А дело было и в том, что подписал то письмо и другие письма. Главное же, что придавало куражу начальнику первого отдела, заключалось в том, что рост активности крымских татар возродил внимание верхов к этому народу, и кто-то, то ли в Политбюро, то ли в здании на соседней площади, сказал: после того, что мы с ними сделали, нам не приходится ждать, что они нас полюбят. Со всеми вытекающими из этого тезиса последствиями.

Совершенно верно - ни один крымский татарин, находившийся в здравом уме и не продавший свою душу, не любил обе эти инстанции.

Но скажите, ради Бога, почему чтобы любить свою страну надо любить Политбюро узурпировавшей власть партии, или Комитет государственной безопасности, во имя этой, якобы, безопасности уничтожавший лучших людей страны?

И разве нелояльность к власти означает в то же время и нелояльность к своей стране? Какая подлая подтасовка, уравнивающая высшую администрацию со страной! Подтасовка, рассчитанная на не умеющих думать. Разве нелояльность к властям означает желание вреда своей стране? Может быть как раз наоборот?

Районное управление госбезопасности запросило все свежие материалы по каждому проживающему в Москве крымскому татарину с упором на связь с семейством Афуз-заде. По Камиллу Афуз-заде выяснилось, что он

а) вел себя нагло в беседе с ответственными работниками органов в городе Андижане;

б) подозревается в организации антисоветского митинга в городе Ташкенте;

в) общается в Москве с кругами антисоветски настроенных интеллигентов;

г) укрывает в своей квартире разыскиваемых милицией нарушителей общественного порядка из числа лиц татарской национальности, прежде проживавших в Крыму;

д) замечен неоднократно в международном секторе аэропорта Шереметьево при проводах отъезжающих в Израиль отщепенцев еврейской национальности;

е) проявил недопустимую активность в оправдании преступной акции, предпринятой антисоветскими элементами на Красной площади 25-го августа;

- ну и так далее, а, кроме того, гражданин этот морально неустойчив, ибо до сих пор не женат.

По пункту (а) необходимо отметить, что лейтенант Федоров никакой компрометирующей гражданина Афуз-заде информации не предоставил.

С вышеприведенным списком грехов упомянутого гражданина был ознакомлен полковник Вася, начальник 1-го отдела, которому давно не нравилось, что в его институте ошивается этот крымский татарин. Выяснилось, что имеется стандартная возможность изгнать из Института доктора Афуз-заде.

На ближайшем совещании по этому вопросу в райкоме партии, на которое пригласили и освобожденного партсекретаря Института, товарищ из управления ГБ с удовлетворением констатировал, что через несколько месяцев предстоит очередное пятилетнее переизбрание гражданина Афуз-заде на должность заведующего лабораторией.

- Тут уж вы должны провести соответствующую работу, - обратился этот товарищ к освобожденному секретарю парторганизации.

Если бы такой разговор состоялся полгода назад, то партсекретарь определенно высказался бы против такого задания – было такое либеральное поветрие среди молодых партийных функционеров. Но теперь, после чехословацких событий, когда в досье партсекретаря были занесены, как он догадывался, его неосторожные замечания в дружеском кругу о «социализме с человеческим лицом» - сверкнула тогда искорка надежды! – теперь он хоть и не высказал готовности к этой «соответствующей работе», но смолчал. Он знал, - увы! - что по этому вопросу его еще пригласят для беседы и инструктажа.

И его пригласили и беседовали с ним, после чего он все свои либеральные побуждения загнал так далеко внутрь, что извлечь их оттуда стало практически невозможным.

Что касается Камилла, то поначалу предупреждение осведомленного коллеги не потревожило его жизненных устоев, ибо все мы, крымские татары, знаем, что находимся в зоне особого внимания. Но на следующий же день произошло нечто, что сильно потрясло его душевное равновесие.

Леночка отказалась идти с ним в театр.

Отказалась без всякого объяснения, просто «спасибо, но я не могу». Причем при этом разговоре, который происходил в бюро переводов, куда Камилл зашел в середине рабочего дня, она явно боролась с собой, избегала смотреть в глаза своего недавнего возлюбленного, а в какой-то момент Камилл перехватил ее полный горечи взгляд. Потом она опустила лицо в ладони и секунд через пять твердо посмотрела в глаза Камилла.

- Прости, но я сегодня очень занята, оставь меня, - требовательно завершила девушка разговор.

 Когда пораженный Камилл в полном недоумении с обидой закрыл за собой дверь, ему показалось, что он услышал сдавленный плач девушки. Он вновь быстро вошел в комнату и на сей раз увидел злые глаза и услышал произнесенные с хрипотцой слова:

- Ты мне мешаешь работать…

 Следующие три дня Лена в институте не появлялась, и ее коллеги уведомили Камилла, что она заболела. Однако ее домашний телефон не отвечал, если не считать того, что однажды в трубке послышался голос ее мамы, а когда Камилл поздоровался и осведомился о самочувствии Лены, в трубке раздались короткие гудки.

Желание увидеть новый спектакль в «Современнике» перед тем выразила сама Лена, и Камиллу не без труда удалось достать два билета. И когда в понедельник Лена появилась в институте, Камилл, не понимая, чем он мог ее обидеть, зашел к ней и, справившись о здоровье, спросил, всем своим видом и интонацией пытаясь скрыть вдруг появившуюся неуверенность:

- Так мы завтра идем в театр?

Сегодня Лена выглядела даже очень решительной. Она спокойно встала и вышла в коридор, где, невозмутимо глядя в глаза молодого мужчины, который не мог бы сейчас похвалиться своим хладнокровием, произнесла:

- Я тебе уже объяснила, что у меня много работы, и я совершенно не имею возможности проводить время с тобой. Так что прости, до свидания…

И так же спокойно, без торопливости пошла к дверям своей комнаты.

Прелестница Леночка оказалась человеком, который в критической ситуации может проявить характер, что она и сделала, получив некоторую информацию от одного из институтских «доброжелателей».

Три дня Камилл боролся с искушением подойти к ней в столовой, встретить ее после работы у метро. Сказать, что он не догадывался о причине ее разрыва с ним, было бы неверно, однако он не хотел принимать этой догадки. На четвертый день, выбрав момент, когда она оставалась в бюро переводов одна, он вошел и сразу же, стараясь сдержать дрожь в голосе, произнес:

- Лена, что случилось? Объясни, чем я тебя обидел?

Лена подняла на молодого мужчину злые глаза и кратко ответила:

- Мы больше не будем встречаться. Ничего объяснять тебе я не собираюсь.

Камилл выбежал из комнаты и в молчаливой ярости решил, что больше с этой бывшей подругой он не обмолвится ни единым словом.

Прошла целая неделя, во время которой Камилл боролся с собой, пытаясь работой отвлечься от мыслей о своей потерянной возлюбленной. Чтобы возненавидеть ее он вызывал в памяти ее жесткие слова во время последних встреч, ее холодное лицо – «как злость исказила ее черты!». Но эти картины сразу же ускользали и возникали другие, счастливые…

И в конце одного из рабочих дней он дожидался ее на скрытой за кустарником тропинке у входа в метро, чтобы еще раз попытаться объясниться. Он дождался ее. Она, весело смеясь чему-то, шла под руку с недавно появившимся в институте молодым сотрудником, о котором все знали, что он «позвоночник» - так называли в академических институтах тех, кого принимали на работу по звонку сверху…

Лучшего лекарства от любви, пожалуй, и быть не могло. Но душа Камилла еще долго болела. Впрочем, может быть, все дело было только в задетом самолюбии, ведь никогда прежде от него ни одна девушка не отказывалась. Однако сам он склонен был считать, что страдает из-за поруганной любви - это возвышало его в собственных глазах.

Все эти переживания не замутили его сознания настолько, чтобы он не понял, что над его статусом успешного ученого нависла серьезная угроза. Это не было для него неожиданностью, ибо ему ведомо было, что по табели неблагонадежности он и по персональным качествам, и по национальной общности числится в первых строках, и он знал, где и когда они постараются с ним разделаться.