— Так уж и хоромина! Гнилой курятник. Хватит об этом.
— А как же! Смотри! На каменном фундаменте. Все отделано под масляную краску, три комнаты, кухня. В любое время четыре тысячи дадут. Выйдешь замуж, где будешь жить? У Веры Павловны? А если ей не понравится твой муж, куда тогда? Смотри, Марина. Помянешь мои слова. В общем, придется мне ввязаться в дело. Я тоже не сторонний человек.
Назавтра Дмитрий Иванович действительно пошел к прокурору, рассказал, что у него умер брат, что племянницу-сироту выдворяет из дома мачеха Вера Павловна, разбазаривает ее имущество. Корову продала. Теперь хочет продать дом. Надо бы урезонить бабу, заступиться за сироту. Дабахов подал заявление, якобы написанное Мариной.
Ему обещали разобраться.
…И вот Вера Павловна вернулась домой. Она посвежела. В глазах появились жизнерадостные искорки, с губ не сходила теплая улыбка. О Москве рассказывала много и увлеченно.
Неожиданно ее вызвали к прокурору. Шла, волнуясь. Уж не случилось ли чего с Алешей или Гришей? За всю жизнь она не переступала порог этого учреждения.
Прокурор, похожий на учителя, человек средних лет, черноволосый, в больших очках, вежливо предложил ей сесть на диван. Скользнул по ее лицу любопытным взглядом.
— Вы, конечно, догадываетесь, зачем я пригласил вас?
— Понятия не имею, — ответила Вера Павловна, тяжело опускаясь на диван. — Что-нибудь случилось с сыном? У меня их два…
Он улыбнулся, покопался в бумагах и спросил:
— У вас есть падчерица Марина Андреевна Дабахова?
— Да. Она мне как родная дочь, — с достоинством ответила Вера Павловна. — Работает в редакции.
— Родная… А имущество не можете поделить.
— Имущество мы не собираемся делить. — Она вопросительно посмотрела на прокурора. — Какое имущество?
— Однако корову продали и деньги положили в сберкассу на свое имя.
— Откуда у вас такие сведения? И разве я не имею права распоряжаться своими деньгами?
— Имеете. Но в данном случае надо все разделить по закону. Падчерица требует свою долю. К нам поступила жалоба, что вы самолично намереваетесь продать дом. Пока воздержитесь. Не делайте этого.
Вера Павловна не сразу уяснила смысл прокурорских слов. Она не знала, что Дмитрий Иванович без ведома Марины написал заявление прокурору.
— Что же это такое? Дочь жалуется на меня? Какой вздор! Не может этого быть.
Она поднялась, схватилась за сердце и минуту стояла молча, боясь сдвинуться с места.
— Если это так, я все оставлю ей, — тихо сказала Вера Павловна. — Все. Мне ничего не надо. Ничего. Кроме покоя. Лишь бы она была счастлива.
Она тяжело опустилась на стул, достала платок и вытерла слезы.
— Успокойтесь, гражданка. Все уладится. Не расстраивайтесь, — сказал прокурор, нервно барабаня пальцами по столу.
Вера Павловна, пошатываясь, вышла на улицу и направилась к дому.
…Марина стояла на крыльце, когда распахнулась калитка. Две женщины поддерживали Веру Павловну. Она еле передвигала ноги. Седые пряди волос выбились из-под платка и сползали на лоб и глаза. Вид у Веры Павловны был ужасный.
— Мамочка! — закричала Марина и кинулась навстречу ей. — Что случилось? Ты заболела?
Вера Павловна с усилием приподняла голову, взглянула на дочь мутными от слез глазами и, вытянув вперед руки, молча отстранила ее с пути. Марина в недоумении попятилась, отступила в сторону, наблюдая, как Веру Павловну вводят в дом. Около Марины пробежала Машенька. Она семенила короткими ножками и на ходу вытирала мокрые руки о передник. Круто повернулась и бросила:
— Бессовестная, до чего довела мать! Тьфу, — и плюнула себе под ноги с величайшим презрением. — Провались со своим домом! На кого ты прокурору жаловалась? Стыдно!
— Что ты болтаешь, Маша? Я ничего знать не знаю…
— Так ты не ходила к прокурору? — удивилась Маша.
— Зачем?
— Насчет раздела дома и всего имущества.
— С какой стати? Это, видно, дядя. Он грозился ввязаться…
— Идем к Вере Павловне, — приказала Машенька.
Вера Павловна лежала на диване с мокрым полотенцем на лбу. Маша объяснила ей, что произошло недоразумение. Марина никому не жаловалась. Это все тот куркуль, Дмитрий Иванович, взбаламутил…
— Прости меня, доченька, что плохо подумала о тебе, — сказала Вера Павловна. — Я зря волновалась.
Марина пришла к дяде злая и решительная, стала стыдить его. Но Дмитрий Иванович, не обращая на нее внимания, говорил о разделе имущества, о том, что Вере Павловне не надо уступать даже ломаной ложки, она, дескать, чужая и с ней нечего церемониться. Он не давал Марине и слова проронить.
— Замолчите, наконец! — крикнула Марина. — Как вы смели вмешиваться в наши дела?
— Давай! Давай! Так! Я знал, что ты прибежишь, заорешь на меня, — злобно посмотрел дядя. — Тебе ничего не надо, говоришь! Ничего? И дом не нужен? А мне нужен. У меня дочь замуж вышла. Сестра твоя, ей жить негде…
Он взъерошил свои колючие волосы, подошел к кровати, опустился на колени, вытащил маленький сундучок, окованный жестью, отомкнул его и неторопливо извлек из-под каких-то бумаг кожаный кошелек. Долго разматывал с кошелька сыромятный шнур. Наконец, щелкнула кнопка. Дмитрий Иванович вынул желтую полустертую бумажку.
— Кто будет платить по этой расписке? Узнаешь почерк отца? Пять тысяч рубликов! Может, помнишь, как покойничек пил после смерти твоей родной матери? Помнишь? Где он брал денежки? Не знаешь? У меня, дорогая племянница, у меня. Я детей своих недокармливал, недопаивал, а ему отдавал. Он тогда все высосал из меня. Так кто же мне вернет в поте лица заработанные денежки?
Марина молчала. Она не знала, что отец был в долгу.
— Почему вы ему не предъявили, когда он живой был? Ведь больше пятнадцати лет пролежала эта расписка.
— Когда, говоришь, живой был? Правильный вопрос. — Дядя запнулся, подыскивая ответ. — Жалел братца. Здоровьишко-то у него неважное было. Я сделал вид, что простил. А теперь вижу: все прахом идет. Из Веры Павловны не выжмешь ни копейки. Значит, ты должна возместить убыток.
— Где же я возьму такую сумму? — смутилась Марина. — Хоть бы десятую часть!.. То ж были старые деньги.
— Ишь, какая прыткая: десятую часть! На чужой каравай рот не разевай. У тебя есть дом? Продавай и расплатись со мной, а то в суд подам. Или переведите дом на мое имя. И будем квиты.
Марина отрицательно покачала головой.
— Подавай в суд, там разберутся.
— Значит, отказываешься платить без суда? Так? Пусть же этот должок твоему отцу икается на том свете! Я покажу людям эту расписку. Пусть все знают, какой у тебя был отец. И ты такая же! А еще в редакции работаешь.
— Дя-дя! Как ты смеешь! Он же твой брат! Жадность тебя заела.
— Брат любил брать и забывал отдавать. А ты уходи и, пока не принесешь деньги, не появляйся в моем доме.
Марина пришла домой и рассказала матери про расписку.
— Твой отец давно рассчитался с братом. Только не взял обратно расписку, — пояснила Вера Павловна. — Ну, если ему нужен этот дом, пусть берет. Мы переедем в благоустроенную квартиру…
Я вынимал воск из солнечных воскотопов, когда кто-то засигналил у ворот. Оглянулся: там стояли «Жигули». Сигнал — это приглашение подойти. Ничего не поделаешь, закон гостеприимства требует того, чтобы я бросил все дела и радушно встретил человека. Кто бы это мог быть? Стекла салона ослепительно сверкают, и я не могу рассмотреть шофера. Но вот дверка распахивается и показывается упитанная, самодовольная, широко улыбающаяся физиономия Тюхи. Он энергично протянул руку:
— Здравия желаю! Не ожидал, Иван Петрович? — Он мастерски перенял у Дмитрия Ивановича манеру здороваться.
— По совести сказать, никак не думал… — пожал я плечами. — В чем дело?
— Ты крепко занят? — Перешел он сразу на «ты». — Бросай все. Поехали!
— Куда? Зачем?
— Вон там в лесочке на поляне такая уха дымится. Посидим, потолкуем.
— Опять насчет покупки совхозного меда? — нахмурился я.
