— В известном отношении вы сказали правду, — ничуть не скрываясь, прокомментировал Веня.

Граф Набедренных не поскупился на умоляющий взор. Право слово, нельзя же так! Уж сколько сам граф Набедренных за свою недолгую жизнь слышал укоров в неосторожности, но тут даже он вынужден был признать: Веня будто желает раскрытия, будто намеренно вызывает на себя подозрения. Не прячет свои черновики на лекциях, не избегает обсуждения сомнительных вопросов в присутствии посторонних, не слушает советов.

Если прибавить к тому неизбежное внимание, на которое провоцирует всякого встречного его в высшей степени примечательная персона, выходит из рук вон плохо.

На нервную слабость граф Набедренных ранее не жаловался, но всему приходит свой черёд.

В первый вечер эпохи листовок душа пела — многие души, целый хор, никакой Филармонии не надо. Особенно оживился хэр Ройш: выпил больше обычного, вместо вина заказал вдруг твирова бальзама — с напёрсток, но всё равно. И трость свою парадную решительно отставил в угол, а всем известно, что когда хэр Ройш с самого утра с тростью, вечером на его общество рассчитывать смысла нет — трость является бессменным атрибутом неких таинственных дел, которые отлагательств не терпят. Графу Набедренных нравилось верить, что хэр Ройш выступает с этой тростью в качестве оружия на портовых боях. Чем не гипотеза?

Хэр Ройш своими затеями фальсификаций вмиг околдовал Золотце, и они настояли на том, чтобы взять комнату, потребовали у кабатчика карту Петерберга — нависли, сталкиваясь головами, и всю промочили, вдумчиво расставляя пивные кружки, винные бокалы и стопки с бальзамом. Спорили о порядке и очерёдности вспышек гражданского недовольства на улицах, а на замечание графа Набедренных о том, что недовольство всё ж таки должно быть непредсказуемо, как эпидемия, в один голос ответили: «Контролируемая».

Удивил и господин Мальвин. Сначала он ушёл было из «Пёсьего двора», но через час воротился, нашёл их в комнате наверху и тоже принялся стопки расставлять. Объяснился прямо: будучи префектом, он видит свой долг в том, чтобы обезопасить Академию и её студентов от подозрений. Если нынче в моде вот такие способы блюсти безопасность, он согласен.

За’Бэй разглагольствовал о единственной реальной европейской демократии, вырасти в лоне которой ему повезло, а Веня взирал на всю эту кипучую деятельность с нестираемой улыбкой.

Когда же придирчивый хэр Ройш постановил, что расположение стопок на карте его наконец-то удовлетворяет, он спохватился насчёт содержательного аспекта.

«Грааааф», — промурлыкал тогда Золотце, и выбора у графа Набедренных не осталось.

Вообще-то он всегда полагал жанр мотивационных речей низким, свои способности в изящной словесности — посредственными, а вдохновение — не приходящим по щелчку, но контролируемая эпидемия гражданского недовольства, сообразно утверждённому стопками плану, должна была пройтись следующим же утром по трём областям на карте, а это ведь ещё набирать и набирать листовки, стучать печатными машинками, развешивать вот тоже…

«Граф, — подался вперёд Веня, — спасите мою репутацию. Кое-кто из ваших друзей, кажется, не на шутку оскорбился тезисами первой листовки. Предположим даже, что я сожалею, но сам исправить положение я не в силах — не представляю, как учесть вкусы всех посвящённых. Город нуждается в вашем парадоксальном мышлении. Я лично нуждаюсь».

Граф Набедренных вздохнул и пал до мотивационных речей.

Для начала досталось, конечно, Резервной Армии. Господа фальсификаторы, ознакомившись, юмор уловили не сразу, и то был добрый знак: Петербергу, казалось бы, до Резервной Армии отдельной печали не должно быть, для печали у него своя армия имеется. Но вот эта-то армия как раз и недолюбливает Резервную — за привилегии, перспективы и столичный лоск. Следовательно, раз Охрану Петерберга уже обидели, хорошо бы и Резервной армии народного гнева отсыпать. Равновесием сильна природа.

При чём здесь налог на бездетность? Так жалованье в Резервной Армии более чем достойное, а набор строгий, квотированный. Требования народа просты: либо удвоить налог для её солдат — чтоб им, карьеристам, пусто было, либо отменить уже квоты на членов одной семьи и всячески уравнять страждущих муштры и перспектив граждан в правах. А то что же это получается: аристократию-то охотней берут, без разговоров, но у неё и так средств достаточно, ещё и не на такой налог хватит.

Затем, в следующей листовке, полагалось дежурно пройтись по пилюлям. Вопрос болезненный, как любой медицинский — всяк ведь сообразит, что сначала подорвали демографию неведомой европейской отравой, а через сорок лет прочухались и давай налоги вводить. А виноват, ВИНОВАТ-ТО КТО?

Ну тут всё просто. Главное — прописных букв побольше.

К третьей листовке граф Набедренных изобрёл прогрессивный налог на бездетность.

А вы как думали? С двадцатилетних и с сорокалетних в общем случае по пять с половиной тысяч грифонов просить — неприкрытое бесчестье. Если уж вообще просить, надо процент с каждым вольно прожитым годом потихонечку повышать. Недоработка, господа законодатели.

«Замечательно, — сверился с часами хэр Ройш. — Вы сокровище, граф. А теперь, будьте так любезны, зафиксируйте свой разум в этом положении, мы же покинем вас до завтрашнего сеанса. Ваши измышления ещё предстоит размножить и вписать в городское пространство, не отставая от графика».

На том он обратно вооружился тростью и увёл за собой и Золотце, и За’Бэя, и господина Мальвина.

Граф же Набедренных с Веней предпочли провести ту ночь в «Пёсьем дворе» за спорами о стилистических нюансах высказываний от обобщённого народного лица.

И где она теперь, та ночь?

Недели не прошло, а граф Набедренных уже утомился от суеты.

Хэр Ройш и За’Бэй буквально поселились у Золотца — его батюшка, величайшего терпения человек, предоставил тишь своих стен под сии экстренные курсы машинописи. У батюшки Золотца проверенные равнодушием к злату и алмазам слуги и обилие сейфов, чего ещё желать.

А вот стены господина Валова на днях разгромили — что он немедленно счёл поводом к серьёзной беседе на предмет формулировки подлинных целей развернувшейся подрывной деятельности. Вот же далёк человек от радости мистификаций! Интересно, в детстве он тоже брал в руки игрушки сплошь полезные, способствующие развитию и всё такое прочее?

В рамках серьёзной беседы граф Набедренных отметил лишь, что спасение отечества всегда видел и продолжает видеть в сбрасывании с широкой спины росских просторов узды европейской культуры, а в целом предпочёл бы в сложившейся политической ситуации выспаться и хорошую ресторацию. Всеобщая взвинченность заразительна и слишком уж отвлекает от самосовершенствования, а какое право имеют люди несовершенные посягать на судьбы мира? Граф Метелин, поговаривают, и вовсе в Резервную Армию совершенствоваться сбежал — и правильно сделал, всем бы такую чуткость к историческим поворотам.

Да, пожалуй, граф Набедренных не только утомился, но и был теперь в шаге от раздражения. Потому что если вообразить хоть на мгновенье, как вся эта ажитация останется пустой и не повлечёт за собой ни малейших последствий — а так оно, скорее всего, и будет, — сердце тотчас начинает кровоточить. Пройдёт месяц, громкие слова смоет с листовок осенними дождями, Охрана Петерберга разгромит ещё какие-нибудь стены да и успокоится, а всем участникам сложившейся политической ситуации останется на память другая ситуация — худшая, в которой только могут оказаться джентльмены. Как им потом друг на друга-то смотреть? Вестимо, как после неудавшегося акта любви — сколь возможно бегло.

Граф Набедренных вновь покосился на Веню, чей листовочный раж угасать не торопился. При всей тоске перед лицом грядущего разочарования, нельзя не признать: Вене нынешняя суета пошла на пользу. Люди подневольные по большей части подневольны и в поводах для счастья.

И стоило лишь подумать о том, о чём думать не следует, как двери аудитории непочтительно распахнулись, морально уничтожив мистера Фрайда — страстно ненавидящего всякое вмешательство в бурное течение собственной речи.