- Да, кстати, мне сегодня вечером принесут статью одного физика, академика Сахарова. Самиздатовскую рукопись, конечно, - Валентин отковырнул о металлический край столика крышку с очередной бутылки.

- А-а, знаю…

- Откуда ты знаешь? «Размышления о прогрессе и об интеллектуальной свободе» называется, антикоммунистическая…

- По Би-би-си или по «Голосу» слышал. – Камилл допил пиво из стакана. – А ты, я вижу, все еще не слушаешь вражьи голоса…

- Я из первоисточников информацию получаю.

- О-о!

- Да, вот так.

- А о событиях в Чехословакии тебе сам Дубчек сообщает?

- Ага, он. И ты кое-что добавляешь.

- Пора мне подарить тебе «Спидолу», черт возьми!

- Я не против. А пока что завтра с утра приходи, расскажешь вражьи новости и получишь рукопись, но только до послезавтрашнего дня, строго.

- Я тебя когда-нибудь подводил? Авторханова даже не дочитал.

- У тебя же целая ночь была! – Валентин наполнял стаканы, сосредоточенно дожидаясь, пока осядет пена.

- Ты очкарик, тебе легче. А у меня к рассвету глаза уже отказали. Шрифт идиотский, мелкий, да и фотокопия отвратительная, - заметил Камилл.

- Эх, если бы иметь доступ к копировальному аппарату, - отреагировал Валентин на это замечание. - У вас в институте тоже такой есть, наверное?

- Есть. Ксерокс называется.

- Ага. У нас контроль за этим ксероксом невероятный. Заведует им один мудак, явно из кагебешников. Порнографию за денежки размножает, а с антисоветчиной к нему идти не стоит.

- И деньги возьмет, и продаст, - недобро засмеялся Камилл.

- Ага. Но аппарат удивительный! – восторженно воскликнул Валентин.

Камилл задумчиво жевал смазанную горчицей сосиску.

- Вот что, - произнес он, запив последний кусок последним стаканом пива. – Я у тебя возьму с утра рукопись этого Сахарова и попробую у себя размножить. У нас на ксероксе девица, у меня с ней хорошие отношения.

- Дерешь ты ее нещадно, так и скажи…

- Нет, ничего подобного. Однако влюблена. Но я не могу всех обслуживать, тем более вспомогательный контингент.

- Ну, циник! Ладно. Так сможешь хотя бы два новых экземпляра сделать? Это важно!

- Постараюсь.

Камилл бумажной салфеткой вытирал губы, с сожалением глядя на опустевшую бумажную тарелочку. Валентин поймал его взгляд.

- Может, повторим?

- Почему бы и нет? - произнес Камилл любимую фразу Валентина под его одобрительный смех.

Для орошения порций сосисок с капустой понадобилось по две очередных бутылок холодного «Жигулевского» на брата, потому что жара набирала силу, и кто знает, чего ожидать к полудню.

До начала очередного сеанса оставалось минут тридцать, и молодые мужчины, имевшие намерение, как уже было сказано, с утра после небольшой культурной разрядки идти в родную «Ленинку», поспешили к кинотеатру, немножечко комплексуя по поводу потерянного времени. Каково же было их удивление, когда оказалось, что на этом очередном сеансе вместо ожидаемого советского детектива будет демонстрироваться двухсерийная американская версия «Войны и мира» с Одри Хепберн.

- Одри Хепберн! - одновременно воскликнули ученые мужи, глядя друг на друга с несколько преувеличенным выражением восторга и умиления, долженствующим обоюдно доказать, что такое везение вряд ли еще когда-нибудь может выпасть на их долю. Ни один из этих лицемеров не заикнулся, что ко времени окончания этого двойного сеанса впору будет уже не идти в библиотеку, а возвращаться из нее.

Когда через четыре часа ублаготворенные Валентин и Камилл вышли из темного кинозала на залитую ярким солнечным светом улицу, тени от тополей удлинились и как огромные с размытыми контурами стрелки, указывали в сторону, противоположную от научных залов известной на весь мир Библиотеки.

- Очень пить хочется, - произнес Валентин.

- Знаешь, - проникновенно сказал Камилл, - от «Жигулевского» всегда потом пить хочется. Ты не замечал?

- Да, замечал, - отвечал Валентин, не вполне понимая, однако, куда клонит его друг.

- Давай сходим в парк Горького, в «Пльзенский»! - без дальнейшего размусоливания смело выпалил Камилл.

- Идем! – Валентин был и вовсе краток.

И друзья быстро зашагали к метро.

Был седьмой час вечера, и огромный шатер летнего пивного бара с зовущим названием «Пльзенский» начинали заполнять жизнерадостные, но изжаждавшиеся москвичи. Выстояв в очереди не более пяти минут друзья получили по тарелке со шпикачками – жареными колбасками, кулек с остро пахнущими тмином чуть подсоленными булочками-рогаликамии, разумеется, по две высоких кружки со светлым чешским пивом.

Начальник Первого отдела Василий Васильевич видел, как Камилл подсел к Катюше. Этот небольшого роста толстячок был всегда, несмотря на свою одышку, начеку, а когда в поле его зрения попадал еврей или еще этот, неведомо откуда свалившийся в его институт крымский татарин, который и евреев похлестче будет, он внутренне напрягался и чувствовал охотничий азарт. Ну, ну, молодые люди, чай не о любовных проделках беседуете, эти свои делишки вы скрывать умеете.

Василий Васильевич всегда был ярым противником назначения на должности, имеющие отношение к секретным документам или к специальной технике, лиц женского пола. Женщины и особливо девицы чрезвычайно податливы на мужскую лесть, справедливо считал он, и это может быть использовано врагами великой России. Но эта девица, попечению которой была поручена множительная техника, была дочерью его приятеля, даже дружка по работе в органах, с которым он и теперь, когда того ушли на пенсию при Хрущеве, нередко встречался за славной бутылочкой.

- Катя, - отеческим тоном, чуть с надрывом, обратился дядя Вася к девушке, - тебе доверен ответственный пост. Враг не дремлет, одним из объектов, к которому он рвется – множительная техника. Ты регулярно проходишь инструктаж. Как ты могла поддаться на уговоры этого развратника Афуз-заде и выполнять его задание?

- О чем вы говорите, дядя Вася? – воскликнула Катюша. – Какое задание?

- Камилл передал тебе листовки для размножения, я знаю, - брал на пушку дядя Вася девицу.

Но наша москвичка - это вам не вражеский шпион, ее на мякине не проведешь и не заставишь признаться в том, в чем она признаваться не желает.

- С чего вы взяли, дядя Вася? Я должностную инструкцию не нарушаю!

- А ведь однажды нарушила, а? – дядя Вася привычным движением ладони пригладил прикрывающую лысину челку и ехидно улыбнулся, напоминая, как однажды застал дочку своего приятеля за размножением какой-то книжки про индийских йогов.

- Ой, вспомнили! – всплеснула руками Катенька. – Когда это было! Я тогда неопытная была!

Она бы могла добавить, что теперь понабралась опыта, и фиг теперь так глупо попадется.

- Обыщите мои столы, - добавила девушка, зная, что обыск устраивать начальник не станет. И главное - полученная от Камилла рукопись была спрятана надежно.

Василий Васильевич понял, что разговор пора заканчивать, хотя сомнения в искренности Катеньки, которую он знал с ее детских лет, у него остались. И назидательно, с отческой сердечностью он произнес:

- Будь всегда начеку, Катя. Я обязан тебя предупредить как начальник и как друг твоего отца о высокой ответственности, которую на тебя возложило советское государство, доверив работать с множительным аппаратом.

- Ну, разумеется, дядя Вася, я понимаю, - сердечностью на сердечность отозвалась девушка. – Но уверяю вас, никаких нарушений я не допускаю. Кстати, все об этом знают, и никто не просит меня размножить какой-нибудь документ, на котором нет вашей визы.

Конечно, Василий Васильевич знал, что это не так. Но его не столь интересовала всякая там порнография или мистика, или, тем паче, модные нынче восточные лечебные процедуры и прочая дребедень. На недавнем совещании в районном отделе госбезопасности говорили о возможности появления неких идеологически опасных документов и требовали усилить контроль над всей множительной техникой, даже за пишущими машинками, которые в конце рабочего дня полагалось теперь убирать в опечатываемые шкафы. А контакт этого, допущенного до государственных секретов, но неблагонадежного по происхождению Афуз-заде с сотрудником, работающим на множительном аппарате – слово «ксерокс» никак не запоминалось! - вообще был нежелательным результатом ползучей контрреволюции, идущей от проклятого Никиты.