- Товарищ Афуз-заде, - светозарная улыбка на его лике сменилась улыбкой же, но уже грустной, даже прямо-таки печальной. - Нас огорчает ваша деятельность.

Офицер в штатском костюме сделал паузу, выжидая реакцию со стороны Камилла. А Камилл молчал и вопросительно смотрел на него. Пауза затягивалась, мизансцена срывалась, и гебешник совсем уж сурово, но все же еще не с угрозой, а скорее с давешней печалью, произнес:

- Значит, вы не хотите признаваться в своей антиобщественной деятельности?

Он не сказал «антисоветской деятельности», оставляя по всем правилам чекистской науки пространство для маневрирования. К столбику с биркой «антисоветская деятельность» он намеревался подвести Камилла попозже, когда тот будет достаточно напуган, чтобы уже испугать окончательно и начать вить из него веревки.

Камилл изобразил полное недоумение:

- Я если чем-то кроме прохождения учебы и занимаюсь, то только общественной деятельностью. Какая еще такая антиобщественная?

- А ваши поездки по совхозам, ваши выступления на собраниях крымских татар? – от былой благожелательности и вежливости в речи гебешника осталось только обращение на «вы». – Нам все известно, товарищ Афуз-заде!

- Что вам известно? Мои выступления на собраниях? Согласно уставу комсомола я проявляю общественную активность, пропагандирую материалы Двадцатого съезда! Да, я разъезжаю по районам, встречаюсь с советскими тружениками. И говорим мы именно о Крыме, а вы ожидали, что мы будем говорить о Коста-Рике?

Черт подери! Этот Афуз-заде ломает весь сценарий беседы! Вместо того чтобы все отрицать, оправдываться и быть прижатым к стенке шелестящим в кармане чекиста доносом, он признается в проведении незаконных собраний.

- Но вы организуете незаконные сборища! – нашелся гебешник.

- Почему «сборища» и почему это незаконные? Обижаете… Я проявляю инициативу, как велит устав комсомола. Я и мои друзья приглашаем людей на собрания и рассказываем им, как на Двадцатом съезде были осуждены массовые репрессии властей. Несем в массы политические знания, так сказать.

Не зная, за что ухватиться, не очень умный гебешник воскликнул, повторяясь, по сути дела:

- А кто уполномочил вас разговаривать с народом? И потом: вам, студентам, зачитывали доклад товарища Хрущева и предупредили, чтобы вы не разглашали приведенные в нем факты.

- А я при разговоре со слушателями ссылаюсь только на опубликованные в наших газетах сведения, - возразил Камилл, догадываясь, что в доносе, которым располагал чекист, вряд ли имеется столь уж детальное изложение его бесед.

Но чекист не унимался.

- По чьему велению вы занимаетесь недозволенной пропагандой? – в его голосе уже появились грозные тоны, предназначенные для внушения страха собеседнику.

- Какие-то неправильные определения вы используете! Почему недозволенной? Я по велению моей комсомольской совести пропагандирую и разъясняю материалы съезда партии! – с наигранным пафосом отвечал ничуть не напуганный Камилл и усмехнулся. – Вы видели сегодняшние номера центральных газет? На их первых полосах большими буквами напечатан призыв «Разъяснять в массах материалы Двадцатого съезда!». Вы что, против установок Партии и Правительства? Не ожидал!

Гебист игнорировал и это ехидное замечание и пытался играть свою игру.

- Но вы обвиняете советскую власть в таком страшном преступлении, как геноцид! - чекист демонстрировал глубокое волнение. Собственно говоря, он уже понял, что психическая атака на этого Афуз-заде не удалась, и теперь вынужден был сбавлять обороты.

- Мы, крымские татары, требуем прекратить геноцид, начатый в те времена, которые осудил в своем докладе товарищ Хрущев! - отвечал спокойно Камилл.

- Так, так! - желая закончить эту неудачно сложившуюся для него беседу и не потерять лица, чекист достал блокнот, некоторое время что-то в него писал, затем строго спросил:

- Так вы член комсомола? – будто бы не знал.

Камилл так ему и ответил:

- А то вы не знаете! – и растянул рот до ушей в фальшивой улыбке.

Чекист, вернувшись в родную контору, с горечью говорил:

- Да, правильно сказал наш генерал, что эти разоблачения Хрущева еще нам аукнутся!

Надо было выискивать соответствующие изменившемуся времени методы давления на этого Афуз-заде.

На соратников Камилла по Движению тоже обрушились проверки и моральные воздействия. Их поодиночке стали вызывать в отдел кадров, где некто пришлый вел с ними устрашающие разговоры. Ребят наших и наших девушек запугать, однако, было нельзя. Да, говорили они, мы ведем среди населения работу по пропаганде ленинских идей, как этого требует устав комсомола. И чекистам нечем, вроде, было крыть!

В стенах республиканского Чека в присутствии прибывшего из Москвы офицера рассматривались варианты. Было ясно, что если изолировать, то есть арестовать, пять-шесть главарей этой преступной организации, то она распадется. Но это создаст нежелательные среди студентов разных национальностей разговоры и сомнения. И, опять же, где гарантии, что другая такая же организация не возникнет на другой почве, удобренной и засеянной этим Афуз-заде с сотоварищами? И потом дело не в этом наглом студентике, на которого найдется управа другим путем. Дело в его отце, который популярен в народе, и эта его популярность возрастет, если его сын будет арестован.

Но и оставлять такие дела без наказания тоже нельзя.

- Значит так, - московский гость был категоричен. - Под любым предлогом выгнать этого Камилла из университета, с другими продолжить разъяснительную работу. После жестких мер, предпринятых против их идеолога, они будут послушней!

Уж эти московские чекисты! Не голова у них, а Госплан!

В конце июля Камилл поехал в Москву, где должен был состояться Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Об этой поездке Камилла были осведомлены только несколько человек, с самого начала входивших в ядро Движения, даже члены штаба, кооптированные позднее, не знали об этой акции. У Камилла было, где в столице остановиться, имелась у него и возможность добыть адреса некоторых известных людей. Но главная цель этой поездки заключалась в распространении прокламаций среди приехавших из разных стран молодых людей - двадцать девушек-активисток от руки размножали письма-прокламации, которые вез Камилл на дне своего чемодана.

Никогда - ни прежде, ни позже! - столица Советского Союза не знала такой открытости, такой свободы общения, как в лето пятьдесят седьмого года во время молодежного фестиваля! Впоследствии Камилл узнал от своих московских друзей, бывших в том году, как и он, студентами, что партийные органы и госбезопасность провели огромную подготовительную работу, мобилизовав чуть ли не всех московских студентов выполнять работу соглядатаев-доносчиков. Каждый мобилизованный должен был в конце дня писать подробнейший отчет о том, кто из знакомых или незнакомых им лиц когда и с кем встречался, о чем разговаривал, что показывал.

Но где он, конец дня во всеобщем веселье молодых людей со всей планеты? Только очень немногие из привлеченных к этой мерзкой акции писали такие отчеты, большинство же, послав к черту всех этих дяденек из органов, просто веселилось.

Веселился и Камилл. Завязал несколько хороших знакомств с иностранцами, увел от одного самоуверенного венесуэльца его подружку-француженку, раздал не менее сотни своих прокламаций, бдительно следя, чтобы не нарваться на засаду из секретных сотрудников. Все обошлось, удалось не засветиться, и в досье студента Афуз-заде новой страницы не появилось.

Камилл вернулся в Ташкент в тот самый день, когда он должен был идти на экзамен по военной подготовке. Назавтра экзамен сдавала вторая половина его группы, и усталый с дороги парень решил не бежать прямо с поезда на военную кафедру, а присоединиться к завтрашней подгруппе.

Не тут-то было.

Отныне кто-то был поставлен следить за любой самой малой промашкой студента Афуз-заде. Когда один из проводивших экзамены офицеров уже занес Камилла в список студентов, должных отчитываться в знаниях, вдруг некто куда-то вызвал по телефону ответственного за проведение экзаменов полковника. В результате вернувшийся полковник студента Афуз-заде вычеркнул из списка, и вслед за этим студент этот был вызван в кабинет заведующего военной кафедрой. Несколько обескураженный Камилл предстал пред очи генерала, который сообщил ему, что из-за неявки студента Афуз-заде на экзамен вчера в понедельник, он отчислен сегодня, во вторник, из Университета приказом ректора. Камилл не понял, попытался задать несколько вопросов, но маразматик генерал грубо приказал ему покинуть кабинет. Полковник, ответственный за экзамены тоже казался обескураженным, но ничего объяснить Камиллу не мог.