовсе никогда ему не приходилось слишком уж о нравственности терзаться, специальность не та, да и склад характера тоже. И тогда, когда Приблев не смел слишком часто заглядывать в Академию, дело тоже не в нравственности было.

Просто не слишком он решительный. Поболтать — это ведь одно, а самому сделать шаг — совсем иное, тут уж надо брать на себя всю ответственность.

Вот из-за боязни всю ответственность брать Приблев, наверное, так и не сумеет стать хорошим доктором.

А впрочем, с Академией же вышло славно. Тут прав Хикеракли: лучше не голову ломать, а делать просто каждому то, к чему он уродился.

Приблев вот, к примеру, уродился Придлевым.

Хэрхэр Ройш ожидал юных фельдшеров в комнате, являвшейся, по всей видимости, приёмным кабинетом. По массивному столу были рассыпаны некие бумаги, но вряд ли такие, которые хранят за восьмью замками, а софа и несколько кресел намекали на то, что сюда допускают посетителей. Над головой хэрхэра Ройша висел в широкой лакированной раме портрет некоего предка — изрядно напоминающего привычного Ройша, но в старомодном европейском костюме и с бородкой.

Сам хэр Константий Вальтерович Ройш своего сына тоже напоминал: несмотря на признаки возраста, старым его назвать бы не получилось. Он был так же длиннонос и черноглаз, как собственный отпрыск, худ и с длинными пальцами, но в движениях его читалась тяжесть, которая приходит только с годами. Хэрхэр Ройш — в парике, при лентах и костюме — писал. Пробежав по посетителям столь же равнодушным, как и у сына, взглядом, он вернулся к своему занятию и высказался лишь через некоторое время:

— Почему не господин Придлев?

— Перестановки в институте, нагрузили-с, — заспешил Золотце, но хэрхэр Ройш, не слушая его, заговорил слегка раздражённым тоном:

— Процедуре полагалось быть на следующей неделе, — он не глядя раскрыл ладонь. — Бумаги.

У Приблева ёкнуло сердце, но бумаги он подал недрогнувшей рукой. В них значилось, что «подателю сего» дозволяется проводить несложные медицинские процедуры от лица и имени Юра Ларьевича Придлева, поскольку тот доверяет и свидетельствует о достаточном его умении.

Разумеется, Юр с лёгкостью написал такую рекомендацию брату.

— Здесь указано в единственном числе, — всё так же быстро, поглощая реальность как проволочную ленту телеграфона, бросил хэрхэр Ройш, но потом поднял глаза и пригляделся: — Ах, вы ведь тоже господин Придлев! Решили сменить брата?

В тоне его почувствовалось немедленное… не то чтобы расположение, но скорее понимание. Приблев же обмер. За все многословные планы, подробные обсуждения и макания в кастрюлю с камфарой ни ему, ни Золотцу не пришло в голову, что хэрхэр Ройш может тривиально узнать второго сына Лария Придлева в лицо.

Может ли он узнать Золотце, посещавшего со своими аристократическими друзьями светские приёмы? Нет, смерил не самым приязненным, но совершенно спокойным взглядом. Хэрхэр Ройш не спросил даже, зачем при процедуре, требующей лишь одной пары рук, присутствует второй фельдшер; по всей видимости, он был занят и предпочёл завершить визит как можно скорее, а потому без лишних слов снял сюртук и принялся закатывать рукав.

Почти десять лет назад, в нетипично раннем возрасте, хэрхэр Ройш пережил лёгкий удар, от которого полностью оправился. Но в Европах считается благопристойным держать своё тело здоровым, а хэрхэр Ройш мог себе это позволить, и потому раз в несколько недель к нему приходил обычно начинающий доктор и делал инъекцию всяческих сердечных и укрепляющих препаратов.

Приблев не имел представления, откуда у Золотца взялся препарат сегодняшний. Видимо, из Европ: в Петерберге столь любопытных средств, кажется, не встречалось. Тянуло предположить, что основу препарата составляет метанол, но при этом он не пах, а при введении в вену не оставлял язвы, что было установлено на экспериментальной крысе. Она от укола даже почти не дёргалась, а значит, он не слишком болезнен.

А значит, хэрхэр Ройш ничего не заподозрит.

Летальные исходы при отравлении метанолом не исключительны, но редки. Главное его воздействие — поражение зрительного нерва, способное быть почти мгновенным, но исцелимое. Золотце утверждал, что его таинственный препарат фокусирует это воздействие, уменьшая прочие симптомы отравления — вплоть до того, что поставить диагноз будет невозможно.

Если диагноз всё же поставят, что будет с молодым доктором и учёным Юром Придлевым, выписавшим двум начинающим фельдшерам поручительство?

Золотце на удивление ловко повязывал хэрхэру Ройшу жгут. Будь Сандрий Придлев настоящим медиком в душе, он нашёл бы способ выкрасть образец препарата и разобраться в составе.

Но ему это совершенно неинтересно, со странным чувством свободы подумал Приблев и взломал ампулу.

Уходили из особняка они столь же быстро и дельно, как входила в вену игла. По словам Золотца, препарат не замедлит подействовать: уже через несколько часов хэрхэр Ройш почувствует острую тошноту, а зрение его начнёт стремительно падать. Не до полной слепоты, само собой, но писать он вряд ли сможет, а значит — не сможет пока продолжать работу над противолистовочным законом, не сможет засыпать посланиями Четвёртый Патриархат, поскольку не доверит задачу такой важности ни секретарям, ни помощникам.

Удивительно всё же, как при помощи медицины можно отыскать далеко не самое жестокое решение проблемы, удовлетворяющее при этом имеющимся запросам.

— Смею ли я пригласить вас к себе на чай? — с лукавой улыбкой спросил Золотце, когда стены особняка Ройшей остались за спиной. — Парижский, само собой. Мне кажется, он бы вам сейчас не помешал.

— Я сам чувствую себя героем романа, — смущённо признался Приблев. — Отравление в собственном доме! Уму непостижимо.

— Человек может всё, на что хватит у него решимости. Идёмте?

К Алмазам, как прозвал давеча Хикеракли дом Золотца, двигались они едва ли не напрямик, почти не петляя — когда дело было сделано, конспиративные сложности почему-то показались излишними. Сразу на Становой, отделяющей Белый район от Старшего, юные фельдшеры наткнулись ещё на один солдатский патруль, тоже куда-то спешивший.