— Ну что, у тебя, говорят, прибавка в семье?

— Телушка. Назовем ее Найденкой. Красивая такая, на лбу звездочка…

— Согласен. Ты крестная мать. Смотри, как тучи нависли. Гроза будет.

— Еще не хватало… Вымокнем до нитки.

— А куда денешься? Уже светать начинает. Тут километрах в пяти должен стоять ток, крытое соломой гумно, может, доберемся. Там озерко есть. Сделаем привал, позавтракаем и отдохнем.

Небо вдали начало осторожно посверкивать, усилился ветер, подгоняя в нашу сторону тучи, а потом сердито ахнул гром. Животные, показалось мне, прибавили шаг.

— Подтягивайтесь, — прокричал Трошин.

И в эту минуту впереди нас над лесом игривыми зигзагами проплясала молния, ослепив землю и небо. И снова загрохотал гром. И началось: молния — гром, молния — гром, а потом хлынул дождь, густой и холодный, зашлепали крупные градины. Мужики привязали лошадей в березняке, мы все забрались на бричку под брезент, к теленку. Стадо скучилось. В такой ливень ни одна корова никуда не уйдет. И тут оказалось, что Андрея Глухаря нет с нами. Трошин пошел его разыскивать. Беспокойный человек!

— Ты куда? — крикнул Андрей из-под брички. — Я здесь не промокну, слежу за стадом.

Ливень прошел быстро, и мы отправились дальше. Через час были около гумна, на берегу небольшого озера. Коровы легли. Мы развели костер, решили сварить картофельный суп, отдохнуть, а потом доить коров. Доили все. Этому ремеслу наши мужики научены с детства. Оставить коров недоенными никак нельзя было. Они заболели бы. Мы наполнили молоком двадцать фляг, поставили в озерную воду охлаждать.

— Что будем делать с ними? — спросила Ульяша у Трошина.

— Сейчас отвезем в ближайший колхоз и сдадим под расписку. Посуду сразу вернут нам.

Только начали грузить на брички фляги, как услышали высоко над собой нарастающий гул, все враз задрали головы и увидели черные самолеты. Один, два, три, пять… десять, насчитала я. Черные кресты…

— Немецкие бомбардировщики, — сказал Давыдов. — Стервятники появились.

Они летели в том направлении, куда мы гнали стадо.

— Это пока что цветочки, — проговорил Трошин.

Вдруг собаки залаяли и бросились к лесу, откуда выскочил всадник. Он резал прямо на нас, пересекая большую поляну. Полы пиджака раздувались от ветра, волосы были всклочены.

— Настоящий печенег, — усмехнулся агроном Антонов. — Кого несет нечистая?

— Да это же Карп прется, пастух, — недобрым голосом крикнула Ульяша.

— Точно, он, — подтвердил Давыдов. — Смотри-ка, с ружьем за спиной!

— Скачет, как будто мы убегаем от него. Хочет страху нагнать.

Карп на скаку снял с плеча ружье, лихо осадил у самого костра жеребца, обдал нас грязью.

— Здорово, угонщики! — крикнул он, приподнявшись на стременах.

— Похоже, ты в царской кавалерии служил. Не знал, — проговорил Трошин.

Карп не ответил на эту реплику.

— Вон вас сколько здесь. Семеро! Целая банда. Кто позволил угнать стадо? Оно за мной числится. Вас судить будут.

— Накричался? — спросил Трошин. — Передохни. Успокойся.

— Да тут у них и сударки: Ариша, Ульяша!

— Замолкни, слизняк. Слазь с чужого коня, кулацкая морда, — спокойно сказал Давыдов, засунув кулаки в карманы. Он любил подраться.

— Я не лишен прав, работаю честно. Не тот я человек.

— Именно: не тот. — К нему бросился Трошин. Карп лязгнул затвором и навел ружье на Трошина.

— Не подходи!

Я перепугалась: застрелит мужика.

— Карп! — закричала я.

Он зло обматерил меня:

— Молчи, стерва! Я еще вчера смекнул… Да только не раскусил вашу затею.

Трошин выхватил из-за пазухи наган.

— Бросай, собака, ружье, уложу на месте.

В этот миг Давыдов сзади накинул на Карпа веревочную петлю и стянул его на землю. Падая, пастух, наверное, невзначай выстрелил, к счастью, никого не задел. Мужики навалились на него, связали, а чтоб он не матерился, заткнули кляпом его гнилозубый рот. Он выкатил от злобы и натуги кровяные глаза, что-то мычал. Ульяша подошла, сунула ему в нос кукиш. Я махнула рукой: зачем связываешься.

— Не надо изгаляться, — спокойно сказал Трошин. — Вытащите кляп, послушаем, что он станет брехать.

— Куда гоните скот?

— На мясокомбинат. А ты что за спрос? Немцев почуял?

— А ты не чуешь? Дурак! Так я и поверил вам… Какой в этих краях мясокомбинат? С меня колхозники спросят, где стадо?

— Смотри-ка, как он беспокоится о нашем добре. И цену знает буренкам.

— Еще бы. Забочусь. И не только о добре, но и о себе. Приедет ГПУ и за шкирку возьмут: куда коровушек дел? Время военное: сразу шлепнут.

— Ишь, какой ловкий, гад. Ты же в душе наш враг.

— Ты заглядывал в мою душу? Подойди, я плюну тебе в глаза.

— Смотрите, как обнаглел. Вражья шкура! — горячился Антонов.

— Да что с ним церемониться, — вспылил Давыдов, подскочил к Карпу и начал его волтузить кулаками по голове. Трошин и Антонов оттянули Давыдова.

— Ты что? Сдурел! Убьешь!

— Его нельзя отпускать домой. Выследил.

— Всю жизнь рядом с вами, работаю честно, а вы вот не доверяете. Боль душу проела, как ржавчина.

Карпа, связанного по рукам и ногам, положили на бричку, и Трошин отвез его вместе с флягами в ближайшее село, сдал под расписку председателю сельского Совета, объяснив суть дела. Впоследствии стало известно следующее: Карпа не сумели сразу отправить в районную милицию, на ночь заперли в комнате с решетками на окнах — в колхозной кассе. Там стоял немудреный сейф. Ночью пастух сбежал.

Мы гнали скот почти без передышки день и ночь. И вот на вторые сутки ближе к полудню над нами закружил небольшой легкий самолет. Стадо шло вдоль опушки леса. Немецкий стервятник сбросил несколько бомб, но все они разорвалась в стороне от нас, много наделали страху. «Ну, пришла гибель, — подумала я. — Как-то там мои детушки? Поди, в живых уже нет». И слышу знакомый голос:

— Гоните коров в лес. Быстро, быстро гоните. Фашист опять вернулся…

Я оглянулась: Карп. Мужики тоже были удивлены его появлению. Но сейчас было не до Карпа. Мы успели-таки спрятать животных в сосновом лесу. Немец и лес начал бомбить. Вспыхнул пожар. Хорошо, что островок, где загорелись сосны, был окружен болотом и пламя не перебросилось на сосновый массив леса. Дымом застлало бор, и, может быть, этот дым нам помог спастись. Решили ждать в лесу сумерек. Сели передохнуть.

— Ну, рассказывай, — недружелюбно обратился Трошин к Карпу.

— Чего рассказывать?

— Как ты сбежал из-под ареста?

— А имел ли ты право арестовывать меня? Раз. Меня отпустили и даже лошадь вот эту дали.

— Кто отпустил?

— Кажется, конюх.

— Большой начальник, — усмехнулся Трошин.

Карп продолжал:

— Большой! Метра два роста. Такой чахоточный. Пришел он часов в двенадцать ночи, открыл дверь своим ключом, молча перешагнул порог. В руках ломик. Посмотрел на меня, прищурившись, молча сел на скамейку и закурил самокрутку. У меня мелькнула мысль: укокать хочет! Глаза у него были, как у голодного волка.

— Чего тебе надо? — спрашиваю.

— Одному здесь скучно? За что посадили? — спросил он, не отвечая на мой вопрос.

Я объяснил, что колхоз отправляет в тыл породистое стадо коров, видно, чтоб немец не захватил, почему-то делают это тайно, не спросив меня, а я пастух.

— И тебя не спросили? — с усмешкой проговорил угрюмый человек.

— Не доверяют. Мой отец был кулак.

— Правильно делают… Продолжай.

— Обидно стало. Я догнал стадо, скандал устроил, пригрозил ружьем, даже выстрелил вверх… когда они меня стаскивали с лошади.

— Ай-яй-яй. Худо дело. Пришьют политическую статью, — вздохнул конюх.

— За что, за коров?

— Сам говоришь: на партийного секретаря с ружьем напал, пытался помешать ему выполнять государственной важности дело. Сейчас война. Живо к стенке поставят. Бери ломик.

— А это зачем? — удивился я.

— Выворачивай плаху, чтоб увидели, что ты самостоятельно отсюда тягу дал, без чьей-то помощи. Иначе утром тебя в тюрьму увезут. А там — не курорт.