Иван в синей рубашке и защитного цвета техасах сидел на скамейке под двумя не закрывающими от солнца молодыми березами. Его морозило. «Не заболел ли я? — думал он, не понимая, почему холодно на солнечном месте. — Что со мной? Я не мог заболеть, я уже год не болел. Мне жалко отца. Он всегда работает. Завтра снова собирается погреб чинить, но это завтра, весь день впереди, а я на скамейке сижу».

Иван встал, оглядел готовые на слом ветхие, разваливающиеся сараи и быстро пошел со двора.

Скоро он был в электричке, мелькнуло за окном озеро, а другое Иван не успел заметить. Электричка с пронзительным, тоскующим криком ворвалась в лес, и с близких к путям тополей и берез сорвалось воронье, заколдованно, не махая крыльями, полетело вровень с вагонами.

На даче, как прошлый раз, Иван переоделся в старый, великоватый железнодорожный китель, но штаны и ботинки менять не стал.

Тем же гнутым гвоздем, во всех приемах подражая отцу, он открыл западню, лег на пол и, глядя в погреб, стал размышлять, какую работу сделать. Он решил на штык углубить землю, подровнять стенки. «А там еще надумаю что-нибудь. Батя завтра приедет, скажет: «Кто наработал?» Иван повеселел, а следом пришла мысль: «Может, я не то делаю?» — но желание работать приглушило тревогу.

Выйдя из дачи, Иван постоял у двери, поднял лежавшую у порога лопату, хотел было спуститься вниз, но решил прихватить с собой складной стульчик, чтобы отдыхать, не поднимаясь наверх. «Куда он запропастился?» Не найдя его, Иван взял попавшееся на глаза сосновое полено, бросил в лаз, следом полетела, хищно колупнув землю, лопата.

Первым делом Иван сел на полешко и подумал: «Никто не знает, что я тут, и я сделаю ремонт не хуже отца».

Сильным толчком ноги Иван вогнал лопату у задней стены. На этот раз земля показалась темной и крепкой. «Что в ней особенного?» — подумал он и взял в руку немного земли, потер между пальцами, поднес к лицу: земля пахла снегом и еще чем-то дурманящим.

— Слово-то какое — з е м л я! — сказал Иван и подогнал себя: — Однако, надо работать.

Он копнул несколько раз, а дальше помешал столб, который поддерживал потолок. Столб стоял посредине стены, а всего их было три и еще столько же у противоположной стены, в которой ярким фонариком горела отдушина.

«Столб мешает! Вот черт! — с раздражением думал Иван. — Если один убрать, ничего не случится». Столб был давно не крепкий, с белой накипью на стволе. «Надо его заменить», — по-хозяйски решил Иван и копнул под столбом, а потом, поддев плечом, легко отделил его от стены. Над головой скрипнуло, и в образовавшуюся еле видную щель просыпалось немного земли. Иван потревоженно огляделся, но больше нигде не сыпалось, и он снова взялся копать. Тут потолок стал тихонько подрагивать, оседать, словно кто сверху давил… Мальчик отбросил лопату, и на него начала медленно опускаться доска, средняя, самая широкая, следом в погреб просунулась матица — чугунная рельса, а потом шпала, и в разваливающееся отверстие рванулось все, чем был утеплен погреб: как в воронку посыпались шлак и земля. Иван отскочил к противоположной стене, где столбы еще держали быстро проседающий потолок, но падающие доски достали мальчика, таща за собой, надавили. Иван на миг задержал их плечами и тут увидел лежащее под ногами полешко; и когда от тяжести подогнулись колени, он, падая, успел подставить полешко торчком, и оно задержало движение самой тяжелой доски, которая прикрыла его, как щит. В погреб ринулся синий дневной свет. Иван резко и близко увидел продолжающий обваливаться верхний край подпольной ямы и закрыл глаза.

Он открыл их через минуту, когда земля перестала сыпаться. Спасительное полешко стояло крепко, доски не рушились. В застывшей тишине Иван потрогал рукой полешко, задумался, а потом, осторожно перевернувшись на бок, подтянул к подбородку ноги, замер и услышал, как неровно, с перебоями, бьется сердце.

Легонько, насколько мог, Иван продвинулся, вжался в земляную стенку затылком и примерился выползти между ней и краем доски. Он выползал, подрывая землю руками. Потом, найдя рядом крепкую щепку, обдираясь об острый край доски, стал резать сухую, плохо поддающуюся стенку погреба. Иван ни о чем не думал, не пугался, а, как умел, выручая себя, работал.

Он выполз ободранный, грязный от пота и сел под сухой, раскидистой, не давшей в этом году урожая яблоней, глядя в огромную щель под верандой, откуда с таким трудом только что выбрался.

— Натворил, — медленно, словно про кого-то другого сказал Иван и, горько усмехаясь, отряхнул землю с плеч и волос. — Что я скажу дома?

Когда он поднялся, его качнуло, но мальчик собрался и, опустив голову, пошел в дачу.

Дверь на веранду была настежь открыта. Он осторожно поставил ногу на пол и, боясь, что доски обвалятся, встал на колено, заглянул в глубину и застонал. Погреба больше не было: нижние, державшие шпалы и землю, доски лежали обрушенные. Сердце больно кольнуло, дернулось и заныло. «Надо что-то делать, — думал Иван. — Одному ничего не поднять…»

Иван переоделся, выхлопал техасы, отмыл ботинки и… пошел к станции.

Наступал вечер, но улочки дачного городка были свободны. «Значит, электричка не скоро, — думал Иван. — Но все равно надо идти, хотя на станции сейчас одиноко, редко кто пройдет из людей, только поезда один за другим».

От дачного поселка до станции Иван шел, как издалека. В заставленном скамейками маленьком вокзале кассирша через тусклое, плексигласовое окно сунула ему билет.

— Чего рано-то? — сказала. — Электричка через сорок минут.

— А, ничего. — Иван раздосадованно махнул рукой и, не захотев пережидать в пустом месте, вышел на улицу.

Станционный вокзал был тесно обсажен березами, акацией, мало где стояли скамейки. Под тяжело груженным составом гнулись рельсы. В кустах акаций за пустым столом семеро мужиков в черных, отгоревших на солнце рабочих спецовках устало, молчаливо курили. «Путейцы, — подумал Иван. — Работу кончили, дрезину ждут». Он захотел пить, вышел из кустов и остановился. Из колонки, наклонившись, пил воду знакомый по вчерашнему дню Сергеич. Теперь он был без кителя, в чистой кремового цвета рубахе, а вместо портфеля рядом с ним лежала корзина.

Иван отступил назад и спрятался за спинами сидящих на скамейке путейцев, которые все так же молча курили.

— Дак поедем? — сказал один из них, крепколицый, с белой волнистой шапкой волос.

— Как решили — на электричке, — ответил самый пожилой из рабочих, впалогрудый, сильно морщинистый.

— Не… Это вы ждите, а я не могу, — таинственно улыбаясь, ответил светловолосый. — Что подвернется, на том и уеду. Меня ждут. — И с той же улыбкой он оглянулся — нет ли с востока поезда?

Сидя на траве, Иван глядел на них с любопытством и завистью. «Отработали свое, и ничего у них не случилось, все в порядке, а у меня… Эх!» — и он опустил голову.

Среди берез с корзиной в руке мелькнул Сергеич. Иван отвернулся, подумал: «Начнет расспросы, а где папа? Почему один?»

Вдалеке скучающе гукнул электровозный сигнал. Светловолосый, кудрявый рабочий поднялся, вгляделся.

— Мужики, — довольно сказал он, — кажись, уедем! — и, подхватив чемоданчик, пошел на платформу. За ним поднялся морщинистый пожилой рабочий и другие, а из-за тесно растущих акаций встали еще трое, отдыхавшие на траве. Иван поглядел на их торопливые сборы и зашагал следом.

К посадочной платформе он прошел за скамейкой Сергеича, который, увлеченно копаясь в корзине, не обернулся.

Путейцы остановились напротив крытого жестью, приземистого вокзала. Среди них на голову возвышался тот светловолосый, богатырского вида парень, который молчаливо смотрел, как подвигается электровоз.

Электровоз, как большой человек в очках, негромко подошел к станции. Сразу за ним были две открытые вагонные площадки, а дальше три закрытых почтовых вагона.

— Надо узнать, — пробасил светловолосый, — куда идет? — и подошел к электровозу, из которого спускался на землю помощник.

Совсем молодой парень, помощник, по-хозяйски огляделся, прошел вдоль машины, присел и стал внимательно осматривать электровозное брюхо. К нему подошел светловолосый путеец. О чем они говорили, Иван не мог слышать, но когда помощник вернулся в электровоз, а светловолосый с довольным лицом возвращался к своим, Иван, обойдя рабочих, вышел ему навстречу.