— Кирюша с Праскутой не подходят, не те люди.
Вижу, он правильно понимает моих соседей. Не те люди, нельзя на них положиться. Вслух говорю:
— У меня тоже особой метки нет.
Он вздохнул, задумчиво посмотрел на меня:
— Зря. Я понимаю тебя. Ты все же поглядывай на дорогу.
— Когда мне этим делом заниматься?
— Мам, давай я за тебя буду, — сказал Петя.
— А ты зачем здесь? Еще проболтаешься… повесят нас.
— Ни за что! Я ведь не маленький!
— Я ему верю. Он вполне справится, — сказал незнакомый человек. — Ариша, можно к вам прислать на квартиру одноглазого сапожника. Тихий человек, безобидный.
— Так, может, вы не за танками приходили, а чтоб устроить этого человека?
— Пусть будет так.
— У меня тут часто бывают посторонние.
— Что поделаешь? Может, это и хорошо! Больше доверия.
— Присылай. Документы есть у него?
— Документы в полном порядке. Брат вашего покойного мужа из-под Москвы.
Я вдруг вспомнила, что в нашем альбоме в самом деле есть фотография деверя, то есть брата моего покойного мужа с черной повязкой на левом глазу. В жизни я с ним никогда не встречалась. Был слух, что он тоже давно ушел на тот свет.
— Значит, новый родственник объявился. Воскрес?
— Вероятно. Так надо, Ариша. Будем считать, что родственник.
— Петя, неси альбом… Вот мой деверь. Похож на сапожника?
— Это почти один и тот же человек. Хорошо, что сохранилось фото… А письма есть?
Я нашла два письма. Он взял их, чтобы изучить почерк и содержание. Обещал вернуть. Уходя, сказал Пете:
— Ты понимаешь, что обо всем, что видел и слышал — ни одному человеку.
— Я — как мама. Кремень! Умею язык за зубами держать.
— Хороший у тебя сын, Ариша. До свидания.
Он ушел, а я даже забыла спросить, как его зовут.
Забыла сказать, что когда с Ульяшей вернулись в родную деревню, то нас засыпали новостями, так иногда человека засыпают в шутку зерном на току: по горло. Перво-наперво Ульяше сообщили, что ее сын, бывший студентик, стал переводчиком у немцев. Ульяша побледнела, захлебнулась воздухом, уставила на меня испуганные дикие глаза и начала оседать на землю. Такого с ней никогда не было. Я привела ее в чувство. Она долго сидела на земле, рыдала и не смотрела на людей.
— А ты знаешь, может, так надо, — сказала я, когда разошлись люди.
— У тебя все: может… так надо.
— Он все будет знать, что немцы затевают. Поняла?
После этого она немножко успокоилась.
— А вторая новость: объявились Николай Балбота и Никола Зубленко и уже работают полицаями. То есть, они нигде не терялись, а просто дезертировали. Могла ли я месяц назад подумать, что Никола Балбота, этот кудрявый, всегда веселый, улыбчивый парень станет полицаем и будет измываться над односельчанами?
Нас всех рябковских жителей согнали по немецкому приказу на площадь. Солдаты с автоматами в руках окружили площадь. Прошел слух, что они часто так делают, то есть сгоняют людей в одну кучу, когда собираются расстрелять всех до единого…
Вместе с немецкими офицерами на правленческое крыльцо поднялся Павлик, сын Ульяши, и сказал, что по распоряжению немецкого коменданта старостой назначается Василь Васильевич Кузик, бывший колхозный счетовод, что все должны его уважать и выполнять его распоряжения, что на площади будет сделана виселица и ослушники будут на ней повешены. Дальше Павлик объявил, что власти разрешают населению поделить рожь на корню и поле картошки. Потом выступил офицер, обвел всех взглядом и крикнул:
— Ми ваш спаситель и освободитель, ви должны жить с нами в добр и согласи.
— У-р-р-я!
Все молчали.
— У-р-р-я!
Гробовое молчание.
— Ми вас научим кричайт уря. Староста! Сюда!
Василь Кузик отделился от толпы и пошел к офицеру. В это время звякнуло правленческое окно, раздался выстрел, и Кузик повалился на землю, как когда-то от сердечного приступа повалился учитель Скидушек. Начался переполох. Солдаты окружили контору, а в толпе закричал кто-то: «У-р-р-а!»
— Молшать!
Обыскали всех до единого, но нагана не нашли. Не нашли и того, кто стрелял. После прошел тайный слух, что в то время, когда выступал офицер, Павлик, сын Ульяши, якобы, зашел в контору, выстрелил через окно в Кузика, а потом смешался с толпой, сделав вид, что тоже ищет преступника. Кузик был ранен в ногу, остался жив. Офицер сказал, что преступник будет найден и повешен на площади.
Назавтра в теплый денек многие пришли на колхозный ток, чтобы обсудить, как убирать хлеб. Интересно, что два трактора СХТЗ куда-то исчезли, как сквозь землю провалились. Лошадей из конюшни забрали те, кто мог за ними ходить. Мы сидели на пустых телегах посреди тока и сговаривались, кто будет ремонтировать машины, каких лошадей запрягать в самосброски. Пришли на ток и Кирюша с Праскутой. Кирюша напустился на брата Тихоню:
— Где тракторы? Ты на них работал!
— Что так беспокоишься? Хочешь, чтоб я на тракторе убрал твой участок, а может, и обмолотил. У тебя Праскута, как паровоз: пых-пых! Сила!
Все засмеялись.
— Ты, гад полосатый, что надо мной смеешься? Я тебе глаза выцарапаю, — набросилась на Тихоню свояченица. — Я и так богом наказана.
— И поделом.
— Смотри-ка, сюда едет Иван Иванович, учитель. Он тоже хорошо разбирается в технике. Поможет.
— А зачем с ним на телеге немец с автоматом? Поди, арестовали Скидушка?
В Рябках Ивана Ивановича по-уличному, заглазно, называли Скидушком, то есть подкидышем. Никто не знал, откуда он появился в наших местах. Несколько лет детей учил. Ходил всегда в длинной серой шинели и без шапки, волосы светлые, но жесткие и завитые в кольцо, как у негра. Часто отирался в правлении колхоза, держался солидно, в споры не вступал. Никогда и ни с кем не пил. Жил одиноко. Его почему-то побаивались.
Так вот, подвернул Скидушек лошадь к пряслу, привязал конец узды за жердь, взял кнут, кивнул немцу: мол, следуй за мной (кто-то из нас сказал: «Ого, командует немцем!»), и зашагал в нашу сторону.
— Трошин, Давыдов, Антонов здесь?
— Здесь мы, Иван Иванович, — весело отозвался Трошин. — К нашему шалашу, мы рады вам.
— Рано радуетесь.
— Что так?
— Зачем собрал людей? — выпятил глаза на Трошина. — Настраиваешь их против немцев? Ты знаешь, чем это пахнет, Трошин?
— Не пойму тебя, Иван Иванович. Ты шутишь или притворяешься.
— Сейчас поймешь.
— Что это: угроза?
— Ты угнал колхозное стадо? Куда? Ты убил пастуха Карпа? Где?
Праскута вдруг отчаянно завизжала и с кулаками набросилась на Трошина.
— А-а-а! Убийца. Чтоб тебе сдохнуть…
— Уберите эту распутную дуру, — приказал Скидушек.
Ее оттащили в сторону под навес, чтоб не мешала.
— Хватит, Иван Иванович, не до шуток, — сказал хмуро Трошин.
— А я не развлекать вас сюда пришел. Ты по-прежнему будешь служить большевикам?
— О чем говоришь? Неужто мы станем помогать захватчикам?
— Молчать! — Скидушек затарабарил по-немецки. Никто в деревне не знал, что он может говорить на этом языке. Он долго что-то орал, а потом заматерился по-русски, со смаком. Вот это да! Вот это Скидушек! Враз разговорился, про вежливость забыл.
— Где твой наган? — кричал он, тыча кнутом в грудь Трошина. — Сознавайся, сволочь! Вчера из твоего нагана стреляли в старосту Кузика.
— Сам сволочь. Какой наган? У меня его нет.
— Врешь. Тебе, как начальнику почты, дали его за два дня до начала войны. Я точно знаю, не отпирайся.
Трошин изменился в лице. С ненавистью посмотрел на Скидушека.
— Теперь мне понятен твой обморок. Симуляция! Боялся, что мобилизуют в армию. — Трошин плюнул ему в лицо. — Предатель! Жаль, что я не догадался об этом раньше.
Скидушек потемнел.
— Не знал? Еще не поздно. Сейчас мы с тобой ближе познакомимся.
Он так ловко и с такой силой пнул Трошина между ног, что тот как мешок молча опустился на землю. Кто-то крикнул:
— Бей, гада!